Приключения моряка Паганеля. Завещание Верманда Варда - Владимир Гораль

А эти то – циркачи в оранжевых трико(брезентовая роба, рокен-буксы), как будто так и надо – стоят, обтекают и рыбку шкерят. Крэйзи, просто крэйзи! Маньяки!.. Это же просто воздушный атракцион с элементами секса на американских горках!»

Атмосферное давление, между тем, продолжало быстро падать. Ветер усилился до штормового. Раздался резкий короткий гудок, и из – за черной скалы показался мощный серый форштевень – «Сеня» возвращался.

Что могло приключиться? Шторм даже сильный, даже ураган, не помеха военному кораблю следовать по назначению. Чтобы помешать выполнению приказа должна быть серьезная, очень серьезная причина.

На капитанском мостике ожила радиостанция. Со сторожевика распорядились освободить стенку скалистого причала. Норвежцы собирались занять наше место, а затем уже поставить нас к своему левому, свободному борту.

Экипажи справились с задачей быстро. Наши, по неволе близкие знакомцы, из недоброй памяти абордажной команды, оказались по совместительству еще и командой швартовной. Без своего воинственного макияжа, в серых, грубой вязки верблюжьих свитерах, парни выглядели куда как симпатичнее.

Белобрысый, голубоглазый балбес поднял с палубы какую-то железку и изобразил зверское смертоубийство товарища. Словно злодей-самурай он всадил свою импровизированную катану в мягкий живот жертвы. Далее последовало натуральное Кабуки, средневековый японский театр с мужской труппой.

Парень был явно звездой корабельной самодеятельности. Он принялся дико вращать глазами и громоподобно хохотать, не забывая медленно и сладострастно изображать вытягивание кишок из живота своей жертвы.

Зверски убиваемый страдалец был менее талантлив, к тому же явно перепутал мизансцены. Несчастный с похвальным усердием изображал смерть… через повешение. Хрипел, выкатывал до слез глаза из орбит, (как страдающий от фатального запора) не забывая вываливать из пасти фиолетовый, неаппетитный язык.

В довершении трагедии маньяк-убийца зачем то из японца переквалифицировался в людоеда-папуаса, принявшись исполнять вокруг дрыгающейся, вероятно в конвульсиях жертвы, ритуальный предобеденный танец – «Бон аппетит». Вся эта катастрофа сопровождалась визгливыми воплями маньяка: «Блад! Блад!»

Смышленый рыжий Геша заржал первым. Парень быстро сообразил, что громогласное «Блад» вовсе не английское – blood (кровь), а совсем даже теплое, родное, столь часто употребляемое исконно русское слово.

Следом заржали все мы. С опозданием, но все же до нас дошло, что за сцену только – что изобразили перед нами. Это была палуба нашего «Жуковска», на которую высадился не так давно норвежский десант. Конвульсирующая жертва – зверски зашкереный норвежский моряк-спецназовец, а соответственно, бьющийся в пене и однообразно матерящийся маньяк-убийца, наш типический образ – доброго, русского парня.

В этом месте наши морячки вдруг прекратили ржать, и продолжая улыбаться(правда еще шире – до ушей) как по команде повернули головы. Придерживая тяжелую, клинкетную дверь, судя по звону кастрюль и пробивающемуся пару, ведущую в корабельный камбуз, на нашу гоп-компанию, улыбаясь смотрела она.

Молоденькая темноволосая норвежка в белой камбузной куртке и цвета мокрого хаки обтягивающих стройные ноги брючках. Она не была куклой, но эти ямочки на щеках, эти темные искрящиеся глаза и главное ее юный, заметный как яркий лучик издалека, естественный, природный шарм.

Она более всего походила на увиденную мной через много лет в кино, молодую актрису – Чулпан Хаматову. Тот же тип девушки, та же пряная азиатчинка в разрезе глаз и лёгкой скуластости, нередкая у северных скандинавов носящих в своих жилах частицы саамской и угрской крови.

Что сказать? Не миновала и старика Паганеля чаша сия. Как в той популярной песенке: «Мое сердце остановилось! Мое сердце замерло»…

Вне нашего «Медвежьего крыла» – нерушимого тысячелетнего убежища созданного самой природой, бушевала «Кашуту» (Пьяная Эскимоска).

Так наречена была, имеющая всех и вся полярная буря, еще не достаточно политкорректными в те годы штатовскими метеорологами. Итак, снаружи бушевала она – дама пренеприятная во всех отношениях. Горе тому экипажу, чей борт окажется несчастливым. Выйдет ли вдруг посреди урагана из строя вся ходовая часть. Откажет ли, бывшее много месяцев в безотказной работе, рулевое устройство.

Или возьмет и взбесится сам корабль, выполняя все команды из штурманской рубки с точностью до наоборот. И не будет не сил, не времени для поиска причин корабельного безумия. Да и не найти тех причин, поскольку в царстве морских стихий чаще, гораздо чаще и реальнее действуют эманации мира тонкого, пронизывающего все сущее, но нами людьми не ощущаемые.

Кто знает, может довольно было самой малости. Да и малости ли. Кто и как может взвесить степень тоски и отчаяния жены капитана обезумевшего судна. Она одна, она видит мужа не так часто – несколько раза в год. Дети растут и она все меньше нужна им. Кто спросит – каково ей замужней без мужа Приятно ли ложиться в одинокую, холодную как могила, но все еще почему то супружескую постель.

И однажды вечером она пойдет в город и встретиться с каким – то мужчиной и пойдет с ним и проведет с ним вечер, а позже и ночь. Ей будет хорошо или просто не так одиноко и может она захочет повторить этот опыт еще и еще раз. Но однажды она отчего-то среди ночи проснется в слезах и поймет, что ее любовник просто чужой, не близкий ей человек. А она все еще любит мужа и не знает как посмотреть ему в глаза, когда он все-таки вернется.

И снова отчаяние захлестнет ее душу штормовой волной. Не ведая, что творит пошлет она страшной силы проклятье. Проклятье мужу и его кораблю. Будь проклят ты, мой любимый, кто оставил меня здесь одну, на этом постылом берегу. Будь проклят ты и твоя ржавая плавучая домовина, бездушный кусок железа – покрытый немытыми иллюминаторами гроб. Твой чертов корабль, который тебе дороже меня. Так плывите же вместе в преисподнюю…

Суша покрыта несметными скопищами людей, чьи мелкие и не мелкие страсти, властные над нами инстинкты, смутные и определенные желания, вязкая повседневная суета уничтожают самое суть человека – светлую его сторону.

Поднимается над городами и поселениями нечистое невидимое облако отчаяния и неверия. Поднимается, и чем его больше, тем плотнее оно в холодной выси. И вот уже возвышается над ореолами наших обиталищ, та самая небесная твердь, первые признаки которой ощущали наши далекие предки. Они видели её, еще тонкую и незаконченную, но обещающую закрыть все небеса исполинскую конструкцию.