Чудо-юдо - Исаак Фридберг

Можно было даже похвалить себя за мелкое коварство – естественно, для маскировки не формулируя похвалу словами. Вполне достаточно теплого счастливого трепета сердечной мышцы.

Якобы народная – мягкая – обложка мгновенно отлучила от книги средний класс, опасную для власти экономическую элиту государства. Много лет назад едва зародившийся средний класс поехал через открытые границы отдыхать в приморские зарубежные отели, выстроенные по законам не нашей культуры потребления. В чужой культуре роскошь заменяла вкус, а чрезмерное обжорство – мировую гармонию. У микробов, взращенных на вечной мерзлоте и ее скудных атрибутах, иммунитета от роскоши и обжорства не было. Страна обожралась роскошью, как ребенок пирожными. Когда средний класс немного разбогател – чудное, свежее, юное лицо страны покрылось прыщиками домов с башенками и средневековыми замками десять метров на пятнадцать, возведенными из дешевого искусственного камня. Посреди деревень и сельских погостов ни с того ни с сего возвысились альпийские псевдошале и провансальские якобы кантри.

В подобных интерьерах смотрелись полки с книгами под старину: золотой обрез, солидный переплет – имитация кожи и дерматина. Ловкие издатели немедленно удовлетворили спрос, книги (особенно детективы) теперь издавалась в формате энциклопедии Брокгауза и Эфрона. У самой активной части населения дешевая народная обложка вышла из употребления.

Иногда маленькое коварство приносит глобальный результат. Если помещено в нужном месте в нужное время.

Политический детектив – жанр специальный. Он требует подготовленного читателя. Средний класс книги в дешевых обложках не покупал. А нищие гопники, основные потребители дешевок, не интересовались политическими детективами – сложно, требует эрудиции (хотя бы в вопросах государственного устройства), социально активного сознания. Биологический бульон электората предпочитал фэнтези и сказочные уголовные расследования с клишированными конструкциями: убил, украл, попался; следак всегда умнее бандита, закон сильнее произвола.

Кстати, вместе с мерзлотой вдруг умерла «чернуха».

Хорошие книжки когда-то обозвали грубым словом: «чернуха». Реализм уже давно объявили архаикой, хотя по-настоящему он еще и не начинался. Реализм улучшали эпитетами: фантастический, социалистический, магический. Простые честные рассказы о жизни объявили «чернухой». «Чернуха» была естественным врагом мерзлоты, ибо подвергала сомнению любовь к мерзлоте, наводила уныние и мешала микробам размножаться. Хозяева мерзлоты преследовали «чернуху», творцы «чернухи» считали себя героями и были таковыми – в отдельных случаях.

В новой жизни «чернуха» умерла естественной смертью. Они нашли друг друга: читатель и издатель. Читатель не хотел напрягаться. Издатель не хотел напрягать. Умные литераторы сознательно притворились идиотами. Просто бизнес, ничего личного. Знаменитая фраза из бандитского фильма в применении к литературе обрела форму диагноза. Плохого диагноза. Ничего личного в рукописи – это ведь приговор. В прежние времена. А стало правилом.

Похожий на Бога снова включил маскировочный поток сознания. Там, внутри потока, он увидел первую книгу Катерины Измайловой, никому не нужную, лежащую за три копейки на макулатурных развалах, дожидаясь вторичной переработки. Похожий на Бога просто увидел это, не обозначая словами – как и подобает человеку с новым, животным мышлением. Взял книгу в руки, взвесил на ладони – нет, легковата, голуба, для борьбы с властью. Улыбнулся мечтательно. Положил книгу на сервировочный столик. Покатил столик к дверям Георгиевского зала.

Глава 42

В золоченые двери постучали.

– Да! – ответила Катя. – Кто там?

– Это я! – раздался за дверями знакомый голос. – Книгу привез. Сигнальный экземпляр.

– Подождите, я не одета! – крикнула Катя. Она, конечно же, была одета. Просто ждала, пока чудо-юдо с тремя писательскими головами превратится в дракона. Процесс требовал времени – секунду, две. Особенно не любил превращаться очкарик Чехов, тянул сколько мог – огнедышащая морда была ему явно не по душе. Катя дождалась окончания очередного сказочного апгрейда, скомандовала. – Входите!

Лязгнули запоры, дверь приоткрылась, но никто не вошел внутрь. В щелку двери вкатился сервировочный столик, дверь торопливо захлопнулась, и опять загремели запоры.

Столик проехал метра два, остановился. На инкрустированной столешнице лежала книга. Одна-единственная. На обложке Катя увидела свое лицо. Зарделась от удовольствия.

Горыныч проделал обратную трансформацию. Трехголовый толстяк самодовольно развалился в кресле, брезгливо покосился на книгу шестью глазами. Он-то при виде живой книги не испытывал никаких романтических эмоций. А вот Катя…

Катя взяла книгу в руки. Книга была прохладная, какая-то гладенькая и приятная на ощупь. Лицо на обложке показалось симпатичным – хотя и взрословатым. Художник-оформитель, видимо, решил, что ему представили детское фото писательницы, и придал ей более солидный вид. Неизвестно откуда родились материнские чувства. Да, она писала под диктовку – но писала сама, своими руками. Нередко своевольно заменяла одни слова другими, будучи уверенной, что так выйдет лучше. То есть книга вдруг оказалась родной. Ее захотелось прижать к теплой щеке и даже поцеловать – как всегда хочется поцеловать маленького ребенка.

Маленькие – они все ангелы! Откуда берутся сволочи?

– Автограф будем просить? – насмешливо проронил припадочный Достоевский.

– Конечно! – солидно склонил голову борода Толстой. – Жалко, что ли? Пусть порадуется детка!

– Ну-ну, – насмешливо сказал припадочный Достоевский. – Вот, значит, революция и началась. Под вашим, так сказать, руководством, Лев Николаевич…

– Не надо никаких революций! – возмутился борода Толстой. – Люди прочтут, осознают истину и воплотят в жизнь человеческую правду.

– Это каким же образом? – ехидно поинтересовался припадочный Достоевский.

– Правильно проголосуют на выборах, – твердо объявил борода Толстой.

– Так уж и проголосуют, – усмехнулся очкарик Чехов. – Хомо сапиенс, человек разумный, конечноконечно! Только в башке сплошная тарарабумбия. И это непобедимо ни в какие времена.

– Почему не попробовать? – обиженно пробасил борода Толстой. – Верю в наш народ. Я что, выдумал Платона Каратаева?!

– Выдумал, выдумал! – со странным весельем ответил припадочный Достоевский. – И Андрея Болконского выдумал! Только время зря теряем.

– Ты сам-то Алешу Карамазова зачем сочинил?! – огрызнулся борода Толстой.

– Главное, времени у нас – вечность, – вздохнул очкарик Чехов. – Можно пробовать, пробовать, пробовать… Как в рулетку. Вдруг выпадет небо в алмазах…

Глава 43

Итак, продолжим наше правдивое повествование.

Книга появилась в продаже, детективный компромат превратил друзей Президента во врагов народа. Теперь следовало друзей народа превратить во врагов Отечества!

О, поэзия власти! Решая неразрешимые задачи, ты даришь художнику подлинное творческое вдохновение!

Поначалу задача кажется воистину неразрешимой: как за три дня написать альтернативный роман о любви к Президенту? Чисто технически невозможно. И тут же вдохновение подсказывает: а зачем, собственно, писать роман за три дня? Не нужно, вредно. Пусть страна вначале насладится детективчиком Катерины Измайловой. Забурлят газеты, вскипят радиостанции, забьются в падучей «прогрессивные» журналы. Случится реальная битва евнухов с драконами. Потом всех евнухов перепишем, систематизируем, поставим на счетчик. Пустим в переработку! И уж вслед за тем – опубликуем новый народный роман-альтернативу. За три недели мы его спокойно соорудим – зря, что ли, организованы райские сады для золотых фазанов?

Глава 44

Если уподобить народ лесу дремучему, таежной чащобе непроходимой, то интеллигенция в зарослях будней являет собой стаю фазанов, которых можно отстреливать для развлечения, а можно откармливать для пользы дела.

Глупые правители занимаются отстрелом и с удивлением обнаруживают за окнами дворцов бунты, революции и ступени на эшафот, устеленные красными ковровыми дорожками в узорах серпа и молота. Почему? Потому что голодные и злые фазаны опасны. Они роняют цветные перья и перестают придумывать сказки для народа. Если же не кормить народ сказками, тот быстро теряет природное добродушие и демонстрирует природную бессмысленность и врожденную беспощадность.

Умные правители откармливают фазанов, дарят им дома, пароходы и самолеты, осыпают бриллиантами, ласкают вниманием.

Рассуждение может показаться наивным, однако достаточно проанализировать времена и нравы, чтобы убедиться в обратном. Бывают исключения из правил, но спокойные времена – всегда времена сытых фазанов. Времена великого «классического» искусства, времена шедевров и будущих дворцов-музеев. А вот кровавые эпохи перемен почему-то продуцируют на свет божий только серость и музеи-трущобы. Из которых выплеснулась на улицы звериная ярость.