Волчий паспорт - Евгений Евтушенко

Полоска воды между Америкой и Россией была для него только полоской воды, а никакой не границей. Границы не существовало ни в понимании китов, белыми фонтанами салютующих обоим берегам, ни в понимании моржей, величественно возлежащих на льдинах. Природа не признает границ, установленных нами, людьми. Придумывая, а затем соблюдая границы, мы предаем природу. Придумывание границ государственных есть нарушение границ нравственных.

Почему в народных песнях всех времен и всех народов люди высказывают желание превратиться в птиц? Да потому, что птицы не знают границ. Люди смертельно завидуют животным за их свободу и, наверное, именно поэтому стараются лишить животных свободы, навязать им границы – будь это вольер зоосада, прутья цирковой клетки или прозрачные, но тюремные стенки аквариума. Люди оскорбляют дарованную им Богом единую планету глухими заборами, о которых с такой горькой иронией писал Роберт Фрост, колючей проволокой, железными или газетными занавесами. Разделенность, рассеченность, разодранность поверхности земного шара переходит в условный и физический взаимоканнибализм. Наше незнание друг друга как скульптор, опасный своей агрессивной наивностью, который лепит злобные фигуры так называемых врагов.

Берингов пролив, где прыгал, пробираясь со льдины на льдину, одинокий соболь, – это северный Check Point Charlie (американский контрольно-пропускной пункт в Западном Берлине). Его водяная «нейтральная полоса» тоже небезопасна. Говорят, что почти все заключенные, пытавшиеся когда-то бежать в Америку из сталинских лагерей, или были выданы эскимосами и чукчами (за беглецов платили порохом и пулями), или замерзли, или были потоплены на лодках под пулеметами погранохраны.

Вскоре после Победы и над Беринговым проливом навис железный занавес холодной войны. Только наиболее отчаянные эскимосы находили или просверливали в нем дыры, проходя под прикрытием густых туманов пограничную зону. Они навещали своих родственников, и до сих пор где-нибудь в яранге (меховой палатке) на советской стороне вы можете встретить американский винчестер, а в снежном домике – иглу – на американской стороне советскую водку со штампом «Петропавловск-Камчатский».

Пустую бутылку именно с таким штампом я обнаружил в 1966 году в Пойнт-Хопе, в иглу одинокой старухи-эскимоски. Бутылка была подвешена за веревочку в углу, а из горлышка торчала стеариновая свеча с религиозно трепещущим лепестком огня. Старуха сказала, что в этом углу раньше висела православная икона, но она ее продала. И что она теперь молится пустой бутылке, потому что это подарок ее родственников с той стороны пролива.

Парадоксально и грустно, что на той, американской стороне пролива сохранились многие деревянные русские церкви, а на советской стороне не уцелело ни одной. Эти драгоценные памятники деревянного зодчества были уничтожены нашим разрушительным ультрареволюционным нигилизмом. Холодной войной, моделированием образа врага были разрушены исторические связи между двумя близнецами – Аляской и Чукоткой. Это было и против истории, и против природы. Неестественность фатальной разделенности при фатальной близости дошла до идиотской ситуации, когда между ними были перерезаны и водные, и воздушные пути.

86-километровая ширина пролива стала казаться гигантской ледяной Сахарой. Открытая русскими землепроходцами в XVII веке и проданная царским правительством в 1867 году за 7,2 миллиона долларов, Аляска, оставаясь на том же самом месте, в то же время как будто была отшвырнута жестокой рукой от своей кровной сестры Чукотки и от Сибири в целом. Жители Фербанкса должны были лететь в бухту Провидения, до которой 20 минут лёта, 30 часов через Нью-Йорк и Москву. Теперь наконец-то даже Солженицын вернулся через Аляску.

Климат, флора и фауна Аляски и Чукотки настолько схожи, что разрабатывать природные богатства, заботиться об окружающей среде не вместе – это экономически глупо. А ведь была когда-то Российско-американская компания, созданная нашими предками еще в 1799 году, была. Но это все постепенно забывалось. Оставаясь географически неизменным, в человеческих взаимоотношениях расстояние между Аляской и Чукоткой катастрофически увеличивалось. Два разделенных единокровных близнеца все дальше отплывали друг от друга, и на их берегах тревожно скулили соболи, привставая на позвонках китов.

В 1966 году в Фербанксе местные университетские поэты рассказали мне о своей мечте – купить в складчину какой-нибудь старенький дешевый самолет, отремонтировать его и полететь без всякого разрешения в гости к поэтам Петропавловска-Камчатского. У меня мурашки пошли по коже, когда я представил, чем может кончиться их прелестная идея. На Аляске мы с моим американским другом – профессором Квинс-колледжа Альбертом Тоддом – арендовали на пару дней частный самолет. Его владельцем был бывший военный летчик, во время войны эскортировавший транспорты с продовольствием к Мурманску. С бычьей шеей и румянцем свекольного цвета, он был сентиментален и во время полета любил предаваться батальным воспоминаниям, аккомпанируя себе глотками из пузатой бутылки джина.

Однажды над Беринговым проливом он расчувствовался почти до слез:

– Слушай, Юджин, я так соскучился по вашим русским парням. Мы пили с ними водку цистернами в Мурманске… Давай слетаем в гости к вашим пограничникам – на пару часиков.

Он не шутил. Его волосатые, похожие на двух горилл руки уже начали поворачивать штурвал, и я еле успел вцепиться в них, сообразив, что нас обоих вряд ли примут за голубей мира.

В одном аляскинском поселке, в ночном баре, где солдаты с ракетной базы танцевали с подвыпившими пятнадцати-шестнадцатилетними эскимосками, я познакомился с американским майором, который, перекрикивая орущего из пластиночного автомата Элвиса Пресли, хрипел мне в ухо:

– Юджин, ты служил когда-нибудь в армии?

– Вроде Элвиса Пресли… – честно признался я.

– Тогда ты ничего не знаешь про армию… Ты наверняка думаешь, что все профессиональные военные – это солдафоны и убийцы, а это неправда, Юджин. Профессионалы ненавидят войну еще больше, потому что они знают, что за сука – война. Дай-ка я тебе нарисую кое-что на салфетке. Узнаешь? Это ваша Чукотка. А вот тут – ваша ракетная база, точно такая же, как наша. И я уверен, что там хорошие русские парни – не хуже наших. Но мы нацелены на этих парней, а они – на нас. Понял? Тебе хорошо от этого, Юджин? Мне – не очень…

Много мы выпили с этим майором. Настолько много, что я сам не знаю – было ли в действительности то, что произошло дальше, или это моя фантазия. А может быть, это наполовину правда, а наполовину сон, похожий на правду? Помню асфальтовую, довольно широкую дорогу, по которой майор ведет джип, матерясь и отхлебывая из горлышка бутылки. Крупные хлопья снега бабочками крутятся в фарах. Свет выхватывает по-детски хвастливый указатель, который возможен лишь в Америке: «Через одну милю поворот на секретную ракетную базу». Нет, этого придумать нельзя! Этот указатель я помню совершенно точно! Въезжаем куда-то за колючую проволоку. Какие-то курносые ребята с юношескими прыщиками почтительно козыряют, щелкают каблуками, а глазами смеются: сообразили, черти, что мы с майором – вдрабадан.

Мы едем куда-то вглубь, пока не натыкаемся фарами на ракету, похожую на акулу, только выныривающую не из пучин моря, а из пучин земли.

Майор, шатаясь, вылезает из-за руля, подходит к ракете, стукает бутылкой о ее бок: «Чтоб ты никогда не взлетела, сука!» – и судорожно отпивает, не забывая оставить виски мне. Потом лезет за пазуху, показывает мне фотографию за целлулоидным окошечком бумажника: зеленая поляна, белый коттедж, жена, похожая на Дорис Дэй (на Дорис Дэй почему-то похожи большинство офицерских жен – даже советских), трое детишек с бейсбольными битами…

Альберт Тодд, который был свидетелем начала нашего пьянства с майором, но потом не выдержал и пошел спать, сейчас выражает сомнение в моем ночном визите на американскую ракетную базу:

– Извини, Женя, американская наша секретность, конечно, не на советском высоком уровне, но все-таки тоже существует…

Как бы то ни было, Альберт Тодд пошел спать, а мы с майором – наоборот, и чем больше проходит лет, тем больше я и сомневаюсь в этой истории, и верю в нее.

И я ее вспомнил опять через 21 год, в ноябре 1986 года, на Чукотке, когда летал вдоль Берингова пролива на пограничном вертолете и одинокий соболь прыгал со льдины на льдину, между Америкой и Россией, немножко напоминая мне и меня самого.

Командир вертолета был, как мы говорим, «афганцем» – и, честно говоря, у меня было сначала некоторое предубеждение к нему. Совсем недавно мне рассказывали историю об убийстве инкассатора в Москве, когда грабители выстрелили ему в живот. Один из грабителей деловито спросил: «Ну как?» – «В порядке… Как в Афганистане…» – ответил другой, будучи уверен, что инкассатор убит. Но инкассатор чудом продержался еще какое-то время и успел сообщить милиционерам эту реплику – по ней и нашли убийц, бывших наших «голубых беретов».