Барон Унгерн. Даурский крестоносец или буддист с мечом - Андрей Жуков

Еще ниже приводились разъяснения и обоснования: «Старые основы правосудия изменились. Нет «правды и милости». Теперь должны существовать «правда и безжалостная суровость». Зло, пришедшее на землю, чтобы уничтожить божественное начало в душе человеческой, должно быть вырвано с корнем. Ярости народной против руководителей, преданных слуг красных учений, не ставить преград. Помнить, что перед народом стал вопрос «быть или не быть».

Часто строки из приказа цитируются лишь для того, чтобы вновь заклеймить Унгерна как «кровавого безумца, убивающего без особого разбора и своих, и чужих». Выше мы уже неоднократно указывали, что пресловутая унгерновская жестокость не носила патологического или личностного характера. Причина ее кроется в особенностях средневекового мировоззрения барона, каковое невозможно адекватно оценивать, исходя из установок современной цивилизации. Хотелось бы обратить внимание обличителей барона еще на один момент. Пункт 9 — отнюдь не новация Унгерна, а всего лишь ответная реакция на действия большевиков. Первыми безжалостно уничтожать своих политических и военных противников «вместе с семьями» начали именно они. Именно большевиками был введен институт заложничества, когда в ответ на покушения, направленные против красных вождей, уничтожались тысячи мирных обывателей, виновных лишь в том, что принадлежали они к «контрреволюционным классам»: дворянству, духовенству, купечеству, кулачеству…

В любой советской газете за 1918–1920 годы, центральной или провинциальной, желающие обнаружат страшные «расстрельные» списки женщин, детей, стариков… Списки на целые газетные полосы людей, убитых без суда и ни за что — всего лишь за свое происхождение. Откроем «Известия Пермского губисполкома» за 11 сентября 1918 года — «Список заложников, расстрелянных по постановлению губчека». В мартирологе 41 человек: «бывший жандарм», «бывший офицер», «бывший пристав»… Еще можно понять, за что были убиты «бывший жандарм» или «бывший пристав», — люди подобных профессий были для большевиков «цепными псами царского режима». Но далее по списку: «горный инженер», «учительница», «приказчик», «сестра милосердия», «монах», «эстонский пастор»… Конечно, Гражданская война отнюдь не рыцарский турнир. Японская, Первая мировая, Гражданская войны — все они приучили к убийству. Расстрелы, рубка, «допросы с пристрастием» — все это было и у белых (хотя и в неизмеримо меньших масштабах, чем у красных). Но между красным и белым террором существовало принципиальное различие. На него верно указал историк Юрий Фелыптинский: «Белой армии как раз и была присуща жестокость, свойственная войне вообще. Но на освобожденных от большевиков территориях никогда не создавались белыми организации, аналогичные советским ЧК, ревтрибуналам и реввоенсоветам. Но никогда руководители Белого движения не призывали к расстрелам, к гражданской войне, к террору, к взятию заложников. Белые не видели в терроре идеологической необходимости, поскольку воевали не с народом, а с большевиками. Советская власть, напротив, воевала именно с народом (в этом нет ни тени преувеличения, поскольку Гражданская война была объявлена всему крестьянству, всей буржуазии, то есть интеллигенции, всем рабочим, не поддержавшим большевиков). За вычетом этих групп кто же оставался, кроме голого слова «пролетариат»?» Большевистская нечеловеческая жестокость вызывала отвращение даже у политических союзников — анархистов, левых эсеров. Приказ Унгерна — лишь ответная реакция на трехлетний «беспредел» красных палачей, когда людей расстреливали, сжигали заживо, сдирали кожу, морили ядовитыми газами, добивали пулями и голодом в концлагерях, топили в реках крестьянских детей, сажали на кол священников, на площадях устраивали показательные порки и расстрелы. Ни один самый лютый «крепостник», ни одна пресловутая «салтычиха» не зверствовали, да и просто не могли зверствовать так в царской России над крестьянами, как делали народные «освободители» — большевики. Никто до коммунистов, никакие иноземные захватчики, не убили столько русских крестьян и рабочих, священников и дворян, детей и стариков. В конце XX века то, что проделали большевики с русским народом, стали обозначать словом «геноцид».

К 1921 году «революционная партия» вела уже почти столетнюю войну против исторической России. Революционеры в этой войне использовали все подручные средства: пули, бомбы, динамит, ядовитые газы… Но, как только силы, противостоящие «революционной партии» (будь то самодержавная монархия или Белое движение), пытались использовать против нее средства физического подавления, с «левой» стороны начались причитания о «кровавых палачах», «столыпинских галстуках», «царских опричниках», «белых садистах». До сих пор многие историки и литераторы рассуждают о «преступлениях царского режима» или о «колчаковском терроре». Все подобные заклинания являются следствием единственного принципа взаимоотношений с лагерем власти, которого на протяжении целого столетия неуклонно придерживались левые силы в России. Сформулировать данный принцип можно следующим образом: «Нам вас можно убивать, а вам нас — нет»[35]. Подход барона Унгерна к террору был совершенно иным: «Что нам — то и вам».

… Поход Унгерна на Советскую Россию вызывал недоуменные вопросы даже у близких соратников барона.

23 мая 1921 года начальник штаба отряда Кайгородова полковник В. Ю. Сокольницкий стал свидетелем движения колонны унгерновской конницы по направлению к советской границе. «Войска шли в блестящем порядке, и я как-то невольно перенесся мыслью к старому доброму времени. Равнение было как на параде. Не было отсталых. Длинная колонна из конницы и артиллерии оставляла за собой версты, идя на неведомое: победить или умереть. Яркая одежда полков: монгольского, китайского, бурятского рябила глаза… — вспоминал годы спустя Сокольницкий. — … Барон — стройный худощавый блондин с энергичными глазами, живой, бодрый. После короткой беседы барона с незнакомым мне офицером был принят и я. Наш разговор и искреннее желание барона оказать возможную помощь отряду Кайгородова расположили меня к нему. Я был, положительно, в восторге от него. Моя поездка с целью иметь свидание с бароном оказалась не напрасной. Мне было оказано внимание, доверие и охотное желание удовлетворить всем, что можно дать… Дивизия Унгерна шла напролом с девизом «Да здравствует Император Михаил II!» и грозила небывало суровыми карами коммунистам и их семьям… Хотелось крикнуть: «Не спешите! Закрепитесь прочно здесь, в Монголии. Соберите все, что могут дать средства ваши, по части разведки духа народного; сговоритесь по всему фронту, установите короткую связь… и тогда — с Богом, за работу во славу императора, громко провозглашая его имя при удаче».