Трон Исиды - Джудит Тарр

Теперь все эти войска слились в одну великую армию, и она маршем вступала в Александрию. Город не делал ни малейших попыток сопротивляться. Армия победителей была огромной. А город, как с горечью подумала Диона, был слишком измучен войной и подавлен тем, что боги отреклись от него. Только глухой или покойник мог не слышать ухода Диониса.

В Александрии появились римские орлы[108] — не как гости, но как завоеватели. Дробь их сандалий громко раздавалась в непривычной тиши улиц. По сравнению с их спесью и заносчивостью гордость александрийцев казалась образчиком скромности. Они владели миром — и знали это.

В сущности, их не за что было ненавидеть. Пришло их время — вот и все. Как некогда — время Александра, а до него — Персии, целую вечность тому назад.

Октавиан сразу же отправился во дворец, как и следовало ожидать. Его легионеры уже стояли на страже возле ворот, а где находились люди царицы — знали лишь боги: одни спрятались, другие бежали; кое-кто перешел на сторону врага. Легионеры не заметили одинокую жрицу и ее темнокожую, бесшумно ступавшую служанку — Диона убедилась в этом. Чуть-чуть магии — и они двинулись по знакомым переходам и коридорам, ставшим вдруг странными, чужими: мимо покоев, занятых чужеземцами. Их громкие, неблагозвучные и шокирующе-непочтительные голоса разносились повсюду: в самом дворце, в его садах и на крышах.

Город был еще не полностью захвачен. Пока они только входили. Римляне имели привычку все делать основательно. Даже лагерь на одну ночь разбивался так, словно это твердыня, памятник для многих-многих поколений потомков. Все по-римски — на века.

В тронном зале Диона нашла то, что искала, но с удивлением обнаружила, что Октавиана на огромном золотом троне нет, трон был пуст. Возле него стояли легионеры. А за ними виднелись тоги: простые и с сенаторской каймой. Их владельцы беспечно болтали и глазели по сторонам, как обычные зеваки или простоватые путешественники, которых занесло в чужую страну, — даже те, кто жил в этом дворце многие месяцы, называя себя друзьями Антония.

Лишь один человек вел себя непринужденно и не обмирал при виде окружавшего их великолепия роскоши. Диона видела его профиль на монетах и портретах, которые безусловно льстили ему — но не слишком. Он был ниже ростом, чем она ожидала, с необыкновенно длинной шеей и, что удивительно, с привлекательным лицом. Да, нос его был длинным, рот — надменным, подбородок — узким и острым. Но складывалось впечатление, что если он улыбнется или хотя бы просто расслабит плотно сжатые губы, то будет выглядеть вовсе не дурно.

Диона поймала себя на том, что смотрит слишком открыто и пристально, и опустила глаза, тем более что послана была не к нему. Среди мужчин, стоящих возле него, наверное, был и Прокулей, но она не могла догадаться, который. Сколько же римских лиц, сколько голосов, говорящих на латыни в зале, так долго знавшей музыку греческого… Это новое впечатление было настолько странным и чуждым, что у нее закружилась голова.

Прокулей. Она должна осознать это имя, почувствовать его, пока еще может. Имя характеризует человека — такова мудрость Египта.

Но сердце ее было полно другим именем: Луций Севилий. И к нему несли ее ноги — и чуть не подкосились в последний момент, когда она оказалась лицом к лицу с приятным римлянином, пристально смотревшим на нее.

— Прокулей?

Рука римлянина дернулась в жесте, который она помнила у легионеров: оберег от зла. Лицо его, бывшее более близким соседом цивилизованному и воспитанному уму, оправилось от потрясения быстрее.

— Госпожа?

Теперь уже все уставились на них, и Диона уловила во взглядах римлян оттенок недоумения. Никто из них не видел, как она вошла, — в магии она была все так же искусна. Что ж, пришло время исполнить волю царицы. И Диона исполнила: ясным, холодным голосом, становившимся словно стальным в минуты больших потрясений — дар богини и воля богини — она воскликнула:

— Гай Прокулей, царица желает говорить с тобой.

Римляне переглянулись, а потом посмотрели на главного римлянина. Все — кроме Дионы; она упорно отказывалась брать его в расчет. В деле, которое ей поручено, Гай Октавий был третьим лишним. Однако его голос вернул Диону к реальности.

— Как? Она не хочет видеть меня?

Но Диона не сдавалась. Она держала голову высоко, прямо; она не удостаивала, она отказывала ему даже в малейшей крупице почтения. И это было самое большее и лучшее, что она сейчас могла сделать.

— Царица желает говорить с Прокулеем.

— Что же, она будет с ним говорить.

Дешевое великодушие… Никто не просил о нем. Никто не хотел его милостей.

Диона не отказала себе в удовольствии оглядеть Октавиана сверху донизу, почти наслаждаясь. Двор Александрии счел бы такое поведение афронтом, римляне — грубостью и бестактностью. Но ее это не заботило. Все, что она знала о нем, все, что почуяла когда-то в его делах, словах, стихах, собралось воедино и встало на место. Гай Октавий Цезарь нравился ей ничуть не больше, чем прежде, но все же она сказала:

— Ты — император. Но не царь, в тебе нет теплоты. Однако ты можешь править миром.

Октавиан опешил, что случалось с ним крайне редко, и это его разозлило. Диона с интересом наблюдала, как он борется с гневом.

— Так ты ясновидящая? Прорицательница, так?

— Я — голос богини Двух Египтов.

— А ты можешь мне сказать…

Она оборвала его.

— Царица ждет. Пойдем, господин.

Прокулей, слегка растерянный, ждал высочайшего дозволения, но Диона не собиралась в этом участвовать. Ему пришлось немного поспешить, чтобы догнать ее. Еще один мужчина пошел вслед за ними, с виду военачальник высокого ранга, при оружии. Диона усмехнулась: он мог быть хоть самим Марсом[109] — она никогда не утруждала себя подробностями воинских отличий римлян.

— Галл, — Прокулей вздохнул с некоторым облегчением. — Госпожа, — добавил он поспешно, — ты не возражаешь?

— Она желала видеть только тебя. Но если тебе так спокойнее — пожалуйста. Прихвати с собой стражника.

Галла, похоже, задело, что его назвали затрапезным телохранителем, хотя он явно был кем-то солиднее. Но Диону это не интересовало. Пусть римляне знают, кем они выглядят в глазах Египта. Завоевателями — вероятно, но выскочками, каким вряд ли пристало ступать на пол, по которому ступали цари, — несомненно.

Диона не повела их к окну и внутрь гробницы — хватит с них и того, что они будут говорить с Клеопатрой сквозь маленькую решетку, которую сделали в замурованной двери каменщики. Она оставила римлян там — пусть позлятся. Но оба мужчины казались бесстрастными.

— Госпожа, — позвал Прокулей. — Владычица!

Веревочная лестница была на прежнем месте. Геба помогла правильно приладить ее и забралась вслед за своей госпожой. Диона была по-прежнему ловкой, что оказалось очень кстати: а ведь столько лет прошло с тех пор, как она проводила больше времени на деревьях, чем дома.

После яркого света дня в гробнице казалось пустынно, но глаза вскоре привыкли к сумраку. Диомед и его рабы ушли. Остались лишь три раба Клеопатры и сама Клеопатра. Она стояла у дверей, говорила с мужчинами, находящимися снаружи, и чему-то смеялась: звонко, громко и не без сарказма.

— Ох, можете говорить это кому угодно — только не мне! Вы тоже знаете Октавиана и понимаете, чего он на самом деле боится. С его стороны очень мило думать, что я сожгу этот склад сокровищ и оставлю его с носом, и он не получит ни их, ни меня. Возможно, его совет и придется мне по душе.

Ответ был неразборчивым. Казалось, говорил Галл — его голос был громче и немного грубей, чем у Прокулея. Диона подошла поближе к царице.

За спиной послышалась какая-то возня. Она резко обернулась. Мужчины… сначала Диона решила, что ее настигло безумие. Но она ясно видела: мужчины лезли вниз из окна.

Мозг пронзила догадка. Она не убрала лестницу! Слишком поздно было клясть себя, пытаться загладить вину, которую не загладишь. Похоже, их целая армия. Но нет — это сумрак и шок превращал их в армию. Их было лишь трое — Прокулей и еще двое. Судя по всему, они крались за царицей.

У Дионы не было наготове ни магии, ни оружия. Тем не менее она отчаянно пыталась помешать им — но мужчины оттолкнули ее. Оттолкнули легко, словно малого ребенка, и кинулись к царице. Почему бы и нет? Ее слуги были для них не опаснее Дионы.

Они схватили Клеопатру! В ее руке блеснул нож. Прокулей резко вырвал его.

Царица стояла гордо, независимо, словно ее и не держали двое его сообщников — обозленных, но убийственно спокойных.

— Итак, — усмехнулась она, — ни одному римлянину доверять нельзя.

— Ты — враг Рима, — жестко сказал Прокулей. — Я беру тебя в плен именем Roma Dea и Гая Юлия Цезаря.

— Цезарь мертв, — съязвила Клеопатра.