Собачья работа - Галина Романова

Он долго не мог собрать свое тело. На все четыре конечности встать не получалось — неудобно, да и мозг активно сопротивлялся. А ходить на двух, как раньше, тоже было трудно — мешало само новое тело. Вообще все было новое — звуки, запахи, краски. Он теперь видел мир четче, но исчезли почти все цвета, а синий и желтый, которые еще можно было различить, казались какими-то приглушенными, смазанными. Зато появилось столько оттенков серого, что он потратил несколько минут только на то, что рассматривал окружающие предметы. Изменился и угол обзора — рассматривать свои новые конечности получалось, только склонив голову набок, поочередно глядя то одним, то другим глазом и никогда — двумя. Чтобы увидеть то, что находится прямо перед ним, приходилось поворачивать голову или тыкаться в это что-то носом, восполняя восприятием запахов это странное «слепое пятно». Зато можно было не вертеть головой, чтобы увидеть то, что находится сбоку или сзади.

Первые драгоценные минуты наполнили паника, боль и страх. Приходилось приноравливаться абсолютно ко всему — к сместившемуся центру тяжести (теперь нужно было сильно наклоняться вперед), к тому, что дышать теперь удобнее стало животом, а ребра при вдохе расходятся вперед-назад, а не в стороны, как раньше. Изменилась походка, и теперь в ней принимало участие все тело — когда он делал шаг задней ногой-лапой, сам собой слегка изгибался позвоночник, плечи отзывались таким же движением, и приходилось контролировать себя и каждый раз напоминать — да, это нормально, когда передние лапы не касаются земли.

Страх тоже был. Он управлял всем его существом. Страх не столько перемен, произошедших с телом — в конце концов, он с отрочества жил с осознанием того, что «это» рано или поздно случится, да уже иногда и случалось. Это был другой страх, смешанный с гневом и ненавистью. Страх и ненависть к двуногим, чьим тяжелым, едким, отвратительным запахом было полно все вокруг. Как они воняли! И, подумать только, точно так же еще недавно вонял он сам. Уже одно это будило ненависть. А если вспомнить, как они относились к нему и ему подобным…

Разума не было. Память о том, кем он был, ушла, уснула до поры. Осталось сознание того, что то, другое, «было». Даже если бы мог говорить, он бы не сказал, как его зовут, где он находится, откуда родом. Он стал зверем. И ему стало страшно и противно находиться среди двуногих.

Когда схлынула первая волна паники, он покинул место, где «это» произошло, просто потому, что не мог больше выносить разлитого в воздухе напряжения. Он пошел бродить по странным неживым, не земляным и не каменным норам, справедливо полагая, что ни одна нора не тянется бесконечно. Он очнулся в спаленке, значит, пройдя длинным лазом, выберется наружу.

Потом была эта двуногая. От самки исходили манящие, будоражащие запахи — он был голоден, а перед ним находилось мясо. Но она заметила его первой (как охотнику, ему пока не хватало опыта) и подняла тревогу. Пришлось бежать, ибо на крик могли примчаться другие двуногие, а он не был готов драться.

Обоняние и смутные обрывки воспоминаний привели его в другое, запасное логово, куда, как помнил, он уже несколько раз прятался в минуту опасности. Там царили тишина и покой. Там была «она» — самка. Он затаился в ее логове и на какое-то время почувствовал себя в безопасности, но его спугнули. Спугнули, когда «она» была рядом, в пределах досягаемости — мягкая, теплая, родная. Там были другие самцы, возможно, даже его конкуренты. Но это были двуногие, и он предпочел сбежать.

Ему удалось выбраться из этой странной бесконечной норы, проделав новый выход прямо сквозь странную стену, которой как бы не было. Напрягая тело, он как-то сумел вырваться на свободу, одолел еще несколько преград и помчался прочь. Инстинкт гнал его подальше от людского жилья с его вонью, шумом, грязью и ощущением страха. Прочь, в чащу леса. Под защиту деревьев и трав.

Сначала он бежал на двух ногах, как когда-то в прошлой жизни, но потом звериные инстинкты взяли верх, и дальше его тело вспомнило все само. Он понесся на четырех ногах длинными скачками, сначала сжимая тело наподобие пружины, а потом резко толкая его вперед. Это было великолепно. Свобода движений опьяняла, давала радость, о которой прежде не имелось понятия.

До леса, как смутно помнил, было всего около двух десятков верст по собранной в складки, состоящей из возвышений и впадин равнине. Мелочь для дикого животного! Но все-таки, когда добрался до опушки, он так устал и запыхался, так болели с непривычки передние лапы, что на несколько минут просто повалился на траву, тяжело дыша и силясь унять дрожь в напряженных членах. Справившись наконец со слабостью, он кое-как выпрямился, по одной подтягивая все конечности, и присел, озираясь по сторонам.

Нос чуял запахи — десятки, сотни запахов и их мельчайших оттенков. Каждое дерево, каждая травинка пахли по-особенному. Нужно было время, чтобы разобраться где что. Работа не для одного часа и даже не для одного дня, а у него так мало времени. Немного помогали глаза и уши. Зрение ослабело, но он быстро приноровился фокусировать взгляд на отдельных предметах — быстро осматривал, запоминая внешний вид и запах, накладывая одно на другое и составляя цельную картину мира. Звуков было тоже много. Шелест веток и травы, поскрипывание старых сучьев, еле слышное потрескивание остывающих, нагретых за день камней. Вот сквозь сон встряхнула перьями птица. Сонно каркнула ворона… Метнулась в ворохе опавших листьев мышь. Заныл над ухом первый комар. Эхо донесло далекий птичий крик со стороны человечьего жилья. Все это тоже складывалось в копилку памяти.

Присев (старая привычка того, другого тела все еще брала свое, да и размер задних лап не позволял устроиться по-иному), он водил головой из стороны в сторону. Связных мыслей, как у человека, не было. Он не думал, не размышлял, не рассуждал. Он жил инстинктами, и они в полный голос твердили, что времени мало, а он должен успеть так много.

Чувство вседозволенности, власти, внезапное осознание своей силы, а также радость свободы кружили голову. Задрав морду, он разразился хриплым кличем-воем, выплескивая накопившееся раздражение, тоску, нетерпение — и вызов. Прежде всего — это его территория. Он здесь вожак. Это — его земля. И остальные должны либо подчиниться и признать его власть, либо уйти прочь.

Его голос еще звучал, горло еще дрожало и судорожно сжималось в спазмах — он помнил, что прежде не мог издавать таких звуков, и это испугало, когда издалека пришел ответ. «Волкопсы», — мелькнуло в памяти откуда-то взявшееся слово. Он не понимал их наречия, но уловил эмоции и настроение. Нет, ему не бросали вызов — стая просто отзывалась на клич вожака. Любопытство и нетерпение — вот что слышалось в их вое.