Определенно голодна - Челси Саммерс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Были они мне подругами или нет — неважно, но благодаря им я узнала о своих аппетитах — к мусорной еде, мусорному сексу и самой настоящей власти. Словом, ко всему тому, что в родительском доме было для меня недоступным. Дружба ли это? Не знаю. Не уверена, что я вообще умею дружить. Я называю друзьями людей, которые мне просто нравятся, а наши с ними отношения не напоминают транзакции: ты мне — я тебе. Иногда мне кажется, что моим единственным настоящим другом была Эмма, но и то — до той поры, пока не пришли судьи. В метафорическом, естественно, плане. Потому что фактически судьи пришли и вынесли окончательное решение тринадцатого ноября две тысячи четырнадцатого года — через несколько дней после того, как Эмма дала показания против меня. Впрочем, я отвлеклась.
Спасибо подружкам за то, что показали мне эту вредную мусорную еду, и за то, что рассказали, что такое настоящая женщина. Источая цветочные ароматы своих первых духов, они учили меня, как говорить, как ходить, как танцевать, как откидывать волосы. Как приоткрывать рот — точно для поцелуя, а не для того, чтобы откусить кусок побольше. Как задавать вопросы. Как покачивать бедрами, выходя из комнаты. Рассказали, почему надо смеяться, когда хочется орать. Сидя над остывающей картошкой фри, я узнала от них, что женщина — тот же обед из «Макдоналдса»: не важно, настоящая это еда или нет, важно только, что она вкусная.
Я помню, как после школы мы колесили на машинах по закоулкам Коннектикута и распевали модные песенки, игриво открывая свои накрашенные ротики, в точности как модели «Плейбоя». Мы были теми девочками, что усаживаются потеснее вокруг пластиковых столов, ковыряются в пластиковой еде, хлопают густо накрашенными, точно пластиковыми, ресницами, поглядывая на сидящих напротив мальчиков, достают одну на всех помаду из одной на всех сумочки и возюкают ею по одному на всех рту. Мы были теми девочками, что тусуются на всяких вечеринках, едят там замороженную пиццу, прихлебывают из красных пластиковых стаканчиков паршивое пиво или паршивое же вино, кучкуются в круглосуточном «макдаке», тискаются в темноте то с одним мальчиком, то с другим. Проводя время со своими надушенными подружками, я ощущала себя так, будто краду драгоценности. И теперь, многие годы спустя, едва раздаются первые такты музыки, под которую мы тогда тусовались, я вновь вижу себя той самой девочкой с красным пластиковым стаканчиком, в котором плещется теплое пиво, девочкой, целующейся с первым попавшимся идиотом из команды по лакроссу.
Мусорная еда была моим бунтом, бунт — женственностью, женственность оказывалась мусором. В этот круговорот желаний погрузила меня моя юность, и я была от него в экстазе. Так что мне оставалось только потерять девственность с поваром — без вариантов.
Я не испытывала к нему вообще никаких чувств. Обыкновенный парень, который виртуозно переворачивал бургеры на гриле. И это делало его идеальным. Я запала на его скользящие движения, похожие на танец — бедро, кисть, лопатка для переворачивания. Он жарил их автоматически — бургер за бургером, котлеты из мяса мертвой коровы громоздились одна на другую, прикрытые половинками булки. Я наблюдала за ним, как завороженная. Его полосатая поварская куртка задралась и обвилась вокруг тела, точно змея. Под ней проступал позвоночник, из-под пояса джинсов выглядывала пушистая дорожка волос. Я представила, какие жесткие у него бедра на ощупь, какое тяжелое тело, и мне хотелось слиться с запахом горелого мяса, исходившим от него.
Он повернулся ко мне лицом. Легкая бумажная шапочка, точно маленькая лодка, покачивалась на его волнистых волосах. Узкое лицо с полными губами цвета отравленного яблока Белоснежки из диснеевского мультика. Я буквально почувствовала на себе эти яркие, немного потрескавшиеся губы и толстый язык. Представила, какая гладкая у него кожа и какая острая будет боль, когда его член пронзит мою еще никем не тронутую вульву. Представила облегчение, что охватит меня после того, как он порвет мою девственную плеву, ощущение, что этот миг сдвинул горы — и их уже никогда не вернуть на место. Я представляла себе это так, будто все уже произошло, будто я уже стала другой, родилась заново и уезжаю на своей машине, увозя в трусиках его эякулят, а на ладонях — соль его тела. Я ела чизбургер, слушая болтовню подружки о том, что она, типа, подкатила к диджею, а он такой, типа, в чем дело, и она такая уже пошла назад, а он такой тоже пошел, а она…
Я что-то отвечала ей, не сводя глаз с этого парня. Она болтала, не унимаясь, а я смотрела и смотрела на него, всем своим существом желая только одного: чтобы и он посмотрел на меня. Увидел меня тут, за этим кроваво-красным столиком «Бургер Кинга», обнаженную и готовую ко всему, сгорающую от желания. Я точно знала, что стоит ему встретиться со мной взглядом, как он упадет прямо мне в руки, точно спелая слива. Я уже чувствовала его липкие волосы, слышала, как стукаются наши зубы, ощущала земляничный вкус его шершавого языка. Представляла огромное сиденье в его машине, этакий сексодром. И мне захотелось растянуться на нем, раздвинуть ноги, обхватить руками этого парня и всосать, поглотить его целиком.
Я смотрела на его обтянутую курткой спину, на поварскую шапочку в волосах и каждой клеточкой своего тела буквально приказывала ему повернуться и посмотреть на меня, увидеть меня, ПОВЕРНУТЬСЯ И УВИДЕТЬ МЕНЯ. И он повернулся. Наши взгляды встретились. Я улыбнулась и положила в рот ломтик картошки. Не отрывая глаз от парня, начала жевать. Вот он — этот момент. Что-то у него за спиной зашипело, он отвернулся. Но я уже знала. Точно знала. Он — мой. Кем бы он ни был.
Мы с подружкой закончили есть и ушли. Все это время она не прекращая болтала о своем диджее и о том, как он, типа, смотрит на нее, интересно, будет ли вечеринка на следующей неделе, как мне кажется, вдруг они с диджеем поцелуются, типа, по-настоящему и все такое. Да, сказала я, да, это случится. Точно случится. Даже не сомневаюсь в том, что
