Контур человека: мир под столом - Мария Александровна Аверина

– У всех детство… Только все спят, а она – орет.

– Небось и вы такие были. Только себя не помните… – с упреком сказала нянечка, ставя на стол компот.

– Все дети как дети, а эта вечно… То она вмажется во что-то, то упадет откуда-то, то подерется с кем-нибудь, то потеряет чего-нибудь… Наказывай, не наказывай – как об стенку горохом. Видать, и помрет такой. – Прокашлявшись, чужая воспитательница снова взялась за вилку. – Тьфу, остыло все. И так бурда-бурдой, да еще холодное…

И тут у меня кончилась песня. К тому же в углу было прохладно: из открытой форточки столовой тянуло осенью, я стала подмерзать и затосковала по теплому одеялу.

– Чего замолчала-то? – ехидно спросила Анна Михайловна.

– Песня кончилась. Анмихална, можно я спать пойду?

– А ты другую давай! – Чужая воспитательница отставила тарелку и взялась за компот.

Но мне петь уже совсем не хотелось.

– Я другую не знаю. У меня все песни кончились.

– «Катюшу» знаешь? – не сдавалась чужая.

– Знаю.

– Давай!

«Катюшу» мне петь совсем не хотелось. Но спорить с чужой воспитательницей было страшно. И я старательно затянула «про яблони и груши». Сочувственно глядя на меня, нянечка собирала тарелки из-под супа.

– Голосит-то как! И все мимо нот. Медведь на ухо наступил, – опять засмеялась чужая воспитательница, полезла в свою сумку и, достав зеркальце, стала прихорашивать челку. – Ты курить-то пойдешь?

– Ну, куда я? – вылавливая из тарелки макаронину, досадливо отозвалась наша, указывая на меня. – Хотя… Светлану Петровну попросим. – Она кивнула в сторону нянечки. – Пусть она, сердобольная, с этой малахольной посидит. Погоди, сейчас доем.

Но тут у меня и «Катюша» кончилась. А ноги совсем замерзли.

– Анмихална, я больше не буду!

– Чего ты не будешь?

– Не спать, – тоскливо отозвалась я. – Можно я пойду?

– Подожди. Я еще компот не выпила.

Я снова уткнулась в угол.

– Чего ж ты опять замолчала? Стихи знаешь? – спросила чужая воспитательница. – Ты с ними Барто учила?

– А то! – в рифму ответила наша, и они снова засмеялись.

– Ну, вот сейчас и посмотрим, как ты их хорошо учишь! – Чужая достала пачку сигарет и зажигалку. – Доедай уже скорее, им вставать скоро. Не успеем.

– Сейчас! – буркнула наша, давясь компотом. – Ну-ка, читай «Лошадку».

– Я люблю свою лошадку, – покорно заголосила я. – Причешу ей шерстку гладко… Гребешком приглажу хвостик… И верхом поеду в гости.

Мне было уже совсем холодно, и я начала постукивать зубами. Но стихи читала громко, с выражением.

– Отправь ты ее уже спать, а то еще простудится, – ворчливо прервала меня чужая воспитательница, потянувшись к форточке. – Смотри, посинела вся. С ней больной возиться потом. Еще всех перезаразит. И пошли скорее, а то их скоро поднимать пора.

Наша воспитательница отставила стакан с недопитым компотом и встала, одергивая на себе свитерок.

– Да, ничего? Я вчера на рынке стояла, все думала, покупать или нет… А сегодня надела – вроде нормально.

– Нормально-нормально. Пошли.

Анна Михайловна повернулась ко мне:

– Орать больше не будешь?

– Нет.

– Что будешь делать?

– Спать буду.

– Иди!

Пошла я в спальню, забралась под одеяло, но согреться не могу. И все думаю – неужели я вправду больная? Вот ведь, наверное, уже и температура, раз мне под одеялом холодно. Анмихална сказала, что я могу других заразить. Так меня же тогда надо это… изо… изо… риловать… как тех пожелтевших девочек из соседней группы. Ведь когда все узнали, что они болеют, то садик закрыли, и я целый месяц сидела дома с Бабушкой или с Тетей. Какой это был праздник! Особенно когда кто-нибудь из них брал меня с собой на работу и мы ехали в метро на лестнице-чудеснице, которая таинственным образом двигалась сама! И мне все казалось, что если зажмурить глаза и прошептать какие-нибудь волшебные слова, то меня и Бабушку, которая крепко держит меня за воротник шубы, такая лесенка однажды отвезет прямо на небо. И я смогу наконец потрогать руками те сияющие драгоценные камушки, которые отблескивают в свете Луны в моем окне каждую ночь. Мне это часто снилось: как я собираю звездочки в бархатный мешочек и они перекатываются там с тончайшим хрустальным звоном. Эх, жаль, я не знала этих загадочных заклинаний, ни в каких сказках, которые читала мне Бабушка, они не попадались. И не у кого мне было их спросить!

…После тихого часа я встала последней.

– Вот, сперва не уложишь, потом не поднимешь, – бурчала Анна Михайловна. – Одевайся, тетеря сонная.

– Анмихална… Анмихална… а если я больная, то меня же надо… изо… изо… ну, я же могу кого-нибудь заразить!

Воспитательница застыла на месте.

– Глупости не болтай! Больная она… Иди полдничать.

Я удивилась, но полдничать на всякий случай села подальше от всех, за пустой столик. И чашку свою после кефира отдала прямо нянечке в руки. И играть ни с кем не стала, а забралась на окно и долго смотрела, как кружатся осенние листья в свете уличных фонарей.

Конечно же, вечером Бабушке сообщили, что я пела во время тихого часа. Но, наверное, не сказали, что это из-за того, что я больна. Потому что уж очень она меня ругала.

– Бабуль, ты зря на меня сердишься, – сказала я. – Это все потому, что я больная.

– Опять хитришь? – заподозрила Бабушка.

Ее прохладная рука легла мне на лоб, секунду на нем задержалась, и вслед за этим прозвучало:

– Совершенно здорова! Завтра в сад пойдешь.

– Да нет! – доказывала я. – Это не я. Это Анмихална сказала.

– Чего она тебе сказала?

– Не мне, а воспитательнице старшей группы. Что я больная, потому что во время тихого часа пою.

Бабушка сердито поджала губы.

– Бабуль, ты просто не замечаешь! Ты же много работаешь, со мной времени на разговоры нет. А воспитательница меня целыми днями воспитывает, ей виднее.

– Поговорю я с твоей воспитательницей, – сердито буркнула Бабушка.

Но разговаривать назавтра было не с кем: вместо Анны Михайловны в группе утром нас встретила Вера Филипповна.

– А Анна Михайловна что же? – спросила недовольно Бабушка. – Вроде же сегодня еще ее смена?

– Заболела, – улыбнулась Вера Филипповна. – Вот пришлось не в свой день за нее выйти. Иди, Машенька, переодевайся.

И пока я копалась в своем шкафчике, ужасная догадка посетила меня: «Вот! Анмихалну я уже заразила!»

Играть с детьми я не пошла. На прогулке сидела на веранде одна.

– Машенька, ты чего такая скучная? – спрашивала меня Вера Филипповна. – Не шалишь, не бегаешь, как обычно.

– Я больная, – авторитетно заявила я. – Вот и изо… изо… изо… рилуюсь…

– Странно, – улыбаясь, сказала Вера Филипповна, – а бабушка твоя мне ничего не сказала.

– А вот Анмихална еще вчера заметила. – Я уже прямо начала сердиться. – Только поздно: теперь она сама заболела. От меня заразилась!

– Нет, детка, – улыбнулась Вера Филипповна. – Анна Михайловна… сама, без тебя, заболела. А если ты ее чем и заразила, то… чистейшим детством!

И, засмеявшись, она повернулась к другой воспитательнице, с которой болтала на площадке, пока мы все гуляли:

– Такая фантазерка! Такая фантазерка! И игры у нее