Час волка на берегу Лаврентий Палыча - Игорь Боровиков

Римма Николаевна же человек исключительно целеустремленный. Так, например, в 1980 году жаловалась она мне, что никак ей не удается прописаться в Москве, а я, успокаивая ее, сказал: Ну что ты, Рим, так переживаешь? Ну не получится, вернешься в Омск. Тоже, ведь, город, и люди там живут. Родина твоя.

А она мне отвечает: Запомни Лесников! Я в этот ёбаный Омск никогда больше не вернусь! Я буду жить только в Москве, только в

Москве, только в Москве!

А пол года тому назад болтали мы с ней по телефону, и я узнал, что они, еще никаких гарантий в Америке не имея (абсолютно никаких), уже продали свою московскую квартиру. Я говорю: "Римма, вы с ума сошли! А если у вас с Америкой ничего не выйдет, куда вы вернетесь, бомжевать, что ли, будете?" Она же мне отвечает: "Запомни Лесников!

Я в эту ёбаную Москву никогда больше не вернусь! Я буду жить только в Америке, только в Америке, только в Америке!" Сейчас же я, будучи у них в гостях, спросил: "А вы здесь в Миннесоте обосноваться не хотите?" А Римма Николаевна в ответ: Что? В этой дыре? Запомни,

Лесников! Мы в этой ёбаной дыре никогда не останемся! Мы будем жить только в Нью-Йорке, только в Нью-Йорке, только в Нью-Йорке!

И будут, уверен, дай им Бог здоровья. Снимут мастерскую в Гринвич

Вилладже, а у нас кроме Меклеров окажутся там еще пара близких людей. А уж в Нью-Йорк то всегда можно выбраться, даже на велфере сидя. В русских газетах полно объявлений. Наши люди гоняют вэны до

Нью-Йорка, беря за проезд туда и обратно всего 100 канадских баксов.

Ну а засим, дорогой Александр Лазаревич, позволь мне с тобой в этом году проститься и пожелать тебе и твоему сыну самого счастливого нового года. Тебе – в первую очередь здоровья. А ему желаю, наконец, жениться и завести семью, так чтобы мог он тебя порадовать внуком. Обнимаю, и с новым годом, веком и тысячелетием! А главное, со внуком в наступающем году!!!

ГЛАВА 10

Монреаль, 16 января 2001

Шурик, милый, ты наверное забыл, что я уже двенадцатый год живу в западной и совершенно либеральной стране, и для меня "голубой" вовсе не значит "преступник". Хотя, проникнуться твоей печалью могу.

Помнишь, несколько месяцев тому назад я описывал худшие варианты жизни моего виртуального сына, который так и не родился? Наихудшим там для меня была наркомания, про голубизну я даже и не заикался.

Просто, в голову не приходило с моей извечной страстью к бабам.

Конечно же, врать не буду, мне бы это было ОЧЕНЬ неприятно, я тебя понимаю. И не уверен, что смог бы вот так, как ты написать с полной откровенностью: "Внуков мне желать бесполезно. Их никогда не будет, мой сын – гомосексуалист. Ориентации своей не скрывает и даже ей гордится".

Но что касается моего лично опыта общения с этими людьми, то он вовсе не настолько отрицателен, как ты полагаешь. Еще в самые мои последние месяцы жизни в Питере, а именно: осенью 67 года, когда уже закончил филфак, но еще не уехал в Алжир, я подружился с компанией художников, где главным заводилой был некий Венька Подъесауленко.

Подъесаул же прикатил в Питер из жутчайшей дальневосточной дыры, а по дороге ему кто-то сообщил, что, оказывается, все гении были педиками. Так он, однозначно любя баб, объявил себя гомосеком.

Помнится, очень хорошо прокомментировал всё это мой друг Гиви

Ахметович: Надо же, – произнес он, в печали, – Какая трагедия! Стать педиком, чтобы стать гением, а гением так и не стать. Честно говоря, я вообще сомневаюсь, умел ли он рисовать. Во всяком случае, никаких художественных (и любых прочих) учебных заведений Подъесаул не кончал. Уверял, что там ему учиться просто нечему, насколько все их преподаватели ему и в подметки не годятся. Да и ни одной картины его, ни я, ни кто-либо из наших общих друзей, никогда не видал.

Как-то одна подруга-художница сделала мне по Машкиным фотографиям очень милый карандашный портрет, от которого я просто глаз не мог оторвать, насколько он был на Машу похож. Причем, на очень грустную

Машу, что тогда полностью совпадало с моим настроем души. Вот я и вцепился в Веньку, чтобы он мне тоже сделал Машкин портрет, только маслом. Двадцать пять рублей ему сулил, но он отказывался категорически. Я же с него не слезал. В конце концов, видя мою настойчивость, забрал её фотографии и заявил, что, мол, пишет. Писал недели три. Наконец сообщил, что портрет готов, и позвал меня на смотрины. Я пришел, взглянул и обомлел. На грубо раскрашенном сизо-малиновом фоне был также аляповато намалеван желтый неправильный треугольник острым концом вниз, а в нем два зеленых кружка в виде, якобы, Машкиных зеленых глаз.

– Я её такой вижу, – сообщил мне глубокомысленно Подъесаул.

Поскольку я не смог скрыть свое разочарование, то он начал мне выговаривать, что я, мол, мудак, никогда не смотрел ни в огонь, ни в реку, не имею никакого понятия о вечном и бесконечном, что до меня доходит только убогая мазня "академиков", которую он сто лет, как перерос, а я же до его живописи не дорасту никогда по причине толстокожести и примитивного строения головного мозга. Я с ним сразу согласился, но портрет брать отказался, как и деньги за него платить. Правда, мы их все равно тут же вместе пропили.

Той осенью 67 года Подъесаул ввел меня в дом одной забавной питерской дамы, поэтессы-песенника, Дарьи Владиславовны. Представь себе длиннущую питерскую коммуналку в проходных дворах Петроградской стороны между Большой Пушкарской и Кировским. Огромная комната, где пьют портвейн с водкой и курят сразу человек двадцать. Некто тощий старый, насквозь пропитый, с седыми немытыми патлами сидит за фортепьяно, бьет по клавишам и плачет в клубах табачного дыма:

"Недолет-перелёт, недолет. По своим артиллерия бьет!" Тут же юноша с пламенным взором читает в пустоту стихи, которые никто не слушает, а еще два не менее восторженных юноши тискают друг другу ширинки.

Жутчайше такая богемная компания, где все гении. При этом называют себя гениями голубыми.

А мне – по барабану, поскольку у хозяйки – очень симпатичная дочка Людочка, совершенно традиционно ориентированная в смысле половых наклонностей. И я, как единственный в данной компании традиционалист, большее время провожу именно с ней, ибо в этой коммуналке есть еще одна комнатушка, в противоположном конце, где мы с Люсенькой активно дополняем свои половые ориентации ко взаимному удовольствию, пока голубые гении с Подъесаулом тусуются в той первой комнате у входа. К общей тусовке в большой комнате примыкали мы с ней лишь дополнив друг друга до отказа, до больше некуда. Если приходил кто-то из новых людей, то Дарья Владиславовна представляла нас таким образом:Вот познакомьтесь: Это Веня Подъесауленко – гениальный художник. Это Сережа Граф – тоже гениальный художник, это

– Максим – гениальный поэт, а это – Феликс – гениальный скульптор.

Это – Роберт, гениальный поэт и скульптор, а это – Олег Лесников…

(тут следовала пауза)… Очень милый молодой человек.

Бывали моменты, когда кто-то из голубых гениев тянул лапы, чтобы цапнуть меня за ляжки. Тогда Подъесаул говорил брюзгливо: "Оставь его, это не наш. Он для этого слишком толстокож". И меня тут же оставляли в покое.

Кстати, из-за Подъесаула и его компании в один прекрасный день в

Москве, а именно 1 февраля 1968 года, вся моя судьба оказалась подвешенной на волоске. В 11 вечера того дня я должен был улетать в

Алжир. Уже получены были мной билет и загранпаспорт. Оставалось только сесть на площади Свердлова на автобус-экспресс, купить там ровно за один рубль билет и отчалить в аэропорт. Так вот, рубля-то у меня и не было. Последние мою трешку Подъесаул занял утром на опохмелку и обещал принести деньги в гостиницу "Турист", где я тогда снимал койку в семиместном номере.

Дело в том, что одна его питерская подруга с Ленфильма (Венька ведь еще тем бабником был, хотя и декларировал себя голубым) именно в это время жила в общаге ВГИКА, ибо, будучи заочницей, сдавала зимнюю сессию. И Подъесаул со своими "гениями" тоже намылился в

Москву, где быстро нашел меня в "Туристе" и утащил во вгиковскую общагу. Там мы пили весь вечер и ночь. Утром же возникли финансовые проблемы с опохмелкой, и он выцыганил у меня последний трюндель, сказав: Иди к себе в Турист и жди. В пять вечера приду и отдам. У меня здесь в Москве – полно друзей. Есть, у кого перезанять. Как уж, помнится, не хотелось мне тогда отдавать эту зеленую бумажку, которая поистине была пропуском в другой мир, в другую жизнь! Но не смог я выдержать синхронной атаки Подъесаула и бригады его "гениев".

Так и оказался в пять вечера на гостиничной лестнице, с замиранием сердца прислушиваясь к шагам снизу. Ситуация – глупей не придумать.

Все выездные комиссии, все препоны прошел, билет и паспорт в кармане, а уехать не могу. Не идти же пешком до Шереметьево. И ни единого знакомого во всем этом огромном многомиллионном городе! Чем дольше ждал, тем больше сомневался в том, что другая жизнь и другой мир состоятся. И приходило понимание, что Алжира мне не видать. Не судьба. Как не увидел Египта друг мой Гиви Ахметович Сейфутдинов.