Дни. Россия в революции 1917. С предисловием Николая Старикова - Василий Шульгин

И скоро мне пришлось сказать:

– Будет беда. Россия безнадежно отстает. Рядом с нами страны высокой культуры, высокого напряжения воли. Нельзя жить в таком неравенстве. Такое соседство опасно. Надо употребить какие-то большие усилия. Необходим размах, изобретательность, творческий талант. Нам надо изобретателя в государственном деле… Нам надо «социального Эдисона» [18]…

И колонны слышали ответ:

– От меня требуют, чтобы я был каким-то государственным Эдисоном… Очень был бы рад… Но чем я виноват, что я не Эдисон, а только Владимир Николаевич Коковцов [19].

Конечно, В. Н. не был виноват. Как не был виноват весь класс, до сих пор поставлявший властителей, что он их больше не поставляет… Был класс, да съездился…

Меж тем перед Россией вставали огромные трудности. Германия искала выхода для своего населения, нарастающего, как прилив, и для своей энергии, усиливающейся, как буря. Естественно, что глаза немцев жадно устремлялись в ленивую пустоту Востока.

Как?! Эти ничтожные русские получают 35 пудов зерна с десятины?.. Это просто стыдно. О, мы научим их, как обращаться с такой драгоценностью, как русский чернозем! К тому же, если мы объявим им войну, у них сейчас же будет революция. Ведь их культурный класс может только петь, танцевать, писать стихи… и бросать бомбы.

И над Германией неумолчно звучал воинствующий крик – «Drаng nасh Ostеn», и раздавались глухие удары молотов Круппа [20]…

И произошло то, что должно было произойти: немецкие профессора бросили германскую армию на Россию [21]…

Тут случилось чудо… Та самая русская интеллигенция, которая во время японской войны насквозь пропиталась лозунгом «Чем хуже, тем лучше» и только в поражении родины видела возможность осуществления своих снов «о свободе», – вдруг словно переродилась.

И белые колонны увидели, как 26 июля 1914 года [22] на кафедру в этот день, горделиво подпираемую двуглавым орлом, один за другим всходили представители еще недавно пораженческих групп и в патетических словах обещали всеми силами поддержать русскую государственную власть в ее борьбе с Германией…

Успех недолго сопутствовал нашему оружию. Не хватало снарядов, и разразилось грозное отступление в 1915 году [23]. Я был на фронте и видел все… Неравную борьбу безоружных русских против «ураганного» огня немцев… И когда снова была созвана Государственная Дума [24], я принес с собой, как и многие другие, горечь бесконечных дорог отступления и закипающее негодование армии против тыла.

Я приехал в Петроград, уже не чувствуя себя представителем одной из южных провинций. Я чувствовал себя представителем армии, которая умирала так безропотно, так задаром, и в ушах у меня звучало:

– Пришлите нам снарядов!

Как это сделать? Мне казалось ясным одно: нужно прежде всего и во что бы то ни стало сохранить патриотическое настроение интеллигенции. Нужно сохранить «волю к победе», готовность к дальнейшим жертвам. Если интеллигенция под влиянием неудач обратится на путь 1905 года, т. е. вновь усвоит психологию пораженчества – дело пропало… Мы не только не подадим снарядов, но будет кое-что похуже, будет революция.

И я, едва приехав, позвонил к Милюкову [25].

Милюков меня сразу не узнал: я был в военной форме. Впрочем, и вправду, я стал какой-то другой. Война ведь все переворачивает.

С Милюковым мы были ни в каких личных отношениях. Между нами лежала долголетняя политическая вражда. Но ведь 26 июля как бы все стерло… «все для войны»…

Но все же он был несколько ошеломлен моей фразой:

– Павел Николаевич… Я пришел вас спросить напрямик: мы – друзья?

Он ответил не сразу, но все же ответил:

– Да… кажется… Я думаю… что мы – друзья.

Из дальнейшего разговора выяснилось, что кадеты не собираются менять курса, что они по-прежнему будут стоять за войну «до победного конца», но…

– Но подъем прошел… Неудачи сделали свое дело… В особенности повлияла причина отступления… И против власти… неумелой… не поднявшейся на высоту задачи… сильнейшее раздражение…

– Вы считаете дело серьезным?

– Считаю положение серьезным… и прежде всего надо дать выход этому раздражению… От Думы ждут, что она заклеймит виновников национальной катастрофы… И если не открыть этого клапана в Государственной Думе, раздражение вырвется другими путями… Дума должна резко оценить те ошибки, а может быть, преступления, благодаря которым мы отдали не только завоеванную потоками крови Галицию, но и, кто знает, что еще отдадим… Польшу.

– Я еще не говорил со своими… Но весьма возможно, что в этом вопросе мы будем единомышленниками… Мы, приехавшие с фронта, не намерены щадить правительство… Слишком много ужасов мы видели… Но это одна сторона – так сказать, необходим «суровый окрик»… Но ведь нельзя угашать духа, надо дать нечто положительное… как-то оживить мечту первых дней…

– Да… Чтобы оживить мечту, чтобы поднять дух, надо дать уверенность, что все эти жертвы, уже принесенные, и все будущие не пропадут даром… Это надо сделать двумя путями.

– Именно?

– С одной стороны, надо, чтобы те люди, которых страна считает виновниками, ушли… Надо, чтобы они были заменены другими, достойными, способными – людьми, которые пользуются общественным весом, пользуются, как это сказать, ну, общественным доверием, что ли…

– Вы хотите ответственного министерства?

– Нет… Я бы затруднился формулировать эти требования выражением «ответственное министерство»… Пожалуй, для этого мы еще не готовы. Но нечто вроде этого… Не может же в самом деле совершенно рамольный Горемыкин [26] быть главою правительства во время мировой войны… Не может, потому что он органически, и по старости своей, и по заскорузлости, не может стать в уровень с необходимыми требованиями… Западные демократы выдвинули цвет нации на министерские посты!..

– А второе?

– Второе вот что. Чтобы поднять дух, как вы сказали, оживить мечту, надо дать возможность мечтать… Я хочу сказать, что в исходе войны, в случае нашей победы, мечтают о перемене курса… ждут другой политики…ждут свободы…

– В награду за жертвы.

– Не в награду, а как естественное следствие победы. Если Россия победит, то, очевидно, не правительство. Победит вся нация. А если нация умеет побеждать, то как можно отказать ей в праве свободно дышать?.. Свободно думать, свободно управляться… Поэтому необходимо, чтобы власть доказала, что она, обращаясь к нации за жертвами, в свою очередь готова жертвовать частью своей власти… и своих предрассудков.

– Какие же доказательства?

– Доказательства должны заключаться в известных шагах…

Конечно, война не время для коренных реформ, но кое-что можно сделать и теперь… Должно быть как бы вступление на путь свободы… Будем ли мы и в этом согласны?..

Теперь уже я ответил не сразу. Но все же ответил:

– Лично я думаю, как Алексей Толстой [27]: «Есть мужик и мужик. Коль мужик не пропьет урожаю, я того мужика уважаю».

– Что это значит?

– Это значит: насколько народ 1905 года, усвоивший пораженческую психологию, с моей точки зрения, не заслуживал ничего, кроме репрессий, настолько Россия 1915 года, о которой можно сказать словами того же Толстого – «иже кровь в непрестанных боях за тя, аки воду, лиях и лиях», – заслуживает вступления на путь свободы.

Этот разговор мог бы служить прологом к тому, что впоследствии получило название «прогрессивный блок», который его враги прозвали «желтый блок»…

Шесть фракций (кадеты, прогрессисты, левые октябристы, октябристы-земцы, центр и националисты-прогрессисты) Государственной Думы [28] и часть Государственного Совета [29] объединились на весьма скромных «реформах», которые могли бы рассматриваться как «вступление на путь»…

Этими словами и был выражен в «великой хартии блока» [30] (письменное соглашение фракций) абзац, имевший серьезное политическое значение:

«Вступление на путь отмены ограничительных в отношении евреев законов»…

Однако этот пункт, даже в таком виде, был тяжел для правого крыла блока. И сколько раз эти белые колонны видели наши лица, сугубо озабоченные из-за «еврейского вопроса»…

Мы понимали, что кадеты не могут не сказать что-нибудь на эту тему. Мы даже ценили это «вступление на путь», которое звучало так мягко… С другой стороны, и по существу нельзя было не видеть разницу в теперешнем поведении руководящего еврейства сравнительно с 1905 годом.

Тогда они поставили свою ставку на пораженчество и революцию… И проиграли. Результатом этой политики были погромы и обновленная суровость административной практики. Теперь же руководящее еврейство поставило ставку на «патриотизм»… Вся русская печать (а ведь она на три четверти была еврейская) требовала войны «до победного конца»… Этого нельзя было не заметить, и на это следовало ответить обнадеживающим жестом.