Бусы из плодов шиповника - Владимир Павлович Максимов

– А мне не надо притворяться – это в самом деле так.

– Да?! – слишком деланно произнесла она и, вынув из длинного бокала соломинку, отпила уже не мелкими глотками, через край. – Это интересно. Когда же это, молодой человек, я вам успела понравиться?

Она была чуть-чуть пьяна. И, видим, от этого слегка экзальтирована, что чувствовалось по ее несколько капризным интонациям… Но, кроме всего прочего, она была еще и чертовски мила. И ею хотелось молча наслаждаться или говорить ей без умолку какие-нибудь прелестные глупости.

– За что выпьем? – спросила она.

– За нас! – ответил я под звон бокалов.

– Опять двойка! – не очень весело улыбнулась она. – Первую вы заработали, увлекшись той яркой пустышкой. А вторую сейчас. Вы же меня совсем не знаете. Может быть, я хищная и коварная развратительница юных сердец…

– А, может быть, я именно этого и хочу, – перебил ее я. К тому же я ведь говорил, что двоечник. Хотя в данном случае я предложил выпить не за нас с вами вместе (потому что каждый из нас лишь мимолетный эпизод в наших жизнях), а за нас с вами – в отдельности. То есть, чтобы у каждого из нас все было хорошо.

– За это можно, – согласилась она. – Хотя и очень грустно. Это вот – «мимолетный эпизод…»

Мы неторопясь допили коктейль, пробыв в зале в общей сложности не больше получаса.

– Ну что, в танцзал? – взглянула она на часы. – На ярмарку тщеславия!

– А может быть еще по коктейлю? – предложил я, чувствуя, что снова стремительно пьянею и море мне теперь, уж точно, по колено.

– Нет, – холодно ответила она, – это уже будет перебор. – Впрочем, и там, – она кивнула в сторону танцзала, – мы «лишние на этом празднике жизни».

Она в очередной раз процитировала фразу из книги Ильфа и Петрова «12 стульев». И я с некоторым недоумением подумал: «Неужели это ее настольная книга?»

– Если вам не трудно, – как-то уже беспомощно попросила она, – проводите меня домой. Здесь недалеко…

Получив в гардеробе у сонной, широко зевающей пожилой полной женщины предпенсионного возраста вещи, я положил свою куртку на ближайшее кресло, стоящее в холле. После чего, подойдя к Нине, стоящей у зеркала, помог надеть ее легкую норковую шубу. Окрас и превосходное качество меха говорили о том, что она сработана не из клеточной (разведенной в неволе, а потому не очень хорошей от малоподвижного образа жизни пушнины), а из дикой норки.

«Очень дорогая вещица», – профессионально оценил я. И вдруг представил низенькое зимовье с периной снега на его крыше из дранья. И как монотонно и заунывно «поет» в трещине крыши, у основания доски, с краю, покачивая щепку, низовой ветерок, когда ты в сумерках возвращаешься домой после целого дня ходьбы по тайге. И к паняге у тебя может быть приторочена только одна норка или соболь да десяток белок в придачу… А утром вновь – слепящие, искристые снега. Тропинка путика. Или следы широких лыж, к счастью, пока еще на неглубоком снегу, позволяющем охотиться с собаками, без которых в тайге – крах. И умные глаза лайки. И ее нетерпение перед охотой. И ее трудолюбие и бесконечная верность тебе при любых обстоятельствах… «Это ж сколько надо было охотнику, а вернее, охотникам, накрутить по тайге километров, чтоб потом хватило шкурок на такую шубейку?..» Я еще явственнее представил, как усталый после дня нелегких трудов промысловик при свете керосиновой лампы заскорузлыми, обветренными руками, сидя на жердяных нарах, снимает с тушек шкурки, надевая, какие нужно, на правилки… И проваливается потом в глубокий сон… Сколько раз это делал я сам. И, может быть, добытая мной, где-нибудь в Хабаровском крае или Приморье норка тоже есть в этой изысканной вещице…»

Чувствуя внутреннее раздражение, я достаточно бесцеремонно развернул Нину к себе, вознамерившись поцеловать, а точнее, влепить ей поцелуй, но она молча, строго, даже неприязненно глядя мне в глаза, слегка отстранила голову, и я неловко уткнулся носом в широкий воротник шубы, пахнувшей дорогими духами.

Нина так же молча сняла мои руки со своих плеч и не то укоризненно, не то устало сказала:

– А вот этого, вот так, никогда не надо делать.

– Извините, – искренне ответил я. – Выпил лишнего. Сегодня все пьяны. И все ждут чудес, а их, как известно, не бывает.

– Да ничего, – примирительно произнесла она. – Бывает. И чудеса, кстати, тоже случаются… А день сегодня, точнее – ночь, действительно такая, от которой все ждут чего-то необычного. А, между тем, происходят будни. А людям с этим трудно смириться – с обыденностью бесчудесной жизни…

– Ну, что, мой бедный рыцарь? – уже повеселее продолжила она. – Не пожалели еще окончательно, что связались с престарелой дамой? Если нет – одевайтесь и – на свежий воздух, под звезды! Надеюсь, вы не бросите меня одну среди ночи?..

Мы вышли через служебный вход ДК (дверь нам открыл веселый, улыбчивый, видимо, слегка подвыпивший вахтер, наверняка давно уже знающий Нину Александровну) и оказались в освещенном неподвижным лунным светом парке, начинающемся сразу за Дворцом культуры.

Парк был тих, заснежен и безлюден. И поэтому на разметенном еще в прошлом году асфальте, казалось, очень громко хрустел под нашими ногами новый снег… Дорожка от ступеней заднего крыльца шла извилисто и наискосок. И вдоль нее очень печально светили фонари с опущенными вниз «головами».

Через какое-то время Нина Александровна взяла меня под руку, и мы молча продолжили свой путь, задорно поскрипывая свежевыпавшим снежком.

– Что-то вы, сударь, совсем приуныли, – вывела меня из задумчивости Нина Александровна, когда мы выходили из парка на тротуар дороги, идущей вдоль домов квартала.

Из открытой форточки квартиры на первом этаже, где, чувствовалось, еще вовсю гуляли, до нас донеслись слова песни Владимира Высоцкого: «…И ни церковь, ни кабак – ничего не свято… Нет, ребяты, все не так. Все не так, ребята!»

– Вот и со мной сейчас что-то подобное происходит, – кивнул я на окно. – «Все не так, ребяты…». Да и у вас, похоже, не лучше, – продолжил я. – Смотрите, почти все окна в домах еще святятся! Несмотря на глубокую ночь, люди вовсю веселятся. И только мы с вами, как неприкаянные, идем одни по пустынному городу в эту не очень-то веселую новогоднюю ночь, наверняка уже зная, что для нас в ней чудес не осталось. Все подарки розданы другим…

Окна домов, мимо которых мы проходили, в большинстве своем были ярко и разноцветно освещены,