Олимп - БЕН БОВА

Хуже всего было то, что ему стало жарко. Он задыхался в своем скафандре. Скрежеща зубами, он ухватился за трос так крепко, как только позволяли сервомоторы на его перчатках. Затем сообразил, что ему нужна свободная рука, чтобы поворачивать рычаги лебедки, находящиеся на его страховочных ремнях.

Дрожащей рукой он потянулся к рычагам, отчаянно пытаясь вспомнить, какой из них запускает лебедку. Он нашел и надавил. Прошла секунда, ничего не изменилось.

Затем его внезапно оторвало от уступа и потянуло вверх, по каменному склону кальдеры, скафандр скрежетал, скрипел, трещал, соприкасаясь с шероховатой скалой.

«У меня никогда не получится, - понял Футида. - Даже если скафандр выдержит, я задохнусь прежде, чем доберусь до вершины».

Родригес смотрел, как Футида рывками ползет вверх по склону, то поднимаясь, то съезжая обратно, - тусклое светлое пятно удалялось медленно, но все же удалялось. Сквозь шлем, изолирующий звуки, он не слышал, как скафандр биолога скрежещет о покрытый льдом камень; он слышал только свое учащенное дыхание. «Спокойно, - приказал он сам себе. - Успокойся, и все будет в порядке».

«Да, конечно, - ответил сардонический голос у него в мозгу. - Проще простого. Пара пустяков».

И тогда он понял, что остался совершенно, абсолютно один в темноте.

«Все нормально, - убеждал он себя. - Мицуо сбросит мне трос, и я поднимусь наверх».

Фонарь на шлеме отбрасывал тусклое пятно света на темную шероховатую скалу. Когда Родригес обернулся, бездонная пропасть кальдеры поглотила свет; она была глубокой, широкой, бескрайней.

Тьма окружала его. Ему казалось, что он остался один во всей вселенной, что сама вселенная исчезла и осталась только жадная тьма этой холодной черной ямы.

Непрошеное воспоминание, строчка из какой-то пьесы, которую он читал в школе, пришла ему на ум:

«Мой ад везде, и я навеки в нем»1.

«Не будь дураком, - рявкнул он на себя. - С тобой все будет в порядке. Твой скафандр работает нормально, а Мицуо, скорее всего, уже наверху, снимает обвязку и сейчас сбросит ее тебе».

Да, без сомнения. Он мог потерять сознание, мог зацепиться за скалу, а может быть, чертовы ремни оборвались, когда лебедка тащила его вверх по склону.

Родригес положил руку в перчатке на камень, чтобы успокоиться. «Скоро все кончится», - повторил он мысленно. И удивился: неужели свет лампы слабеет? Неужели батареи садятся?

Футида так сильно ударился головой о шлем, что почувствовал во рту вкус крови. Он изо всех сил зажмурился и увидел суровое, непреклонное лицо отца. «Как он будет разочарован, узнав, что я погиб на Марсе, как кузен Коноэ.

И Элизабет. Наверное, так будет лучше. Она сможет вернуться в Ирландию и найти другого мужа, своего соотечественника. Моя смерть избавит ее от жизни, полной тревог».

Лебедка внезапно остановилась, и Футида ощутил смертельный страх. Она застряла! В этот миг он понял, что не готов к смерти. Он не хотел умирать. Только не здесь, на Марсе. Вообще где бы то ни было.

На него смотрел зловещий красный глаз. На миг Футида решил было, что он теряет сознание, затем не сразу, но сообразил, что это огонек на верхушке одного из метеорологических маяков, которые они расставили по краю кальдеры.

Напрягая зрение, чтобы рассмотреть хоть что-нибудь в свете звезд, он решил, что видит лебедку, возвышающуюся над его распростертым телом. Вытянув руку, он дотронулся до нее.

Да! Он добрался до вершины. Но он был близок к обмороку, чувствовал тошноту. Тело взмокло от пота. «Перегрев», - подумал он. Как смешно умереть от перегрева, когда температура вне скафандра равна примерно двумстам градусам ниже нуля.

Футида засмеялся, понимая, что у него начинается истерика, но был не в силах остановиться. Он смеялся до тех пор, пока на него не напал страшный приступ кашля.

Внизу, на уступе, Родригес боролся с подступающим страхом.

- Мицуо, - позвал он, включив радиосвязь между скафандрами. - Ты в порядке?

Ответа не было. Разумеется, тупица! У него же радио не работает. Холод, казалось, просачивался сквозь скафандр. В таком холоде начинает замерзать углекислый газ. В таком холоде может испортиться обогреватель скафандра. В таком холоде можно умереть.

- Поднимайся, Мицуо, - шептал он. - Поднимайся наверх целым и невредимым и бросай мне чертов трос.

«Он меня здесь не оставит. Если, конечно, доберется до вершины. Он не побежит к самолету, бросив меня здесь. В любом случае, он бежать-то не может. Даже идти не может. Но все же сможет доползти до самолета, выбравшись отсюда. Хромая, прыгая на одной ноге. Нет, он этого не сделает. Он не бросит меня здесь умирать одного. Должно быть, с ним что-то случилось. Наверное, он ранен или без сознания».

На него нахлынули воспоминания о смерти старшего брата. Внезапно он увидел окровавленное, изувеченное тело Луиса, которое спасатели вытащили из-под обломков прицепа. Полицейская погоня на автостраде. Все эти годы его брат перевозил на своем трейлере наркотики из Ти-хуаны, а Томас не знал, даже не подозревал об этом. Он уже ничего не мог сделать. Когда он увидел сплющенный грузовик Луиса на обочине шоссе, было уже слишком поздно.

Он видел себя, беспомощного, оцепеневшего, слышал, как брата его объявили мертвым и вкатили в ожидавшую «скорую», затем увезли прочь. Вот так. Смерть приходит внезапно, как удар молнии.

«Что я мог сделать для его спасения? - в тысячный раз задавался вопросом Родригес. - Я должен был что-то предпринять. Но я был слишком занят, изображая летчика, занят подготовкой к космическим полетам. У меня не оставалось времени для семьи, для родного брата».

Он глубоко, с горечью вздохнул, втягивая консервированный воздух. «Что же, теперь справедливость будет восстановлена. Я добился того, чего хотел, я прилетел на Марс, а теперь я здесь умру».

А потом он услышал негромкий, мелодичный голос брата: «Не бойся, малыш. Никогда не показывай страха. Даже себе самому».

Родригес не боялся. Он чувствовал лишь непреходящую грусть, потому что не помог Луису, когда тот нуждался в помощи. А теперь все подходило к концу. Все сожаления, все надежды, все-все…

На какой-то миг ему показалось, что он видит на стене тусклый красный огонек. Он моргнул. Ничего. Он снова поднял взгляд, но шлем мешал видеть. «Ты хватаешься за соломинку, - сказал он себе. - Ты так хотел увидеть это, и ты увидишь, даже если его там на самом деле нет».

Но смутный огонек снова мелькнул, и на этот раз не исчез, даже когда Родригес сморгнул. «Проклятые шлемы!» - разъярился он. Нельзя ничего к чертовой матери увидеть, пока оно не окажется у тебя под носом.

Он попытался отклониться назад всем телом, понимая: одно лишнее движение - и он свалится с уступа и полетит в бездонную кальдеру.

Вот он! Далеко у него над головой раскачивался красный огонек маяка, похожий на недремлющее око всевидящего спасителя.

Он снова прислонился к скале. Ноги его стали мягкими, безвольными. Черт подери, старина, ты действительно испугался.

Теперь он различал болтающиеся ремни, к которым клейкой лентой был примотан телескопический столбик маяка. «Где, дьявол его возьми, Мицуо достал клейкую ленту? - удивился он. - Должно быть, все это время носил с собой. Универсальное средство. Когда мы вернемся на Землю, то сделаем этой штуке рекламу. „Спаси свою жизнь на Марсе с помощью проклятой клейкой ленты"».

Казалось, прошел целый час, прежде чем маяк приблизился и Родригес смог его схватить. Подрагивающими руками Родригес потянулся и вцепился в маяк, оторвал его и пристегнулся к тросу. Затем он защелкнул все крепления и, пробуя, дернул за трос. Он показался прочным.

Родригес потянулся к контрольному рычагу, который включал подъемный механизм. Но остановился.

- Погоди немного, - прошептал он отрывистым тоном профессионального летчика.

Он наклонился и подобрал маяк. Раздвинув его на полную длину, он засунул заостренный конец в щель в базальтовой стене. Вряд ли он долго продержится, да и работать сможет, только если солнце будет светить на него несколько часов в день. Но он почувствовал удовлетворение, оставив знак того, что люди с Земли были здесь, что они спустились в эту яму, вырвали у нее по крайней мере несколько секретов и выжили - возможно.

- О'кей, - сказал он сам себе, хватаясь за канат одной рукой. - Поехали.

Он надавил на контрольный рычаг, и его сбило с ног. Он почувствовал, как его тащит по скалистому склону, и скафандр трется, сминается, скрипит, голова его билась о шлем, ноги, обутые в ботинки, болтались, но он ехал вверх.

Хуже этого ему не приходилось испытывать ни в одном тренажере. Хуже, чем в центрифуге с повышенной силой тяжести, в которую его сажали. «Такого даже в „Диснейленде" не увидишь», - подумал Родригес, стуча зубами и подпрыгивая, когда его вынесло на край кальдеры.

Наконец все было кончено. Родригес лежал, пыхтя, задыхаясь, все тело ныло. Рядом на камнях застыла неподвижная фигура Футиды.