Дорога - Александра Маринина

– Ни фига себе! – от возмущения Ветер даже поперхнулся, и по верхушкам вековых елей пронесся мини-ураган. – И что родители? Простили его?

– Ты, Ветрище, совсем дурной, если такие вещи спрашиваешь, – надменно ответил Ворон. – Они же родители, а он – их сын. Тут не стоит вопрос, прощать или не прощать, он их ребенок, и им с ним жить. Куда его денешь-то? Простишь или не простишь, а он все равно вечером домой придет, поест и спать ляжет. И украдет что-нибудь. С этим ничего нельзя поделать. Не оставлять же его голодным, не выгонять же на улицу ночевать. Со всем этим чудесным багажом приходится мириться и тащить его по жизни. И потом, повторяю, он их сын, и у них душа за него болит, каким бы плохим он ни был. Но во всем этом есть и положительные моменты, по крайней мере для меня, потому что я за Любочку радею.

– Какие положительные моменты? – оживился Камень.

– Люба с Родиславом очень сблизились за последнее время. Они же за сына вместе переживают, и вообще, время настало трудное и интересное, им есть о чем поговорить и что обсудить. Восемьдесят девятый год у меня один из самых любимых в истории СССР. Ну да что я вам толкую, вы, поди, и сами все знаете…

Войдя в квартиру, Люба занесла на кухню полиэтиленовый пакет с продуктами и посмотрела на часы: она еще успеет сбегать в ремонтную мастерскую, куда она на прошлой неделе сдала порвавшуюся сумку, свою любимую. И единственную. Пока сумка в ремонте, ей приходится ходить на работу с пакетом, в котором сиротливо болтаются кошелек, расческа, пудреница, патрончик губной помады и зонтик. Пакет с ручками болтается где-то на уровне колена, и Люба все время боится, что в транспортной давке найдется воришка-умелец, который разрежет тонкий полиэтилен, а она ничего не почувствует. Сумка на длинном ремешке куда надежнее, ее можно носить не на одном плече, как это делают модницы, а перекинув через шею, тогда сама сумочка оказывается чуть спереди и всегда на виду у хозяйки. Это, конечно, не так стильно, зато надежно, и на этом всегда настаивает Родик, который постоянно рассказывает Любе о невиданном доселе росте преступности в стране и требует, чтобы жена была максимально осторожна и осмотрительна.

Эту черную сумочку из мягкой кожи подарила пару лет назад Аэлла, и Люба влюбилась в нее с первого прикосновения к упругой бархатистой поверхности. Сумочка, такая изящная и элегантная, оказалась на редкость вместительной, и наряду с обычным «женским» набором в нее можно было даже засунуть пакет с бутербродами, которые Люба брала из дома, чтобы съесть на обед, или книжку небольшого формата. Поэтому, когда порвалась подкладка, Люба аккуратно подшила ее на руках, а когда сломалась застежка-«молния», Люба не купила новую и не засунула сумку на антресоли, как сделала бы раньше с явно ветшающей вещью, а отнесла ее в ремонт.

Она не взяла с собой ни пакет, ни кошелек, просто сунула в карман плаща квитанцию из мастерской и ключи.

Сумка была готова, Люба проверила, как работает «молния», нацепила ремешок на плечо и отправилась домой. Она не стала перекидывать пустую сумку через шею, все равно в ней ничего нет, но можно хотя бы на протяжении десяти минут почувствовать себя элегантной женщиной.

Она даже не заметила, откуда выскочил этот парень с мутными и одновременно испуганными глазами, только почувствовала рывок и сильное трение тонкого кожаного ремешка по плечу. Люба не успела осознать, что случилось, а уже видела удаляющуюся спину грабителя. Она не кричала, не звала на помощь, не пыталась догнать парня, она молча стояла посреди тротуара, не в силах справиться с навалившимся на нее ступором. Через несколько мгновений она увидела, как наперерез грабителю кинулся с противоположного тротуара моложавый мужчина. Схватка была настолько короткой, что Люба ничего толком не рассмотрела.

Мужчина подбежал к Любе и протянул ей сумку.

– Вот, возьмите.

– Спасибо, – пробормотала она, приходя в себя.

Мужчина при ближайшем рассмотрении оказался не моложавым, а просто молодым, во всяком случае, Любе показалось, что он лет на десять младше ее самой. Красивое лицо, но несколько помятое, какое бывает у выпивающих или у тех, кто долгое время работает только в ночную смену, отличная фигура с широкими плечами и узкими бедрами, подчеркнутая объемной короткой курткой с широкой резинкой на талии и облегающими джинсами, густые темно-русые волосы. Спаситель ее сумки казался сказочным героем, словно сошедшим с экрана западного кинофильма или со страниц любовного романа, он был не только красив, но и отважен, и быстр, и силен, и благороден. Он возник из ниоткуда, обезвредил преступника и защитил прекрасную даму.

– Спасибо, – повторила Люба уже более уверенно, рассмотрев мужчину. – Как я могу выразить вам свою благодарность? Вы спасли мою любимую сумку, к тому же она у меня единственная, другой нет.

– Ваша улыбка и ваш взгляд – другой благодарности мне не нужно, – галантно ответил мужчина. – Вы самая красивая женщина, которую я когда-либо встречал, и оказать вам помощь – огромная честь для меня. Засим позвольте откланяться.

Он картинно прищелкнул каблуками, сделал резкий кивок головой, развернулся и быстро ушел. Люба с улыбкой покачала головой ему вслед. Надо же, какие еще водятся на этом свете кавалеры!

Родислав пришел в тот день поздно, на работе в министерстве случился аврал, готовили срочную справку для министра, который завтра в десять утра должен был докладывать в ЦК о состоянии преступности в первом полугодии, потом, как водится, слегка расслабились за бутылкой: антиалкогольную кампанию благополучно свернули, и на рабочих местах снова зазвенели стаканы и запахло дешевыми консервами. Пока Люба кормила мужа ужином, разговор вертелся, как и все последние месяцы, вокруг Николаши, которого до сих пор не было дома, который не звонил, ни о чем не предупреждал и вообще неизвестно, придет ли он сегодня ночевать, и если придет, то здоровый и одетый или избитый и без куртки, без часов или без бумажника. И только в первом часу ночи, когда сын наконец соизволил вернуться, Люба вспомнила об инциденте с сумкой.

– Никогда бы не поверила, что бывают такие мужчины, если бы своими глазами не видела, – со смехом сказала она Родиславу. – Красавец писаный, молодой совсем, лет тридцати пяти, прекрасно одетый, ему бы в кино сниматься, на сцену выходить, а он смотрит на меня рыцарскими преданными глазами и разговаривает, как с прекрасной дамой. Ты только представь, он сказал, что никогда не видел женщины красивее меня и что моя улыбка и мой взгляд – лучшая благодарность для него. Умереть можно!

– Не вижу ничего смешного, – очень серьезно ответил Родислав. – Ты действительно очень красивая женщина.

– Родик, мне сорок три года! Опомнись!

– Ты на два года моложе меня, – возразил он, – но я-то не чувствую себя старым, значит, и ты для меня молода. И вообще, Любаша, ты даже не представляешь себе, какая ты. Ты очень красивая, ты роскошная, у тебя великолепная фигура, у тебя грудь, ноги, бедра – все даже не на пять с плюсом, а на семь. У тебя густые волосы, огромные глаза, прекрасные зубы. Ты просто себя недооцениваешь, а этот парень все увидел и все оценил. И знаешь, я отлично его понимаю.

– Что ты понимаешь?

– Что он, глядя на тебя, голову потерял. Я бы тоже ее потерял. То есть я хочу сказать… – Он замялся, подыскивая слова, смотрел в угол комнаты и вдруг перевел взгляд прямо на Любу и выпалил: – Я ее потерял. Я не понимаю, как я мог сделать то, что сделал. Я не понимаю, как я мог в здравом уме и твердой памяти отказаться от тебя. Если бы ты только знала, как я жалею о нашем с тобой договоре!

Она слушала мужа и не верила тому, что слышит. Что это, раскаяние, просьба о прощении или предложение начать все заново? Или просто набор слов, ничего не значащий и ни к чему не обязывающий, продиктованный единственно желанием сказать жене что-нибудь приятное? Как угадать, какие именно слова Родик хочет услышать в ответ? За четверть века супружеской жизни Люба ни разу не усомнилась в том, что понимает Родислава, она всегда точно знала, что он чувствует и чего хочет, и все, что она делала или говорила, соответствовало его стремлениям и желаниям. За двадцать пять лет она ни разу не ошиблась. А теперь вот засомневалась. Надо сделать вид, что не понимаешь, о чем речь, это даст Родику возможность или отыграть назад, или пойти дальше, и тогда она будет знать точно, как ей поступить, чтобы ему было хорошо.

– Родинька, но ведь договор предложила я, – осторожно напомнила Люба. – Ты считаешь, что я была не права?

– Нет, что ты, – горячо заговорил он. – Это я был не прав.

– В чем?

– В том, что согласился. Не надо было мне соглашаться! Не надо, – повторил он голосом, полным отчаяния и в то же время какого-то непонятного возбуждения. – Из-за этого проклятого договора я даже не смею прикоснуться к самой красивой и самой лучшей женщине на свете. Вот о чем я жалею.