Куявия - Юрий Никитин

Управляющий посмотрел на Блестку без выражения. Мудро, успел подумать Иггельд, он сам еще не успел ничем выказать, кого привез: знатную особу или простую девку на одну ночь.

– Благородной гостье, – сказал он громко, чтобы слышали и другие слуги, – отвести комнату в центральной башне. Пока мы перекусим с дороги, в ее комнате все подготовить, помыть, почистить…

Блестка поморщилась.

– Я предпочла бы сперва помыться. Я понимаю, что куявы никогда не моются…

Иггельд стиснул челюсти. Если он и намеревался скрыть хотя бы вначале, что она здесь пленница, то гордая артанка сама сразу заявила, что она – артанка. А это значит, что пленница. И слугам станет яснее, почему именно в центральной башне. Всего лишь потому, что оттуда бежать невозможно.

В отведенную ей комнату принесли бадью, наполнили теплой водой. Блестка вымылась быстро, вытерлась и едва успела одеться, как хлопнула дверь, он вошел высокий, остроглазый, с непонятной улыбкой на лице и ворохом теплой одежды Она посмотрела искоса и отвернулась к окну.

– Понравилось? – спросил он. И, не дожидаясь ответа, добавил: – Обойдемся без ночевки. Я помог им добраться за трое суток, иначе ползли бы неделю, а за это время артане… Дальше доберемся на Черныше.

Она спросила недоверчиво:

– Ты же сказал, что до твоей Долины совсем близко .

– Да, – ответил он, – но когда можно на Черныше… Суп не успеет остыть, как мы будем дома. Ты оденься потеплее. У нас холодно.

По ее лицу промелькнула тень, он заметил, нахмурился, это для него дом, а для нее уютным домом послужит разве что грязная юрта, перед которой на копье должна торчать его голова, чтобы юрта сразу превратилась во дворец.

На улице ждал Ратша с двумя конями, в сторонке горячил резвую кобылку подросток, учил ходить ее на задних ногах, но, когда Иггельд вывел Блестку, сразу посерьезнел, уставился на нее круглыми любопытными глазами.

Ратша придержал коня, пока Иггельд садился. Блестка не успела вспикнуть, как сильные руки подхватили ее, она оказалась впереди Иггельда, прижатая к его груди. Ратша вскочил в седло, Иггельд гикнул, они выехали рысью, все это время Блестка не двигалась, еще не зная, как поступить правильно. Так и выехали за городскую черту, Ратша захохотал, вскинул голову.

Черныш парил над их головами так низко, что можно рассмотреть все чешуйки на брюхе. Иггельд помахал рукой, торопливо соскочил на землю. Черныш стремительно пошел вниз, Иггельд передал повод коня Ратше и побежал навстречу. Блестке показалось, что дракон обрушился на человека всей тяжестью, вмял в землю, расплющил, а теперь пожирает, слышен даже хруст костей…

Ратша хохотал, удерживал испуганных коней. Черныш, как рассмотрела наконец Блестка, ухватил Иггельда передними лапами, облизывал, визжал в восторге тонким поросячьим голосом, а Иггельд, в свою очередь, обнимал его громадную голову, чесал, даже целовал в морду и ликующе вытаращенные глаза.

– Во как, – сказал Ратша с грустью. – Может, и мне завести… хоть какую-то собачонку?

– Зачем?

– Да вот чтоб… – пояснил Ратша. – Возвращаюсь, а дома хоть кто-нибудь ждет, смотрит блестящими глазами, бросается навстречу! Радуется, значит, поняла?. Как думаешь, что лучше завести: собаку или женщину?

Блестка надменно отвернулась, буркнула:

– Свинью.

– Гм, – сказал Ратша в раздумье, – есть у меня знакомая… у нее все свойства собаки, за исключением верности. Потому и не решусь никак…

– А где все те мешки и сундуки, – спросила Блестка, – что навешали на бедную жабу?

Ратша ухмыльнулся.

– Вот кого-то удивило бы, посыпься с неба золотые монеты!.. Про щедрость богов начал бы рассказывать, а ему бы плевали в глаза… Нет, Черныш слетал в Долину, там все сняли, а он вернулся. Очень уж он к Иггельду неравнодушный… Как думаешь, почему?

Она холодно отвернулась. Пока отдавали сопровождающему коней, Черныш, нацеловавшись, начал носиться галопом взад-вперед: то ли ловил зайца, то ли гонялся за собственным хвостом. Земля гудела, кони дрожали, пятились, пытались вырвать узду из рук парнишки. Ратша соскочил на землю, принял Блестку, она сделала вид, что не замечает его рук. Ратша передал поводья подростку, тот свистнул и торопливо унесся.

Ратша последил за Чернышом, крикнул Иггельду насмешливо:

– Что это он делает? Иггельд, останови. На глазах артанки… Он же лицо теряет! Как можно такому чудищу скакать будто щенку?

– А он и есть щенок, – ответил Иггельд. – Будто не знаешь, первые пятьдесят лет… Черныш, ко мне! Ко мне, свиненок!.. Быстрее, а то рассержусь.

Черныш примчался, свалил его и снова с довольным хрюканьем и могучим визгом, от которого вздрагивала земля, а подземные звери начинали рыть норы глубже, вылизывал лицо самому прекрасному человеку на свете, своему родителю, лицо, руки, плечи, грудь. Иггельд кое-как отпихнулся, поднялся, лицо стало строже.

Ратша перестал хохотать, схватил Блестку и потащил, как муравей гусеницу, на спину дракона. Черныш лежал смирно, только бока часто раздувались да на спине поскрипывали щитки. Иггельд сел, как обычно, впереди, оглянулся.

– Держитесь?

– Крепко, – заверил Ратша. – Артанку, правда, держу двумя пальцами…

Блестка видела, как Иггельд нахмурился, раскрыл было рот, перехватил ее взгляд, отвернулся, но она успела увидеть тревогу в его глазах и раздражение от таких шуточек боевого товарища. Ее сильно бросило назад, в спину врезался шип гребня, а в бока – ремни. Земля опустилась, а вместо нее появилось синее небо. По бокам и чуть сзади слышались мощные удары, словно широкими веслами по воде, их толчками поднимало все выше и выше.

Наконец мир выровнялся, дракон перестал карабкаться к небосводу, как пущенная из лука стрела, теперь он напоминал большой корабль, что мирно покачивается на волнах, Блестка чувствовала, что он все еще продолжает подниматься, только теперь вот так, словно всплывающая со дна озера деревяшка. Чувство страха сменилось восторгом, а потом снова в сердце возник страх такой странный, что уже и не страх, просто не могла подобрать названия. За спиной остались зеленые равнины, мохнатые ковры лесов, голубые глаза озер и синие вены рек, внизу пошли серые безжизненные нагромождения камней, скал, глыб – сперва еще с коричневыми пятнами мха, потом голые, мертвые.

Ветер все так же бил в лицо и ревел в ушах, Блестка ежилась, сжималась в ком. Там внизу, под драконом, мир страшен, в нем нет жизни. Не только людей, среди этих ледяных шапок жизни нет вообще. И быть не может. В Артании с наступлением зимы все муравьи и жуки уходят под землю, зарываются и спят до весны, а потом выползают и бешено заполняют мир жужжанием, писком, стрекотом, носятся и мелькают перед глазами, а здесь им некуда зарыться, везде камень, а зимой еще и снег со льдом, даже деревьям негде уцепиться, неоткуда тянуть соки…