Следствие не закончено - Юрий Лаптев

— А кто он такой — товарищ Утица?

— Мне кажется, что в этой ситуации должность существенной роли не играет, — вмешался в разговор третий член услужливой бригады, щуплый, но басистый и не по возрасту бородатый философ Самуил Верентас. — Но мы не можем пройти мимо того, что товарищ Утица, как человек, судя по всему, глубоко вникающий в самую суть явления…

— Вот и отлично, — прервала философа Незлобина. — Будем считать, что прения по докладу Федора Федоровича Утицы окончены и… Очень прошу вас, ребята, быть до конца великодушными. А вы, — Незлобина взяла в свои руки руку бригадира, — вы напрасно обиделись на меня, милый… дядя Саша.

— Да нет, товарищ…

— Елена Степановна меня зовут.

— Вот я и хочу сказать, Елена Степановна, — несколько обескураженный таким оборотом дела, забормотал Казенин, — какая тут может быть обида. И вообще, мы, как известные вам три мушкетера…

— Какие… три мушкетера?! — с неожиданным волнением воскликнула Незлобина.

— А вы разве не читали Дюма-папашу?

— И картина такая была… Атос, Портос и Арамис, — добавил Казенин.

— Да, да… Действительно была такая картина, — Незлобина смущенно повела плечами…

До позднего вечера бригада добрых услуг «обмывала порожек» в еще не обжитой, но сразу же всем показавшейся уютной квартирке. И все это время Василий Коробков неотрывно, но, как казалось Василию, неприметно следил за хозяйкой.

«Красивая женщина, но… не поймешь — какая. Интересно, сколько ей лет?»

— Хотите, я вам, Василий Васильевич, скажу, о чем вы сейчас думаете? — врасплох обратилась к Коробкову Незлобина.

И хотя Елена Степановна смотрела на него с улыбкой, неожиданный вопрос, а еще того больше бесцеремонно-пытливый взгляд женщины смутил Василия.

— Ну, об этом нетрудно догадаться, — выручил приятеля Самуил Верентас — Поскольку наш дорогой друг — математик, и не простой, а то, что называется «божьей милостью», он, как представитель науки, завоевавшей…

Самуил выразительно покрутил около виска пальцами.

— Но мне почему-то кажется, что и математику не чуждо… ну, земное притяжение, что ли, — так же шутливо ответила Верентасу Незлобина и снова с тем же разоблачающим, как показалось Коробкову, вниманием заглянула ему в глаза.

Вот, пожалуй, и все, что запомнилось Василию от первой встречи.

А все остальные были схожими, как пустые стаканы.

Вот и последняя:

— Доброго здоровьечка, Елена Степановна!

— Вы?!

— Я.

— И не боитесь, что дождик разойдется?

— Не страшно.

— Храбрый вы. Спокойной ночи.

И снова затихающее постукивание каблучков.

Сегодня исхоженный вдоль и поперек переулок безлюден: и время уже позднее, и крупные капли, редко пятнящие асфальт, того гляди, перерастут в дождь.

«А что, если пойти следом, подняться на третий этаж, позвонить в двадцать шестую квартиру и…»

Нет, не тот характер у Василия Васильевича Коробкова.

Да и жизнь, оказывается, сложнее любого математического ряда…

…На письменном столе обычная канцелярская лампа, несколько книг, стопа газет, подставка с автоматической ручкой и две фотографии: в одинаковых рамках, стоят рядышком.

На одной — увеличенный со служебного снимка поясной портрет немолодого мужчины с наружностью, к которой, на первый взгляд, вполне подходит определение: «ничем не примечательна».

Только взгляд небольших с настороженным прищуром глаз да твердо очерченная скуластость худого лица говорят о том, что человек этот, пожалуй, чем-то примечателен.

На другой фотографии, выделенной из группового снимка, красуется, в буквальном значении этого слова, снятый во весь рост молодчик в лихо сдвинутой на затылок фетровой шляпе и обильно исчерканной застежками-молниями шведской куртке.

Почти каждый вечер часами просиживала Елена Степановна в своей не по-женски обставленной комнате за письменным столом.

Она снова и снова бережно брала в руки то одну, то другую фотографию, подолгу вглядывалась то в одно, то в другое лицо, шептала своим неживым собеседникам самые живые ласковые слова.

Наверное, в жизни каждого бывают такие тоскливые минуты, когда человек восклицает — иногда вслух, иногда мысленно:

«Эх, если бы можно было вернуть то, что минуло… Хотя бы на часок!»

Наивные слова.

Правда, у одних воскресают иногда с поражающей ясностью картины давно минувшего и образы ушедших из жизни людей во сне, у других — в памяти.

Только не для всех людей память — благодеяние, а время — лекарь. Иногда десятками лет не зарубцовываются в памяти человека раны, нанесенные равнодушной судьбой. И особенно если человеку кажется, что он сам во многом виноват, сам не сумел уберечь от людской злобы то, что почти каждому дается только один раз в жизни.

И почти всегда — в молодые годы.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Даже самой трудно поверить, что была и в ее жизни по-настоящему солнечная весна и день, когда словно впервые увидели друг друга Ленка-псиша, как прозвали тогдашние дружки-приятели Елену Криничную, и тоже молодой еще, но уже солидно зарекомендовавший себя в уголовной среде налетчик Аркадий Челноков, получивший за разбитную повадку, черные, с жуликоватой косинкой глаза и кучерявость прозвище Аркашка-цыган.

В тот вечер «мушкетеры» решили «обмыть» удачное дельце — дерзкий налет на кассу промтоварного магазина в одном из подмосковных дачных поселков.

До этого Ленка-псиша путалась с главарем шайки Федором Глухих — неповоротливым и простоватым на вид верзилой с тяжеленными руками и неподходяще тонким голосом.

Третьего «мушкетера» — по наружности совсем юного паренька с плутовато-миловидным личиком и кажущимся наивным взглядом округлых, как у петуха, глаз — звали Петенькой.

Федос, Петрос и Аркадис! — так стала именовать себя разудалая троица после просмотра очень понравившейся им картины.

Казалось, и слюбились-то Ленка-псиша и Аркашка-цыган по-дурному: еще и пьяные поцелуи на губах не обсохли, а уже разгорелась драка. После того как Псиша, обиженная грубоватой выходкой Аркадия, назвала его Федоскиным барбоской, парень вцепился было обеими пятернями в пышную Ленкину прическу, но сразу же охнул, скорчился и повалился на пол, получив удар коленкой в низ живота.

— В расчете! — торжествующе произнесла Псиша.

Аркадий долго сидел скорчившись, мычал сквозь стиснутые зубы. Потом поднял голову, взглянул снизу вверх на девушку, поправлявшую растрепанную прическу, и сказал, пожалуй, не так зло, как удивленно:

— Убить тебя следует, зверюгу!

— За что? — спросила Ленка.

И тут же, не дожидаясь от Аркадия ответа, неожиданно склонилась к нему, обхватила голову парня тонкими горячими руками и, крепко прижав к своей груди, прошептала:

— Убить такую — дело пустяковое: как муху прихлопнуть… Лучше бы ты полюбил меня, Аркашка.

— О! — удивленно протянул Аркадий. Чего-чего, но такого оборота он никак не ожидал. Помолчал, прислушиваясь к частому постукиванию сердца девушки, потом спросил: — А Федос?

— Вот Федоса — убей!

Аркадий даже вздрогнул: такая жаркая мольба прозвучала в голосе девушки.

Ну никак не могли Лена и Аркадий подумать в ту минуту, что это случайное да и нелепое происшествие окажется началом их настоящей и чистой любви.

Да, именно настоящей и чистой!

Правда, осознали это и он и она не сразу. Но уже на следующий день Аркадий завел с Федором Глухих такой разговор:

— Хочу сказать тебе, Федор Алексеевич, слово. Словечко серьезное.

Необычное вступление — «мушкетеры» никогда не звали друг друга по имени-отчеству — да и тон обращения удивили Федоса. И даже заставили насторожиться.

Разговор этот произошел в Химках, на открытой веранде портового ресторана. Вообще-то Федос привез сюда Аркадия отнюдь не для интимной беседы, а для того, чтобы на месте уточнить кое-что: интересное намечалось дельце на прогулочном теплоходе.

После прохладного майского утра наступал безветренный и уже по-летнему жаркий день. Ресторан только что открылся, и приятели, уединившись за крайним столиком, заказали девушке-официантке два весенних салата, два омлета с сыром, два кофе по-варшавски и бутылку минеральной воды. Стороннему наблюдателю могло показаться, что это решили подзаправиться перед тренировкой на химкинском водохранилище два спортсмена.

Правда, бутылку боржома, которую поставила на стол официантка, заботливо протерев горлышко салфеткой, Аркадий немедленно заменил другой посудиной.

— Пусть шоферы пьют минеральную: им за баранкой сидеть. А нашему брату — подавай натуральную!

И налил по полстакана.