Ранним воскресным утром. Пёрл-Харбор. 1941 - Барри Дененберг

Сон закончился, а кошмар только начинался.

— Иди и немедленно разбуди брата, — сказала мама.

Раньше я никогда не слышала в мамином голосе страха и паники, а теперь услышала. Ошибиться было невозможно.

Я даже не заметила, что гудение из сна продолжалось наяву.

Не спрашивая, что такое важное произошло, почему надо будить Энди, я понеслась наверх в его комнату и передала, что мама хочет, чтобы он немедленно вставал.

Наверно, мне передался страх из маминого голоса, потому что Энди задал мне не больше вопросов, чем я задала маме.

Мы вместе сбежали вниз, через дверь кухни во внутренний двор, где мама стояла и смотрела в небо.

Она попросила Энди принести бинокль.

В небе кружили сотни самолетов. Вот откуда неслось гудение.

За последние несколько недель я привыкла к звуку летающих над головой самолетов, к армейским маневрам. Но это был другой звук — громче, глубже, а самолетов было больше, чем я когда-нибудь видела прежде. Кроме того, армия никогда не проводит маневры в восемь утра в воскресенье.

Самолеты опускались невероятно низко, чуть ли не срезая верхушки деревьев, кружась в небе, а потом покидали строй, формируя маленькие группы по четыре и пять самолетов.

Энди рассматривал небо в бинокль. Он знает все самолеты наизусть: торпедоносцы, высотные самолеты, пикирующие бомбардировщики, горизонтальные бомбардировщики. Энди сказал, что что-то не так. Эти самолеты не такого цвета, как наши, а эмблемы — красные круги на крыльях — это не американские эмблемы.

Я с изумлением посмотрела в бинокль. Самолеты летали низко, их было видно и без бинокля. Но с биноклем я могла рассмотреть даже стеклянный купол над кабиной, где сидел пилот. Я хотела помахать рукой, как часто делала раньше, но вдруг остановилась.

Лоб пилота был перевязан куском белой материи, и он выглядел, совсем как мистер Арата. Это был японец! Это были японские самолеты, не американские на маневрах. Пилот улыбался мне; казалось, он так близко, что я коснусь его, если протяну руку. Потом он ушел в круговой вираж и исчез.

Энди кричал: «Это Пёрл-Харбор! Это Пёрл-Харбор!» Он указывал на столб черного дыма, который поднимался в небо над Пёрл-Харбором. Дым смешивался с лучами раннего утреннего солнца, раскрашивая небо в зловещий кроваво-красный цвет.

Вдали раздался звук пулеметной очереди, как фейерверк на День независимости четвертого июля, и монотонные, нарастающие звуки взрывов, такие громкие, что можно было почувствовать, как земля дрожит под ногами, и услышать, как в кухонных шкафах звенит посуда.

Мама включила радио на полную громкость. Какое-то время новостей не передавали, только церковную службу и какую-то музыку.

Я молилась, чтобы позвонил папа. Я так хотела услышать его голос и узнать, что у него все в порядке.

Наконец диктор прервал программу. «Передаем достоверную информацию. На нас напали. Здесь японцы». Он все повторял и повторял эти слова, будто пытался убедить самого себя, что это не просто очередные учения.

Энди прав. Они напали на Пёрл-Харбор. Но это все, что мы знали. Мы не знали, был ли кто-то убит или ранен, не знали даже, остался ли кто-нибудь в Пёрл-Харборе.

Вдали послышались новые взрывы, непохожие на предыдущие. Энди сказал, это зенитные орудия.

Прямо над головами мы увидели первый американский самолет. Он преследовал японский истребитель. Они отчаянно сражались. Мы наблюдали за битвой, прикованные к месту и охваченные ужасом.

Наконец град пуль, выпущенных американским самолетом, достиг цели.

Японский истребитель взорвался так стремительно, что через мгновение перестал быть самолетом. Он превратился в горящий оранжевый вихрь, с ревом несущийся к земле.

По радио передавали новые объявления и новые инструкции: не ездите в автомобилях, не находитесь на улицах, не пользуйтесь телефоном, приготовьте ведра с песком и наполните бочки водой на случай пожара.

В словах диктора звучало безумие, его голос дрожал.

Диктор призвал всех докторов и медсестер, которые были в районе, немедленно приехать в армейский медицинский госпиталь Триплера.

Когда мама сказала, что она должна ехать, я посмотрела на нее, не веря своим ушам. Еще одно немыслимое потрясение сверх тех, с которыми я все еще пыталась справиться. Я не могла понять, как она может даже думать о том, чтобы оставить нас здесь. У нас не было известий от папы — мы не знали, где он, даже не знали, все ли с ним в порядке.

Весь мой мир рассыпался прямо на глазах, как тот японский самолет, который сбили всего несколько минут назад.

Мама смотрела на меня так, будто зависела от моего решения. Ее взгляд говорил: «Я должна сделать это, пожалуйста, помоги мне».

Я ничего не сказала, и этого было достаточно.

Мама попросила нас не выходить из дома, что бы ни случилось. Не подходить к окнам и дверям, дождаться папу, сказать ему, куда она поехала, и попросить не волноваться. Если что-нибудь случится, мы должны запереться в подвале. Тут я поняла, в каком состоянии находится мамин рассудок. У нас нет подвала.

Потом она обняла нас, села в машину и уехала.

Я решила, что буду в большей безопасности, если подо что-нибудь спрячусь. Энди помог мне перевернуть диван и два больших стула, сдвинуть их вместе в середине гостиной и укрыть сверху нашими одеялами и простынями.

Все это заняло много времени, тяжело было двигать мебель, но результат того стоил. Я решила, что мне нужна еще одна вещь, пошла в кухню и взяла большой мамин нож. Вернувшись в диванную крепость, я почувствовала себя увереннее, хотя могла находиться там не больше пятнадцати минут подряд, потому что было сложно дышать.

Вскоре после того, как мы построили диванную крепость, позвонил папа.

С ним все было в порядке, и он хотел узнать, как дела у нас. Энди рассказал ему, что у нас все нормально, а потом я поговорила с папой. Я сказала ему, что мама уехала помогать в госпиталь, и он очень долго ничего не говорил. Потом ответил, что сначала заедет туда, заберет маму, и они приедут домой.

Как и мама, он хотел от меня услышать, что все в порядке. Так я ему и сказала, хотя мне бы хотелось, чтобы мама не уезжала в госпиталь, а папа не уезжал играть в гольф и чтобы он сразу вернулся домой, а самое главное, чтобы мы никогда не уезжали из Вашингтона.

Мне было слишком страшно, и я не могла ничего делать, кроме как слушать репортажи по радио. Диктор продолжал повторять те же самые инструкции, что и раньше, и призывать всех к спокойствию.

Вопреки инструкциям, Энди оставался на улице, пока не стемнело, и смотрел на небо в бинокль, слезы катились у него по лицу. Я не знаю, на что он смотрел. Смотреть было не на что. С тех пор как уехала мама, не было ни самолетов, ни взрывов.

Я сидела под диваном, пока мама и папа не вернулись домой.

Понедельник, 8 декабря 1941 года

Оаху, Гавайи

Мы с Энди спали в своих спальных мешках на полу в комнате мамы и папы (хотя сомневаюсь, что кто-то из нас много спал).

Не знаю, что бы я сделала, если бы они не приехали домой, если бы с ними что-то случилось. Сейчас, когда мы все вместе, я чувствую себя гораздо лучше.

Мама приготовила завтрак, как ни в чем не бывало. Мы с Энди просто сидели за кухонным столом и ждали, когда папа что-нибудь скажет.

Он сказал, что, увидев, куда направляются самолеты, они поехали в Пёрл-Харбор. Небо над головой уже становилось серым от черного дыма, который извергался из сильно поврежденных судов в ряду боевых кораблей.

Было похоже, что весь флот уничтожен. Весь Пёрл-Харбор горел в огне, а сама гавань казалась огненным озером. Пляж был усыпан неподвижными телами, которые прибило к берегу.

По всей территории бегали люди. Многие впервые увидели настоящие боевые действия. Произнеся эти слова, папа на несколько секунд прикрыл голову руками. Я быстро взглянула на маму и заметила, что она пытается не заплакать.

Одни люди растерялись, другие запаниковали, а остальные были скованы страхом. Некоторые получили сильные ожоги, когда плавали в кипящей воде, пытаясь спастись и спасти своих сослуживцев. Другие героически отказались оставить свои зенитные орудия, игнорируя пламя, которое было готово их поглотить. Многие рисковали своими жизнями, спускаясь на нижние палубы чтобы помочь членам своих команд, оказавшимся в ловушках.

Сотни убитых, а может, и больше.

Сильнее всего пострадали корабли «Оклахома» и «Аризона», судно лейтенанта Локхарта.

В «Оклахому» попало пять торпед, большинство людей не смогли выбраться и утонули, когда корабль перевернулся. Некоторые все еще живы и находятся в подводной части судна, которое теперь сверху корабля.

Слышно, как они стучат, но практически невозможно точно определить, откуда идет стук, потому что звук отдается эхом по всему судну. Спасатели использовали ацетиленовые паяльники, чтобы разрезать корпус корабля, но пламя съедало кислород, и несколько людей умерли от удушья. Тогда спасатели стали резать корпус более безопасным оборудованием, но это занимает больше времени, а они знают, что с каждой секундой уровень воды внутри все выше.