Победить Наполеона. Отечественная война 1812 года - Инна Соболева

В «Воспоминаниях о Ста днях» Бенжамен Констан рассказал, что услышал от императора (ещё императора!) во время последней встречи: «Если бы я только захотел, то в одно мгновение взбунтовавшаяся Палата была бы рассеяна… Но жизнь одного человека не стоит такой цены. Я не хочу быть королём Жакерии [42] . Я не для того вернулся с острова Эльба, чтобы Париж оказался по колено в крови». В это время, добавляет Констан, с улицы раздавались непрекращавшиеся крики «Да здравствует император!»

На следующий день министры почтительно уговаривают Наполеона отречься, как совсем недавно, в 1814 году, уговаривали маршалы и генералы. Один Фуше молчит. Молчит и Наполеон. Наконец император бросает взгляд на Фуше, взгляд этот, как рассказывали свидетели, был полон насмешки и страстной ненависти. «Напишите этим господам, – приказывает он презрительно своему, теперь уже бывшему министру полиции, – чтобы они успокоились, я удовлетворю их желание». И удаляется в отдельную комнату, чтобы продиктовать Люсьену текст отречения.

Через несколько минут Наполеон возвращается в главный кабинет и безмолвно вручает документ своему самому коварному врагу, тому, кто принудил парламент добиваться отречения. Фуше кланяется. Это его последний поклон Наполеону. Он победил. Победил того, кого столько лет считали непобедимым. Но он не успокоится, он будет продолжать мстить. С изощрённой подлостью.

Наполеон пишет прощальное обращение к своей армии. «Солдаты! Я с вами, даже если я отсутствую. Я знаю каждый корпус. И я буду восхвалять мужество любого из вас, кто добьётся победы в бою… Покажите в будущем, что вы, подчиняясь мне, служили прежде всего Отечеству… Ещё один натиск – и коалиция развалится. Спасите честь и свободу французов! Оставайтесь до конца такими, какими вы были в течение двадцати лет, и вы будете непобедимы!»

Фуше запрещает печатать обращение. Он, Фуше, запрещает императору! Это его триумф. Но ему и этого мало.

Наполеон поставил в известность временное правительство, во главе которого к тому времени стоял Фуше, о своём твёрдом решении покинуть Европу и отправиться в Америку Он просил предоставить ему военные корабли и разрешить отплыть из Рошфора в Соединённые Штаты. 26 июня правительство дало согласие. Казалось, дорога в новую жизнь, жизнь частного человека, о которой так мечтал император Александр, для Наполеона открыта.

Но Фуше не был бы Фуше, если бы не позаботился известить англичан о намерении их давнего врага. И английские корабли стали на рейде Рошфора, замыкая все выходы в океан. Было очевидно: Наполеона из порта не выпустят. Предлагали вывезти его не на фрегате, а на небольшом судне. Тайно. Он не пожелал. Когда в Рошфоре узнали, что в их городе живёт император, под его окнами каждый день собиралась толпа в несколько тысяч человек. Стояли часами, кричали: «Да здравствует император!» Это было утешение. Но и боль. Нестерпимая.

Неожиданно для близких Наполеон принял решение отдаться в руки англичан. Решение, ставшее роковым. Сколько бы его потом ни расспрашивали о мотивах этого поступка, он так и не дал удовлетворительного объяснения…

Когда он поднялся на борт английского крейсера «Беллерофонт», судьба его была решена. Он напрасно рассчитывал на благородство англичан. Самый могучий, упорный и грозный враг, какого Англия имела за всю свою историю, был в её руках, и никакие силы не могли заставить её ослабить эти намертво сомкнувшиеся объятия.

Существует романтическая гипотеза, будто «к славе императора недоставало только мученичества», что наполеоновская легенда была бы не так полна и не так величава, если бы в памяти человечества не остался навсегда этот образ нового Прометея, прикованного к скале, и что Наполеон сознательно не хотел себе иного конца. Возможно. По крайней мере, участи скрывающегося от преследователей беглеца, которую ему предлагали те, кто пытался его спасти, тайно вывезя из Франции, или судьбы побеждённого врага, из милости облагодетельствованного снисходительным победителем (судьбы, на которую согласился считавшийся несгибаемым имам Шамиль), он принять не мог.

Гипотеза о славе мученика как будто бы находит подтверждение: поражения Наполеона были забыты. В памяти остались только победы императора французов. Ему не удалось войти в историю повелителем мировой империи. Что ж… Зато он вошел в неё гением и страдальцем. Что может быть величественнее?..

Ну а с тем, что он отдался на милость англичанам с сознательным намерением получить венец мученика, я согласиться не могу. Мне кажется, прося приюта у своих злейших врагов, он давал им возможность проявить великодушие, но… в то, что они на это способны, не очень-то верил. Если же вместо великодушия позволят себе вероломство (что и случилось), был убеждён: они на долгие годы покроют себя несмываемым позором.

Это был его последний удар по многолетним противникам. Удар, направленный в будущее. И он достиг цели. О том, что английский герцог Веллингтон одержал под Ватерлоо победу над Наполеоном, уже давно мало кто помнит. А вот о том, что англичане вероломно захватили и обрекли на смерть на заброшенном острове одного из величайших людей, когда-либо рождавшихся на земле, забыть невозможно. Тем более что возложить вину на того, кто в тот момент правил Великобританией, не получается. Здесь можно говорить о генетической предрасположенности к подобного рода поступкам. Достаточно вспомнить, как уже в XX веке Англия отказала в спасительном приюте семье последнего русского императора, близкого родственника английского короля. Теперь по поводу невинно убиенных можно лить слёзы и обвинять в жестокости и неблагодарности русских людей, которые не захотели спасти своего монарха.

Но всё это будет потом, а 20 июля 1815 года бывший император французов поднимается на борт крейсера «Беллерофонт». Капитан гарантирует ему безопасность. Кстати, капитан Мейтланд потом скажет: «Этот человек обладал потрясающим умением нравиться…» А пока крейсер выходит в море и через десять дней швартуется в гавани Плимута. У причала собирается огромная толпа. Эти люди жаждут увидеть того, в чей адрес двадцать лет слышали только проклятья. Они ждут. Он не выходит из каюты. И вот наконец… Передаю слово Эмилю Людвигу, описавшему эту встречу в Плимутском порту: «…Он поднимается по лесенке и выходит на мостик. Вот стоит император, великий низверженный враг в старом всемирно известном мундире – он совершенно беззащитен… Однако от человека со строгим, непроницаемым лицом, стоящего здесь, как у позорного столба, очевидно, исходит обаяние достоинства и страдания, ибо тут происходит нечто из ряда вон выходящее: тысячи людей, заполнивших гавань, обнажают головы, на кораблях и лодках, насколько хватает глаз, только обнажённые головы. Он ничуть не удивлён. Все его приветствуют, и только он один остаётся в своей неизменной треуголке: так было всегда, и ему уже кажется, что эта нация хочет вернуть ему почёт…» Нация, может быть, и хочет, но правительство решает по-другому: генерала Бонапарта отправляют на остров Святой Елены, где его ждёт полная изоляция.

Адмирал Георг Кокбурн сообщил Наполеону, что английское правительство поручило ему препроводить арестованного на Святую Елену. Приказ английского министра колоний предписывал тщательный осмотр всех вещей императора и его свиты и арест всех драгоценностей (вульгарное ограбление лицемерно называют арестом). От окружения императора требуют сдать оружие.

Наполеон принял английских адмиралов в каюте. Около люков, недалеко от императора, стояли генералы Бертран и Монтолон. Гурго остался на палубе. Наполеон молча ждал. Наконец лорд Кич решился. Он приблизился к императору и произнёс едва слышным от волнения голосом: «Англия требует вашей шпаги». Рука Наполеона мгновенно опустилась на рукоятку сабли, которую у него осмелились потребовать англичане. Единственным его ответом был внушавший ужас неподвижный пронзительный взгляд, исполненный сверхчеловеческой властностью. Оба английских адмирала низко поклонились и молча, с выражением глубокого душевного волнения, покинули каюту.

Потом он поднимется на палубу. Заскрипят якорные цепи. Корабль отчалит. Шатобриан напишет ему вслед, прощаясь навсегда: «Целых полтора десятка лет в Европе жил лишь один человек – все остальные стремились наполнить свои лёгкие воздухом, которым дышал он».

С каждой минутой знакомые берега всё дальше. Берега Франции, берега Европы, над которой он совсем недавно властвовал. Он знает, что не увидит их никогда.

Близкие вспоминали, что «у него были магнетические предчувствия своих будущих судеб». Да и сам Наполеон признавался: «У меня было внутреннее чувство того, что меня ожидает…»

Знал ли он предсказания Нострадамуса? Гёте, с которым он беседовал о многом, в том числе и о воле рока, знал наверняка. Открыл ли императору, который был в дни их встреч на вершине могущества, что того ждёт и когда?