Следствие не закончено - Юрий Лаптев

— А я сбиваюсь? — спросил Иван Григорьевич.

— Обидного слова я тебе, товарищ Торопчин, не скажу… пока! — поддел все-таки Данилыч Торопчина так же, как недавно его собственный сын подкусил.

Не сказал Шаталов «пока» обидного слова и про Бубенцова, хотя начало обращения к председателю заставило многих насторожиться.

— А вот тебе, Федор Васильевич, я прямо объясню, хошь сердись, хошь нет. Ты, конечно, в колхозных делах крепко разбираешься. И порядки, нужно сказать, навел строгие! На что тут обижаться?

— Но все-таки… Я бы, например, на твоем месте иначе поступал. Так сказать, другой бы политики придерживался.

— А какой? — раздался вопрос с лужайки.

— Такие вопросы наспех не решаются! — с достоинством ответил Иван Данилович и, очевидно обидевшись, вскоре закончил свою «обличительную» речь хорошей фразой: — Мы, колхозники, конечно, доверие нашей партии и правительства оправдаем. Как говорится, целиком и полностью! А порукой тому — урожай, который зреет на наших колхозных полях!

Но, несмотря на патриотическую концовку, речь Шаталова почти никому не понравилась. Похлопали, правда, Ивану Даниловичу в ладошки, но жидко и снисходительно.

— Говорил, говорил, а толку чуть. Только дыму напустил полну горницу, идол! — выразила по существу общую оценку Марья Николаевна Коренкова. — Ну, погоди!

Не уяснил вопроса до конца и выступивший следом за Шаталовым младший конюх Никита Кочетков. Только Дусю Самсонову расстроил. Раз надумал выступать, должен был прийти к секретарю посоветоваться. А то Наталья Захаровна наверняка ведь подумает: «Ну, хороши у Самсоновой комсомольцы — двух слов связать не могут».

— Я обвиняю товарища Бубенцова, хотя лично мне он ничего плохого не сделал, да и колхозу тоже, — начал Никита своим неустойчивым баском.

— Чего же тогда обвинять вылез? — не удержавшись, выкрикнула Дуся.

— Обождите, товарищ Дуся Самсонова. А вот я вас спрошу — у кого, по-вашему, Федор Васильевич Бубенцов служит, а?

Так как теперь Никита обратился уже непосредственно к Дусе, она и ответила:

— Известно у кого — у колхоза.

— Хорошо. Так кто же дал право Федору Васильевичу со своим хозяином так грубо обращаться? Это во-первых…

— А сам говоришь, что ничего плохого от Бубенцова не видел, — совсем уже рассердившись на такую нелогичность, вновь прервала речь Кочеткова Самсонова.

— Да помолчи ты, нетерпимая. Дай человеку слово сказать. Может, и дельное услышим, — урезонила Самсонову сидящая рядом женщина.

— Верно, Дуся. Ты прямо какая-то… — заступился за «оратора» и Николай Шаталов.

А Никита добрался, наконец, до сути.

— Я — это и есть колхоз! И если Бубенцов обидел нехорошими словами мою тетю Елизавету Дмитриевну, значит всыпал и мне, да и тебе тоже. Словом, ударил по одному, а пришлось по всем. Теперь — другое. Раз я — колхоз, мне интересно, чтобы меня любили мои соседи, другие колхозы. Уважения хочу добиться в районном масштабе! Поняла? — Никита никак не мог отстать от Самсоновой ни словами, ни взглядом, хотя и сам чувствовал, что его речь от этого проигрывает. Не речь, а разговор получается.

— В областном, может быть? — а разве Дуся могла не отозваться, раз Никита обращался непосредственно к ней?

— И в областном! — неизвестно почему обиделся Кочетков.

— Поднимай выше, Никита! Кидай на всю республику! — поддержал Кочеткова кто-то из приятелей-комсомольцев. Но эта поддержка окончательно смазала по существу не глупое выступление комсомольца.

Шум утих только тогда, когда на крыльце перед столом президиума появился следующий оратор, уважаемый в колхозе человек. Андриан Кузьмич Брежнев говорил негромко и без пафоса. Но его слова были услышаны всеми и почти всем понравились потому, что напоминали сказку: большой до нее охотник русский человек.

— Вот роется в навозе жук. И доволен этот жук, наверное, своим существованием. А что он видит?.. Кучу навозную, да и то не всю сразу… Теперь возьмем петуха. Тоже невесть какая живность. Но может он все-таки вспорхнуть на крышу и оттуда посмотреть на все село, где обитается. Значит, выше петух жука?

— Какой же разговор! То — жук, а то птица, — выкрикнул крайне заинтересованный образным подходом Брежнева его постоянный почитатель Александр Камынин. И, обратившись к окружающим, пояснил: — Головастый мужик Андриан!

— И птица птице рознь, — рассудительно продолжил Брежнев. — Вот почему, интересно, орла царем птиц зовут? А потому, что может орел подняться на страшенную высоту и оттуда весь наш район глазом окинуть.

— Ах ты, мамаша моя, любезная женщина! — совсем уже умилился Камынин и посмотрел вверх. Да и многие почему-то взглянули на небо, хотя орла там в этот момент не было. Да и откуда ему взяться? Коршун или ястребок еще могли бы залететь.

— Высоко орел летает, а все-таки до людей ему не подняться. Человек, если, конечно, он стоящий, вот, не сходя с этого места, может всю свою страну увидеть! К чему это я говорю?.. А к тому, что должен интересоваться каждый колхозник нашего района, как, например, в Донбассе живут шахтеры, в чем они в настоящий момент нуждаются. А шахтер или другой какой рабочий пусть беспокоится о нас, колхозниках. Так я понимаю социализм! И Иван Григорьевич Торопчин так же. А вот ты, Федор Васильевич, пока до такого сознания не дошел. Видишь ты свой колхоз и хорошо видишь. Прямо скажу — ничего от твоего глаза не укроется. А того не понимаешь, что колхоз-то наш не в лесу ведь стоит дремучем, где кругом только звери обитаются, и не посреди большой воды… С таким сознанием, милый, далеко не ушагаешь. Да и другие за тобой не пойдут!

— Вот, брат, как. В петухи вывел председателя нашего. Ай-яй-яй, — даже расстроился Камынин.

Федор Васильевич Бубенцов сидел за столом президиума рядом с Васильевой. Сидел на виду у всех. И чувствовал, что после слов Брежнева взоры нескольких сотен людей устремились только на него. Тех самых людей, которые выбрали его председателем, поставили над собой, а теперь с него же требовали ответа. Но не знал пока Федор Васильевич, не мог решить, как и что он ответит народу. К чему же все-таки он ведет свой колхоз?

— Можно мне сказать? — донесся из задних рядов вопрос.

— Всем можно. Выходи сюда, Марья Николаевна, — ответила Васильева.

Коренкова не спеша поднялась с места и направилась к крыльцу. Идя на собрание, она надела свое лучшее платье, повязала шелковой косынкой волосы и, поколебавшись, открыла флакончик «Красной Москвы». Вообще в последнее время Марья Николаевна обрела былую уверенность и стала следить за собой, подтянулась, помолодела.

— Смотри, краля какая Маша-то! — вырвалось одобрительное восклицание у завхоза, известного ценителя женской привлекательности.

— Будешь кралей. За сорок бабе, четверо детей, а она замуж собирается, — несколько охладила пыл Кочеткова сидящая рядом жена Елизавета, сама не молодая, но все еще считавшаяся первой красавицей по селу.

— Так и Балахонов ведь не купидон! — нашелся Павел Тарасович.

Кузнец действительно ничуть не напоминал своим обликом купидона, хотя и вырядился по-праздничному. Сутуловатый, длиннорукий, жилистый. А сейчас от жары — на самом припеке сидел Балахонов — да от волнения и лицо у него стало как только что вынутый из горна лемех. Молотком стукни, и искры посыплются. А волновался Никифор Игнатьевич, и сильно волновался, за свою невесту. Хоть и жил он еще не под одной крышей с Марьей Николаевной, но к характеру ее успел присмотреться. Ласковая, ласковая, но уж если разойдется…

«Беда, всех сейчас кипятком сполоснет», — тревожно размышлял Балахонов, глядя на приближавшуюся к крыльцу Коренкову. А когда она проходила мимо, посоветовал негромко, но внушительно:

— Аккуратнее выступайте, Марья Николаевна.

Идя на собрание, Коренкова и сама было решила выступить «аккуратно», а то и промолчать. Но когда поняла, что не только все выступающие, но и большинство собравшихся обвиняют Бубенцова, — прислушивалась ведь она не только к тому, что говорилось с крыльца, а и к тому, как доходят до народа слова, — не выдержала. Значит, правду Кочетков сказал — снять хотят Федора Васильевича с председателей. Этому воспротивилась вся ее простая и честная натура. За что?.. Дорог был все-таки Марье Николаевне этот ставший за последнее время еще более резким и замкнутым человек. И, пожалуй, только Торопчин да она по-настоящему понимали Бубенцова. Вот и сейчас, хотя и сидит Федор Васильевич за столом президиума на вид спокойный и строгий, но знала Коренкова, что целая буря бушует у него внутри. И как люди не понимают! Тот же Брежнев. Так ли сам-то поступает, как говорит? Правда, очень трудно было найти в поведении Андриана Кузьмича что-нибудь неблаговидное. Просто примерной жизни человек, а уж работник! Но, каким бы ни казалось чистым зеркало, а проведи пальцем да присмотрись повнимательней, и обязательно обнаружишь пыль. А уж Марья Николаевна к Брежневу присмотрелась! Ничего, конечно, плохого ей Андриан Кузьмич не сделал, но один недавний разговорчик Коренковой крепко запомнился, хотя для постороннего уха показался бы совершенно безобидным, даже приветливым: