Северное сияние - Филип Пулман

— Вы действительно считаете, что он обо всем догадался? Я имею в виду токайское, — спросил библиотекарь.

— Нет, дружище, он не догадался. Он знал. И знал наверное. Так что графин этот он, вне всякого сомнения, разбил сам.

— Вы уж простите меня, — сокрушенно сказал библиотекарь, — но мне все-таки кажется, что это к лучшему. Я никак не мог смириться с мыслью о…

— О яде?

— Давайте не будем лукавить. О смертоубийстве.

— Поверьте моему слову, Чарльз, мне это тоже глубоко отвратительно. Но вопрос-то стоит иначе. Что страшнее: взятый на душу грех или возможные последствия того, что будет, если этот грех на душу не взять. Само провидение вмешалось и предотвратило гибель лорда Азриела. Право же, старина, мне очень жаль, что я посвящаю вас во все это. Все-таки камень на сердце…

— Что вы, что вы, — всплеснул руками библиотекарь. — Жаль только, что вы не открыли мне всю правду.

Магистр задумчиво вертел в пальцах стакан.

— Пожалуй, вы правы. Мне следовало бы рассказать вам больше. Веритометр показывает, что изыскания лорда Азриела могут иметь поистине чудовищные последствия. И, что самое главное, к этому будет причастна наша девочка. Я хотел только одного: уберечь ее, спрятать, хотя бы на время.

— А скажите мне, эти его исследования, они что, каким-то образом связаны с деятельностью Дисциплинарного Суда Духовной Консистории? Или с этим, как бишь его, Министерством Единых Решений по Делам Посвященных?

— Отнюдь. Министерство Единых Решений неподотчетно Духовной Консистории. Мне вообще кажется, что вся эта интрига — дело рук одного человека, которому лорд Азриел, мягко говоря, не симпатичен. Так что, дружище, боюсь, что попали мы с вами прямехонько между молотом и наковальней. Ну, что скажете?

Библиотекарь не спешил с ответом. Да и что тут было говорить? С того момента, как папа Кальвин перенес Святой престол в Женеву и учредил Дисциплинарный Суд Духовной Консистории, власть церкви над всеми сторонами жизни общества стала абсолютной. Вскоре после смерти Кальвина папство было упразднено и его место занял Магистерий, представляющий собой сложнейшую систему колледжей, судов, консультативных советов. Однако единого централизованного руководства над ними не было, отчего зачастую они отчаянно соперничали друг с другом. Так, например, в конце прошлого века самым могущественным считался Епископальный колледж, но за последние несколько лет в политических хитросплетениях наметился новый лидер — Дисциплинарный Суд Духовной Консистории. На сегодняшний день он пользовался наибольшим влиянием и, следовательно, представлял наибольшую опасность.

Но это еще не все. В разных концах паутины Магистерия, под эгидой какого-нибудь сильного союзника, могли, словно грибы, вырастать организации, никому на первый взгляд впрямую не подчиненные. Именно такова была судьба пресловутого Министерства Единых Решений по Делам Посвященных. Сколь далеко простирались интересы этого ведомства, библиотекарь не знал. Но то немногое, что он о них слышал, наполняло его душу ужасом и отвращением, так что горечь магистра была ему вполне понятна.

— Да, к слову сказать, — вдруг поднял голову библиотекарь. — Давеча Профессор-паломник помянул теорию Барнарда-Стокса. Может быть, вы меня просветите?

— Дело в том, Чарльз, что это не совсем мой профиль… Насколько я знаю, суть проблемы состоит в следующем: Святая Церковь учит, что существует два мира, то есть мир земной, наш с вами, где все можно увидеть, услышать, потрогать наконец, и мир потусторонний, то есть рай и ад. А эти два молодца, Барнард и Стокс, были, как бы это сказать помягче, ренегатами-теологами, которые предположили существование великого множества других миров, похожих на наш. То есть это не ад, не рай, жизнь там материальна, а следовательно, греховна, и они рядом, но ни увидеть, ни достичь их нельзя. Ну, разумеется, Святая Церковь камня на камне не оставила от этой наукообразной ереси, и господ Барнарда и Стокса быстренько заставили замолчать. Правда, есть тут одна загвоздка. К вящему неудовольствию Магистерия, эта теория существования множества миров подкреплена блестящими математическими выкладками. Я сам с ними не знаком, но профессор из Кассингтона считает, что они весьма убедительны.

— Но теперь лорд Азриел привез с Севера снимки одного из этих миров, — подхватил библиотекарь, — а мы с дорогой душой дали ему денег, да еще и снарядили для дальнейших поисков.

— Именно, дружище, именно. Теперь Министерство Единых Решений с полным правом может заподозрить, что колледж Вод Иорданских есть оплот ереси. Вот мне и приходится балансировать между Консисторией и Министерством, а малютка наша тем временем растет, и, поверьте моему слову, Чарльз, они помнят об этом не хуже нас. Так что рано или поздно ее непременно втянут во все эти игры, как бы я ни пытался им помешать.

— Силы небесные, — ошеломлено воскликнул библиотекарь, — но кто же вам все это открыл? Неужели опять веритометр?

— Разумеется. Нашей Лире отведена в этой пьесе своя роль, и роль главная. Однако парадокс в том, что она ничего не должна знать, так что предостеречь ее нельзя. Помочь, правда, можно. И если бы моя затея с токайским удалась, я бы смог выиграть время и обеспечить ей еще несколько лет спокойной жизни, уберечь ее от этой экспедиции на Север. Бог ты мой, если бы я только мог объяснить ей все…

— Смею заверить, — тонко улыбнулся библиотекарь, — она бы вряд ли стала вас слушать. Вы же знаете ее не хуже меня. Объясняешь ей что-нибудь серьезное, она пять минут честно слушает вполуха, а потом начинает ерзать и смотреть по сторонам. А попробуй спроси ее на следующий день, о чем шла речь, — глаза округлит и скажет, что не помнит.

— Даже если речь пойдет о Серебристой Пыли? По-вашему, это ей тоже будет не интересно?

Библиотекарь задумчиво пожевал губами:

— Вряд ли. Да и с какой стати, скажите на милость, здоровую, веселую девчонку, без единой мысли в голове должна заинтересовать теологическая закавыка многовековой давности?

— А с такой стати, что эту девчонку ждут великие испытания и даже, представьте себе, предательство.

— Бог ты мой, да кто же предаст нашу Лиру?

— В том-то и беда, Чарльз, что предадут не ее. Предаст она. И одному Богу известно, сколь горька будет чаша, которую ей предстоит испить. Об этом, разумеется, мы с ней говорить не вправе. Но о Серебристой Пыли… Помилуйте, Чарльз, что же тут худого, если мы расскажем ей о Серебристой Пыли! Можно же объяснить все доступно, так, чтобы она поняла. Вдруг когда-нибудь ей это пригодится, а? А то ведь душа за нее болит.