Лондон. Прогулки по столице мира - Мортон Генри Воллам

Давайте заглянем на один из аукционов. Аукционист сидит в кресле лицом к довольно разнородной лондонской толпе. Вот лорд и леди X, которые буквально наживаются на своих предках, избавляясь каждый год то от портрета пятого графа на аукционе «Кристи», то от кровати на аукционе «Сотби». Странно думать, что человек, который сражался при Бленхейме и Рамильи, станет в 1951 году выплачивать подоходный налог за своих потомков! А вот сидит американский коллекционер — представительности никакой, но зато какая чековая книжка! Неизменно присутствуют несколько почтенных дам из разряда «леди в стесненных обстоятельствах» и большое количество торговцев и агентов — некоторые из них выглядят процветающими, другие ковыряют в зубах трамвайным билетом, пока презрительно изучают очередного Гейнсборо.

«Итак, — говорит аукционист сладким голосом, — лот номер 84 «Портрет леди»! Ваша цена?»

Двое мужчин в фартуках из зеленого сукна поставили на мольберт картину, написанную три века назад. Красавица презрительно взирает на толпу. Она молода. Грудь приподнята лифом платья. Прелестную шейку украшает жемчужное ожерелье, две жемчужины каплями сверкают в ушах, и волосы тоже убраны жемчугом. Вид у нее несколько капризный и чуть игривый, в духе общей атмосферы при дворе Карла II.

Она никогда не говорила по телефону, не пила коктейлей, не водила машину, не летала на самолете, но была очень современной, и я почувствовал, что мог бы с удовольствием пригласить ее позавтракать в «Клариджиз» или «Баркли».

— Три сотни гиней, — откликается мужчина, который выглядит так, будто не может заплатить и пять шиллингов.

Торги начались.

— Пятьсот, — предлагает коллекционер.

— Шестьсот, — это американец.

Все это время за подмигиваниями и кивками наблюдала девушка, чьи черты лица определенно имели сходство с дамой на портрете. Завей она каштановые волосы, вставь в уши жемчужины, надень коричневое платье с глубоким вырезом, манерно сложив руки на коленях, эта девушка стала бы копией леди с картины.

— Шестьсот гиней… продолжаем с шестисот гиней, — кричит аукционист, смакуя каждое слово, как жирный кусок.

Удар молотка.

Когда служащие в зеленых фартуках снимали холст, мне показалось, что на одно мгновенье глаза дамы на картине и глаза девушки из зала встретились, и взгляд сказал:

«Итак, моя дорогая, мне нужно оплатить твою свадьбу. Мои кости превратились в пыль два века назад, но мое лицо — твое богатство».

И девушка вышла на Бонд-стрит, думая о своем приданом.

На следующую картину внимательно смотрит маленькая пожилая женщина в черном. Ее знаменитый Веласкес наконец-то продается.

Тысячи людей, владельцы работ кисти старых мастеров, считают их верным подспорьем в трудную минуту жизни. Их вера в ценность этих картин так сильна, что даже когда сокровища оценены и доподлинно установлено, что это подделки, они отказываются верить. Эти люди считают, что оценщики вводят их в заблуждение, чтобы купить шедевр за бесценок.

Старая леди, посмотрев на своего Веласкеса, встала. Вероятно, она думала, что если выручит за картину всего 3000 фунтов, то сможет купить небольшой загородный домик, а если 20 000, как ей всегда говорил адмирал, который никогда не ошибался, то она проведет остаток своих дней в роскоши и поможет тем, кто нуждается. Она помнит, с какой гордостью адмирал обычно показывал эту картину после ужина. «Отдал всего пятьсот, хотя картина стоит пять тысяч, если вообще не бесценна!» Она не знала, что эту картину адмиралу всучил в Барселоне некий аферист.

— Итак, — говорит аукционист, — лот номер 85. Школа Веласкеса.

Неприятная тишина, затем грубый голос произносит:

— Пять гиней.

Еще одна неприятная пауза.

Мужчина неопрятного вида подходит к картине и встряхивает головой.

— Пять гиней… шесть… шесть… десять… шесть гиней… начнем с шести…

«Дама в стесненных обстоятельствах» сидит, онемев от горя, потрясенная происходящим. Какое счастье, что адмирал не знает! Что бы он сделал? Что бы он сказал? Она будто видит, как он встает, его голубые глаза пылают негодованием, в сознании звучит его голос:

«Да это же мошенничество…»

Какое счастье, что адмирал не знает!

— Восемь гиней, девять, десять, одиннадцать, двенадцать, двенадцать, двенадцать… кто-нибудь даст выше двенадцати?..

Молоток опустился!

И пожилая леди выходит на Бонд-стрит, продав свою последнюю надежду за двенадцать гиней.

На краю того квартала, что граничит с Оксфорд-стрит, среди длинных улиц и площадей, где полным-полно приемных врачей и специализированных магазинов медицинской техники, находятся Хартфорд-хаус и Коллекция Уолласа.

Очень полезно в наши дни, когда обладание чем-то расценивается чуть ли не как социальный грех, заглянуть в Хартфорд-хаус и посмотреть на сокровища, которые богатая семья копила в течение столетия или около того. В Лондоне нет ничего похожего на Коллекцию Уолласа: это маленький Лувр. Возможно, во всем мире больше нет такой выставки приобретений нескольких состоятельных и утонченных аристократов. Это самый роскошный подарок, который один человек когда-либо делал целой нации.

Четвертого лорда Хартфорда, который начинал собирать эту коллекцию, современники считали нелюдимым и эксцентричным. Он родился в 1800 году, а умер в 1870-м. Большую часть жизни он провел в Париже. Говорят, он уехал из Англии из-за спора с властями по поводу канализационных труб в его доме на Пиккадилли. Чтобы не продавать дом за бесценок, он оставил лестницу незаконченной, закрыл ставни и объявил место непригодным для жилья и таким образом избежал уплаты налогов, после чего уехал во Францию.

Его доходы составляли больше 240 000 фунтов в год. Лорда Хартфорда не интересовала общественная жизнь и люди. Целью его жизни было искать и покупать красивые вещи. Картины, настенные часы, мебель, бронза, мрамор, фарфор — все это привлекало его внимание, если было первоклассным. Он редко посещал аукционы, но все торговцы Парижа знали английского милорда, который предлагал баснословные деньги, поэтому они были счастливы доставить ему любые шедевры еще до аукциона. Он получал удовольствие, если уводил произведение искусства прямо из-под носа соперника, особенно если соперником был император, король или принц.

Лорд Хартфорд умер в возрасте семидесяти лет, будучи владельцем самой потрясающей частной коллекции искусств. Его компаньоном и преемником был его побочный сын Ричард Джексон, который позже взял имя Ричард Уоллас. Разница в возрасте между отцом и сыном была небольшой: Джексон, он же Уоллас, родился, когда лорду Хартфорду было восемнадцать лет.

Когда Уоллас решил перевезти сокровища в Лондон, его ожидал удивительный прием. Хартфорд-хаус пустовал тридцать пять лет. Старые верные слуги поддерживали дом. Когда они умерли, их сменили сыновья и дочери. На протяжении тридцати пяти лет они убирали дом, чтобы тот был всегда готов к внезапному возвращению хозяина. И вот сэр Ричард Уоллас прибыл; сопровождавший его друг вспоминал: «Несмотря на то что все было готово к приезду хозяев, везде царила торжественная тишина. На стенах гостиной прекрасные пейзажи Рейнольдса и Гейнсборо висели бок о бок с портретами кисти Ван Дейка, великолепными произведениями Тициана и Рубенса, представленного одним из его поздних шедевров, знаменитой «Радугой». Но все эти, такие живые и наполненные светом, картины были тронуты легкой патиной времени, под которой, как под вуалью, красота их обретала таинственность и печаль минувшего».

Сэр Ричард и его жена (она была француженкой) жили в Лондоне так же замкнуто и размеренно, как лорд Хартфорд в Париже. Они редко выезжали и общались лишь с несколькими друзьями. Очевидно, инстинкт коллекционирования передается по наследству: Уоллас продолжил дело отца, увеличив и без того огромную коллекцию. Когда он умер, то все собрание шедевров оставил жене. После ее смерти и по ее желанию коллекция перешла государству.

Я часто покидал Хартфорд-хаус, размышляя о том, действительно ли обладание таким огромным количеством восхитительных вещей приносит счастье, и если так, то приносили ли счастье сами предметы или чувство обладания ими, которое по своей силе сродни любви, жалости и ненависти?