Достойна счастья - Полина Федорова

Уже перевалило заполдень. Ласково светило нежаркое апрельское солнце, и воздух был наполнен свежим ароматом только что проклюнувшейся молодой листвы. Неясная тревога охватила Федора, заставив замедлить шаг на подходе к комендантскому дому. Чем вызвана такая поспешность? Может ли это быть связанно с Лизой? Скорее всего именно с ней и с его собственным неосторожным поведением. Как теперь вести себя в столь сложной и деликатной ситуации? Что предпринять? Сотни вопросов, не находящих ясных ответов, проносились в голове Федора, пока он сидел в приемной, ожидая вызова. В лучах послеполуденного солнца, пробивавшихся сквозь тяжелые портьеры, танцевали пылинки, и Федор машинально следил за изысканными и беспечными арабесками, когда дверь кабинета распахнулась и адъютант Браузе, как показалось Дивову, нарочито официозно произнес:

— К его превосходительству генералу Тормасову рядовой Дивов.

Федор, четко печатая шаг, вошел в кабинет, отдал честь и замер у огромного дубового стола, за которым сидел генерал.

— Рядовой Федор Дивов по вашему приказанию прибыл.

Петр Иванович внимательно взглянул на молодого человека, вздохнул и потянулся за коричневым пакетом со сломанными красными печатями.

— Присаживайтесь, Федор Васильевич. — Когда Дивов опустился на стул, он продолжил: — Осенью прошлого года вы отправляли рапорт на имя его высочества великого князя Михаила Павловича о переводе вас в действующую армию на Кавказ. Уведомляю, что рапорт ваш удовлетворен.

Дивов молчал, с непроницаемым лицом глядя на сургучные печати, еще хранившие на себе очертания двуглавого орла.

— Полагаю, для вас это хорошие вести, — прервал молчание Тормасов, несколько удивленный отсутствием реакции на сообщенную новость. — В действующей армии вы скорее загладите свои проступки и получите повышение в чине. Я со своей стороны даю вам хорошую аттестацию. Надеюсь, вы ее оправдаете.

— Благодарю вас, ваше превосходительство, — ровным голосом произнес Дивов. — Когда я должен направиться к месту назначения?

— Завтра на рассвете. Вас будет сопровождать фельдфебель, доставивший сей приказ из Петербурга. Вы переводитесь в сводный полк Лейб-гвардии. На сборы у вас вечер и ночь. Так что, — Тормасов тепло и с некоторым сожалением улыбнулся, — прощайте, Федор Васильевич. Мы все привыкли к вашему обществу, и нам будет вас не хватать, особенно вашего музицирования.

— Прощайте, Петр Иванович. Еще раз примите мою благодарность за все, что вы для меня сделали и за ваше радушное гостеприимство, — поднял на него глаза Дивов. — Могу я нанести прощальный визит Елизавете Петровне?

— Крайне сожалею, но четверть часа назад Лиза отправилась в гости, кажется, к поручице Свибловой.

— В таком случае передайте ей мои наилучшие пожелания, — склонил голову Дивов.

— Всенепременно. Доброго вам пути.

Дивов отдал честь и, все так же четко печатая шаг, вышел из кабинета, даже не заметив расплывшегося в ехидной улыбке поручика Браузе.

Вот и все… Его ждет незнакомая страна, воспетая легким пером молодого Пушкина, опасная и романтическая. Кавказ. В звуках этого слова угадывался топот посланных в галоп скакунов, свист смертоносной стали, мелодия чужой речи, в них был заключен и вызов, и призыв будущего. Но как же Лиза… Лизанька? Милая, нежная, как хрупкий лесной первоцвет. Что ж, он всегда знал, что рано или поздно им придется расстаться, и для прощания сегодняшний день ничем не хуже других. Только удастся ли проститься?

Потоптавшись в передней, Федор спросил у дворецкого, где может быть горничная Наталия. Тот только пожал плечами, пробурчав под нос, что «ентой егозе на месте не сидится и обретаться она могет где угодно, только не там, где она потребна». Уже в казарме, принимая поздравления то от одного, то от другого офицера, пришла ему в голову мысль, что, может быть, все устроилось весьма неплохо: долгие проводы, лишние слезы. Что может дать он, разжалованный мичман, государственный преступник, генеральской дочери? Ничего, кроме мук и страданий. И хотя сердце его рвалось увидеть Лизу, но веселая компания, набившаяся в каморку Дивова, заметно подняла его настроение. На небольшом столе появились бутылки с вином, зазвенели бокалы, поползли в воздухе густые табачные ароматы из разожженных чубуков и полились рассказы и былички о ратных подвигах, героических смертях и чудесных спасениях.

Ближе к десяти вечера дверь коморки приотворилась, и робкий голос дежурного солдата позвал:

— Господин Дивов, ваше благородие…

Федор протиснулся к дверям.

— Слушаю.

— Тут вам письмецо, — перешел на шепот солдат, — малец какой-то принес, сказал весьма важное.

Федор развернул измятую записку: «В саду, в полночь. Л.». Сердце его пропустило удар, а потом кровь бешено застучала в ушах. Она зовет его! Он сможет проститься с ней, увидеть в последний раз!

— Федор Васильевич! Ступайте сюда! — раздалось за спиной несколько нестройных голосов.

— Иду, господа, — отозвался Дивов, но все его мысли с этого мгновения стали заняты только предстоящей встречей с Лизой. Спустя полчаса он намекнул гостям, что время позднее, ему бы не мешало отоспаться перед дальней дорогой, да еще и вещи уложить надо… Сотрапезники проявили деликатность и удалились, горячо распрощавшись с Федором.

Без четверти двенадцать Федор уже стоял перед каменной стеной, ограждавшей жилище коменданта, выискивая в ней слабое звено. Про себя он сотни раз вознес благодарность Создателю за то, что тот придумал луну — лампаду влюбленных, — иначе в чернильной мгле ночи, перелезая через ограду, запросто можно было сломать себе шею и попасть не на Кавказ, а прямехонько в лазарет или, того хуже, на погост гарнизонной церквушки.

Тяжело спрыгнув на землю, Федор замер, прислушиваясь к тишине сада. Буколически журчали струйки фонтана, тенькнула в кустарнике какая-то птичка, хрустнула под чьей-то ногой веточка, послышался шорох одежды. Он повернулся на звук и увидел темный силуэт, скользнувший ему навстречу.

— Федор… Васильевич…

— Лиза… Лизанька…

Он схватил ее в объятия и почувствовал, что пропал. Нахлынувшее желание, обостренное тысячекратно мыслью о разлуке, разлуке навсегда, поглотило его полностью. Если уж он должен от нее отказаться, то пусть останется в его памяти хотя бы эта ночь.

В его поцелуях, в его руках не было нежности, а страсть была лишена покрова бережности. Он сминал ее губы своими губами, жадно прижимал ее нежное, округлое тело к своему, затвердевшему от желания близости. Лиза почти не отвечала, безропотно принимая ласки и не останавливая. Он откинул ее голову назад и взглянул ей в лицо. Оно было похоже на трагическую маску: бледное, залитое слезами, с огромными бездонными глазами, казавшимися в свете луны чернильно-черными.