Бусы из плодов шиповника - Владимир Павлович Максимов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Мы уже пришли, – негромко сказала она почти в конце квартала. – Вот мой дом, – указала она рукой на добротное четырехэтажное здание желтого цвета. Такие дома, с высокими потолками, просторными комнатами, считались элитными в нашем городе. Они строились в нем одними из первых, когда город только начинал обретать свои черты, переносясь с чертежей архитекторов на реальную почву. Вживляясь в сибирскую тайгу с ее стройными, высокими в этих местах «корабельными» соснами, раскинувшимися на десятки километров по берегам многоводной, быстрой и порою весьма своенравной реки Китой, что в переводе с бурятского означало «Волчий поток».
В просвете между такими же домами был виден островок высоких стройных сосен.
– А мое любимое место вон там, – указала Нина рукой за последние дома следующего квартала, где они уже были попроще, переходя из сталинского монументализма в хрущевский ширпотреб: блочные дома с малогабаритными квартирами. – Оттуда, с обрыва, такой изумительный вид. Я, бывает, там брожу одна.
– Давайте будем теперь бродить вместе? – предложил я.
– Давайте! – как мне показалось, охотно согласилась она. – Завтра, вернее, уже сегодня, в двенадцать. Все еще будут спать, а мы с вами пройдемся по угомонившемуся городу, поболтаем…
– Хорошо, – ответил я. – Завтра, вернее, сегодня, в двенадцать, у обрыва.
– Да, – сказала Нина Александровна и, приподнявшись на цыпочках и притянув меня за ворот куртки к себе, очень нежно, невесомо поцеловала в щеку. – Ну, все, пока. Ты как знаешь, а я – спать.
В дверях она обернулась и весело крикнула:
– А хорошо, что мы поцеловались на морозе, потому что в подъезде это выглядело бы пошло…
* * *
Да, именно по этой дорожке, только тогда она была вся запорошена снегом, мы и бродили с Ниной в первый день нынешнего года… И такая это получилась чудесная прогулка! И так нам было хорошо вдвоем среди этого сонного, тихого города.
Потом мы встречались еще. Но нечасто. У каждого были свои дела. И встречи эти были оттого мимолетными, почти случайными, будто на бегу. Одним словом, не специальные, не запланированные заранее встречи. Как-то вот так получалось. И я порою чувствовал, что навсегда теряю Нину, а порою – что вот она здесь, совсем рядом, живет со мной в одном городе. И стоит только позвонить – и ты услышишь ее, всегда такой спокойный, ровный голос. Однако звонить Нине можно было не всегда…
– Как прилечу на место – сообщу тебе адрес. Напишешь мне? Я ужасно люблю получать письма.
– Обязательно, – пообещал я и еще раз поцеловал Нину.
– Да, поздновато я тебя встретила, поторопились родители с моим рождением. Хотя я единственный и притом поздний ребенок, – раздумчиво, с грустинкой в голосе сказала она.
Мы вошли в запущенный, в этом дальнем его конце, парк и уселись на скамейку.
– Знаешь, а ты мне еще тогда, в Новый год, сразу понравился…
Мы посидели молча, вдыхая горьковатый запах прелой прошлогодней листвы, будто улавливая в этом что-то неведомое и печальное.
– Я как вот эта отшумевшая листва, – поддела Нина каблучком ворох волглых, недавно вытаявших из-под снега темных листьев. – У меня уже все позади. И я это слишком хорошо понимаю. И на Юг я лечу, в общем-то, для того, чтобы в сторонке все как следует обдумать. Потому что, как я жила до сих пор, в постоянной лжи, я больше жить не хочу и – не могу… А ты, – она перевела взгляд на насаженный на ее острый каблучок влажный листок, – как только что распустившаяся почка. У тебя еще все впереди…
Нина глубоко вздохнула. Сняла с каблука пронзенный лист. («Как сердце – стрелой на амурных картинках», – мелькнула у меня мысль.) Отбросила «сердечко» березового листа в сторону. Встала со скамейки. Зябко передернув плечами, подняла воротник плаща и задумчиво произнесла:
– Пора. Мне еще надо кое-что собрать в дорогу. Напиши мне. Обязательно, ладно?
– Ладно, – грустным эхом отозвался я, чувствуя горечь прощанья.
– Кстати, ты ведь так и не договорил, какие у тебя еще планы на эту весну? – вспомнила она, когда мы, взявшись за руки, побрели в конец парка, в обратную сторону, к обрыву.
– Я надеюсь попасть на отборочные соревнования, после которых будет формироваться сборная страны для Мюнхенской олимпиады. Соревнования эти, правда, уже будут проходить не весной, а в начале лета, с третьего по седьмое июня, во Львове.
– А каким видом спорта ты занимаешься? – рассеянно, как бы между прочим, спросила Нина. Похоже, она думала о чем-то о своем.
– Стрельбой из лука.
– Как интересно. А почему ты мне об этом никогда не рассказывал: своих успехах, увлечениях? Ты, оказывается, «вещь в себе», как говорят философы. А стреляешь небось, как Амур, раз и в сердце? – улыбнулась она.
– Амур, наверное, и без отборочных соревнований смог бы стать олимпийским чемпионом, во-первых, потому что он уже был «олимпийцем», живя на горе Олимп, а во-вторых, он ведь имел опыт многовековых тренировок, – постарался я перевести разговор в иную плоскость. – А я занимаюсь луком только третий год.
– А еще чего бы ты хотел?
Подспудно чувствовалось, что Нина ждет от меня каких-то других ответов.
Она остановилась у обрыва. На том самом месте, где мы сегодня встретились.
Я не стал говорить ей, что больше всего сейчас мне хотелось бы целовать ее, угадывая ответное чувство.
– Ну, еще бы мне хотелось быть высоким, красивым блондином; умным и веселым – таким, какие обычно нравятся женщинам, – дурачась, начал я.
– Знаешь, – задумчиво ответила она, – а ведь на самом деле ты такой и есть – только еще сам этого не знаешь. Все это у тебя внутри. Плюс еще порядочность и доброта, что я ценю гораздо больше всевозможных внешних проявлений. Тем более что эти качества теперь такая редкость.
Письмо от Нины было коротким:
«Игорь, ты просто напугал меня своим восьмистраничным тайфуном чувств. Ни одна живая душа не сможет уцелеть в такой всесокрушающей буре… Я должна о многом хорошенько подумать. Надеюсь, что мы все это обсудим уже после моего возвращения в Ангарск.
Целую. Почти твоя (если хочешь) Нина».
И, чуть ниже, шла еще приписка.
«P.S.
Не сердитесь – к лучшему,
Что себя не мучая,
Вам пишу от случая —
