Страшный суд - Станислав Гагагрин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Откуда будете, ребята?
— Из славного коллектива ратников ГРУ, — с неожиданной для меня откровенной готовностью ответил добрый молодец.
Гагарин облегченно вздохнул.
«Дела, — хмыкнул Папа Стив. — А к разведке Генштаба каким я боком леплюсь?».
— Спасибо, — просто сказал я, естественно не решаясь на дополнительные вопросы.
Утвердившись на обочине, Станислав Гагарин осмотрелся.
Работники ГРУ — Главного Разведывательного Управления Генерального Штаба — один за другим подносили трупы к трейлеру и ловко забрасывали их за высокий борт. Затем кран-балка вывернула в нашу сторону, двое парней застопорили серый волво, кран заработал, поднял машину в воздух, повернул ее над собственной площадкой и аккуратно поставил так, что машина скрылась за высокими бортами.
— Счастливо оставаться, — снова козырнул мне черноусый малый. — Между прочим, я ваш подписчик, Станислав Семенович. На «Современный русский детектив», «Русские приключения» и многотомный «Русский сыщик». Уже второй том получил… Блеск! А что в третьем будет?
— Начало этого романа, — машинально ответил Одинокий Моряк, еще окончательно не придя в нормальное состояние — так быстро, если не молниеносно, развертывались вокруг его личности смертельные эпизоды.
Усатый молодец недоуменно посмотрел на сочинителя.
— Про «Страшный Суд» говорю, — спохватившись, пояснил я. — «Вторжение» читали? Роман «Вечный Жид» — продолжение, и «Страшный Суд» — конец…
Бравый гэрэушник понимающе кивнул.
— Побегу, — сказал он и бросился к «тойете».
И тут меня поразила характерная деталь. Я увидел, как один из парней-ратников совочком из пластикового ведра присыпает песком кровавые следы на промерзлом асфальте!
«Аккуратисты… вашу мать», — беззлобно выматерился Папа Стив, повернулся к кабине уже тронувшегося трейлера и увидел, как уже на ходу спрыгнул на проезжую часть улицы Серафимовича Адольф Алоисович Гитлер.
…Температура воды в тонком стакане, куда я сунул мощный кипятильник, временно выделенный мне Лизой Шелеховой-Ржешевской, в считанные минуты достигла ста градусов по Цельсию, и вода протестующе забурлила, требуя вынуть из смеси водорода с кислородом электрическую спираль.
— Яд индивидуализма, которым пытаются отравить граждан Российской, понимаешь, Державы — вот главное оружие ломехузов, — продолжая разговор, произнес Иосиф Виссарионович, когда я поставил перед ним стакан чая без сахара — сегодня пошел второй месяц, как я отказался от сладкого и потому не держал его при себе, эгоистически забыв о том, что гости вовсе не исповедуют моих принципов.
Вспомнив об этом, я взглянул на фюрера и покраснел. Кому как не мне знать, что Гитлер был великим сластеной!
— Извините, Адольф Алоисович, — смущенно заговорил я, — но есть чернослив, очень вкусный…
Папа Стив хотел оправдаться тем, что не ждал Гитлера в гости, полагая, что Сталин прибудет один, но тут же пришел на ум подобный случай, когда я ляпнул такое при первой нашей встрече и так обидел фюрера, что тот не появлялся в моем мире целых полгода.
И прикусил язык.
— Всегда любил сушеные фрукты, — заметил Гитлер, поощрительно глядя, как накладываю на блюдечко чудесный чернослив из Винницы, купленный мною на платформе Переделкино.
Как я вскоре убедился, товарищ Сталин к черносливу относился тоже весьма благосклонно.
— Яду индивидуализма необходимо противопоставить державный, понимаешь, вирус, — проговорил Иосиф Виссарионович, продолжая тему. — Державный вирус постоянно находится, понимаешь, в подсознании всех славянских и тюркских народов.
Но пока этот вирус государственности угнетен болтовней о так называемой демократии. И разномастных ломехузов всерьез тревожит постоянно крепнущая тенденция жителей Великого Союза к восстановлению семьи народов, тяга у укрупнению, нарастание центростремительного движения.
— Демократия — самая дорогая, а точнее, самая разорительная для народа форма правления, — подал реплику Гитлер.
— Верно замечено, Адольф Алоисович, — проговорил Папа Стив. — События последних месяцев и недель неоспоримо доказали это. Демократия — чересчур дорогое удовольствие, российское общество не может его себе позволить, увы…
— Слова, которые я произнес выше, не есть мною придуманный афоризм, — скромно отказался от авторства крылатой фразы бывший глава национал-социалистической рабочей партии Германии. — Я услышал их из уст Льва Николаевича Гумилева, великий ученый делал недавно доклад о положении России на Совете Зодчих Мира.
Но я с ним безусловно согласен, о чем и написал еще в 1925 году в «Моей борьбе».
— Демократия в России никакая, понимаешь, не форма правления, а наглый, ничем не прикрытый обман трудящихся, демагогический, понимаешь, треп, которому уже никто не верит… Но для того, чтобы взяться за булыжники, русский народ, увы, не созрел.
— А созреет ли? — с тревогой спросил Одинокий Моряк товарища Сталина.
— Должон, — усмехнулся Отец народов. — Верю в его, народа, неограниченные, понимаешь, потенции.
— Не обольщайся, Иосиф, — остановил вождя Адольф Алоисович. — Уж как я верил в собственных немцев, какую пробудил, мне так казалось, в них национальную гордость. И что? Мой лозунг «Через общественное к частному» они превратили в идею государственного пирога, от которого больше отрежет тот, у кого нож длиннее…
«А теперь германцы отбрехиваются, открещиваются от фюрера, будто некто другой, а не Адольф Гитлер подарил им пусть и недолгое, но величие духа», — с горечью подумал я.
Меня давно занимал этот вопрос.
Разумеется, гениальные полководцы и вожди прошлого, наделившие себя неограниченной властью, умело пользовавшиеся этой властью для создания достойных государственных образований, рационально употребляющие власть в интересах подданных, получали очень разные оценки у собственных народов.
Но удивительное дело! Александра Македонского чтят и славословят не только земляки, но и поэты в завоеванных им странах, французы гордятся национальным героем Наполеоном Бонапартом, а вот Гитлер и Сталин проходят сквозь Историю осыпаемые градом незаслуженных обвинений и злобных обывательских оскорблений, хотя и те, и другие причинили вселенскую боль и иным, и собственным народам.
Может быть, они по-разному пользовались неограниченной властью?
— Власть не может быть другой, — усмехнулся Гитлер — опять я забыл о способности посланцев Зодчих Мира читать мысли! — Власть может быть только неограниченной. В противном случае она и не власть вовсе.
— Верно говоришь, Адольф! — воскликнул товарищ Сталин. — Но вместе с тем, понимаешь, власть — дело тонкое…
— Несть власть, аще не от Бога, — задумчиво проговорил фюрер. — И тот, кто забывает о том, что власть должна быть почитаемой, священной, основанной на правде, что власть имущие просто обязаны положить ее источником и основанием Всевышнего, должны опираться на категорический императив, нравственный закон и совесть в душе каждого соотечественника, тот, кто забывает об этом терпит сокрушительное поражение, и в его руках власть становится делом страшным и катастрофическим…
— Какие мы умные, понимаешь, задним умом, — проворчал Иосиф Виссарионович, и Станислав Гагарин понял, что Сталин несколько задет тем, что товарищ по Тому Свету перехватил инициативу в разговоре о власти.
— Да, Иосиф, — безропотно согласился с вождем Адольф Алоисович, — мы с тобой тоже, увы, изрядно наломали дров, разбросали по миру щепок, злоупотребляли властью, которую я уподобил бы смычку для скрипки, пользовались властью как грубо обтесанной и смертоносной дубиной.
— Уже в процессе отесывания есть, понимаешь, элемент насилия, — с некоей долей возражения, но в принципе соглашаясь с Гитлером, произнес Иосиф Виссарионович.
Папа Стив со снисходительным юмором наблюдал дружескую пикировку двух великих друзей-врагов, которые то не признавали друг друга, то на весь мир объявляли о великой дружбе. Я вспомнил, как в августе 1939 года при чествовании Риббентропа родимый наш вождь сказал, поднимая бокал с вином: «Я знаю, как любит немецкий народ своего фюрера. Я поэтому хотел бы выпить за его здоровье». Дипломатия, конечно, но все же…
А его, Сталина, многократно повторяемые заявления о том, что национал-социализм есть исторически прогрессивный строй, служащий промежуточной стадией между капитализмом и социализмом? Было такое? Ну то-то…
…Когда мы с Гитлером оставили поле, вернее, улицу скоротечного боя и вошли в новый корпус Дома творчества, в который я-таки попал милостью и душевным ко мне расположением Александра Алексеевича Николаева, директора, оказавшегося искренним поклонником моего творчества, дежурная сказала мне:
