Проклятие Кеннеди - Гордон Стивенс

Они поговорили о Вашингтоне, о Милане, о том о сем; что неплохо было бы ему зайти, если он окажется в Италии, а ей с девочками — навестить его, если они приедут в Англию или Америку. Ей, наверно, пора на работу, сказал он; да, согласилась она, пора. Не пропадай, сказали они друг другу, удачи во всем. И спасибо за все.

Хорошо, что он позвонил, подумала Франческа, хорошо, что не забывает. Она поговорила пять минут с экономкой, глянула на часы, позвонила в офис и сказала, что немного опоздает. Было уже больше половины девятого, почти без четверти девять. Разница с Вашингтоном в шесть часов, значит, в Вашингтоне уже давно за полдень. Никогда не была там, подумала она, надо бы съездить. Она вышла из квартиры и вызвала лифт.

Но вашингтонское время не опережает наше, вдруг вспомнила она; Вашингтон отстает от нас на шесть часов. Значит, сейчас там глубокая ночь. Ее охватил страх, жуткий цепенящий холод. Она повернулась и бросилась обратно в квартиру, разыскала карточку с его телефоном и позвонила в Вашингтон.

— Да.

Она узнала его голос, но испугалась — таким он был жестким, словно Хазлам ожидал звонка от кого-то другого.

— Дэйв, это Франческа.

Она сообразила, что не подумала, как себя вести. Что случилось, хотела спросить она; почему ты звонишь в такой час?

— Вот, решила перезвонить, — сказала она и вспомнила стихотворение, которое он ей читал. — Штурмуешь последнюю гору? — спросила она.

— Что-то вроде этого, — ответил он.

— Но ты знаешь, что делаешь? — спросила она.

— Надеюсь, — он рассмеялся.

Она вспомнила еще кое-что о том месте под названием Херефорд.

— Дэйв.

— Да.

— А ну-ка, время обгони.

Донахью проснулся в шесть, если вообще спал. Принял душ и оделся, затем попросил телохранителей выйти и позвонил Кэт. Все идет хорошо, сказал он ей: местная общественность вчера вечером приняла его как нельзя лучше; последствия речной прогулки во время уик-энда не замедлили сказаться самым великолепным образом; и график на сегодня, хоть и плотный, остается без изменений: погода нормальная, и рейс вряд ли отложат, да и других заминок не предвидится.

— Я хотела бы встретить тебя в аэропорту. — Она не знала, почему это пришло ей в голову. — Я знаю, что мы с девочками должны ждать тебя на Холме, но мне хотелось бы увидеть, как ты прилетишь, доехать с тобой до места.

— Извини. В другой раз — пожалуйста. Но не сегодня.

Она поняла.

— Желаю удачи. — Вот и все, что ей удалось прошептать. — Мы будем ждать. — Она не хотела опускать трубку, не хотела оставлять его одного.

— Джек.

— Что?

— Я тебя люблю.

— Я тоже.

Хазлам с Джорданом созвонились в пять, потом в шесть и в семь. Хазлам был в Вашингтоне, а Джордан — в Бостоне, вместе с Донахью. Охрана плотная, сказал Джордан: пока не было никаких проблем, никаких намеков на покушение. Все идет по графику и согласно плану.

В половине восьмого в конференц-зал прибыла специальная бригада: платформу поставили еще прошлым вечером, а теперь люди повесили над ней большие черно-белые снимки и стали налаживать звуковое и видеооборудование.

Нищий появился на Юнион-Стейшн сразу после восьми. Неплохо одетый — совсем как другие. Куртка, джинсы «Ливайз» и кроссовки. Пластиковый кофейный стаканчик для подаяний. В Вашингтоне было полно людей с кофейными стаканчиками; некоторые бродили по городу, а некоторые сидели на облюбованных местах — на перекрестках главных улиц, у входа на эскалаторы станций метро. Все вели себя по-разному: кто-то молчал с едва ли не угрожающим видом, а кто-то балагурил, приветствуя прохожих шуточками.

К девяти нищий переместился в парк, отделяющий Юнион-Стейшн от Холма; в голубом небе светило солнце, хотя туристов было меньше, чем в сентябре. Он протянул свой стаканчик проходящей мимо паре техасцев в широкополых шляпах и ковбойских сапогах. Еще один нищий, подумали те. Чуть за тридцать, ростом немного выше шести футов, стройный. Чернокожий. Но большинство нищих в Вашингтоне были черными. Не из-за расовой дискриминации — просто такова была логика жизни.

Нищий подошел ближе к Холму и сунул стаканчик в карман. Капитолийская полиция не любила нищих: они портили имидж, мешали туристам и политикам. Все спокойно, подумал он; а впрочем, еще рано. Ничего подозрительного, но пока ничего такого и быть не должно.

Он спустился с зелени Холма к светофору на Индиана-стрит и дальше, в долину смерти на выезде из туннеля.

Мимо него, не поздоровавшись, прошла женщина. Ей было под тридцать — высокая, симпатичная. Легкая куртка, джинсы, кроссовки. Интересно, что в группе приглашенных Хазламом лондонцев оказалась женщина, но он вызвал ее и отвел ей важную роль именно потому, что она заткнула бы за пояс и мужчину. Была в этом и своя тактика. Если снайпер придет проверять место предполагаемого убийства заранее, красивая женщина ни за что не покажется ему подозрительной.

Нищий вспомнил рассказ — ничем не подтвержденный, в сущности, просто слух. Что-то об операции ИРА в центре Лондона, что-то насчет женщины, которая была главой группы британцев, призванных предотвратить теракт. Что-то о женщине, помешавшей троим террористам, которые укрепляли бомбу под днищем военного автомобиля — кажется, это было в Манчестере. Что-то о том, как эта женщина убрала всех троих.

Он покинул Холм и направился обратно к Юнион-Стейшн.

Хендрикс сделал первую вылазку в девять. Прошелся, никем не замеченный, внимательно анализируя обстановку. Пока никаких проблем, ничего, что могло бы помешать выполнить задание.

Голубь покидает аэропорт — он еще раз вспомнил весь план. Машины сопровождения приведут его на нужную полосу прямо за автомобилем, у которого забарахлит двигатель. У светофора сломается грузовик, рядом остановится их машина, и Голубь окажется в ловушке. Мотоцикл для отхода будет стоять на D-стрит — через парковую зону, вверх по лестнице, наискось через садик перед Департаментом труда, потом вниз по лестнице с другой стороны.

Он покинул Холм и исчез в парке.

Ястреб выезжает из города, передал Хазламу Джордан. Направляется в аэропорт.

Первые из гостей, прибывших в конференц-зал, представились организаторам, и те указали им их места; первые съемочные группы уже начали разворачивать оборудование; появились и первые репортеры.

Репортер «Си-би-эс» знал, что обычно на таких мероприятиях собирается похожая публика: молодые выпускники престижных частных школ в шляпах и с флажками крикливой расцветки. Но здесь было иначе Молодежь и старики, люди разных оттенков кожи, разных возрастов и убеждений. Они словно олицетворяют собой не только то, за что страна боролась в прошлом, подумал он, но и ту мечту, к которой она стремится теперь. Белые и синие воротнички. Мужчины и женщины. Гражданские и военные. Люди из действующей армии и уволенные в запас. Трое во втором ряду толковали о военном катере во Вьетнаме и смеялись над тем, как капитан изрыгал в рупор команды судам, которых уже не существовало. Боже мой — он увидел. Мне надо сейчас же взять интервью у этих ветеранов, сказал он одной из помощниц Донахью.

Недалеко от них, а первом ряду, стояла женщина с ребенком на руках, совсем молодая; ее светлые волосы ниспадали на плечи, а лицо излучало юную свежесть. Мужчина рядом с ней был одет в синий мундир Военно-морского флота, на воротнике — орел, глобус и якорь, на рукавах нашивки сержанта, а на груди слева орденские ленточки, в верхнем ряду самые главные и в начале верхнего ряда самая главная из всех. На ленте ордена Серебряной звезды была маленькая звездочка — свидетельство того, что эта награда вручалась дважды, потом шла лента Бронзовой с тремя звездочками, показывающими, что орден вручали троекратно, и буквой V, означающей, что все это получено обладателем наград за героизм в бою. Ленточки медалей за выслугу в самом низу, в середине — за службу во Вьетнаме. И еще одна лента — справа от Серебряной звезды.

— Ничего, если я сниму их крупным планом? — спросил один из операторов.

— Валяй, — ответил моряк.

— Зачем тебе это нужно? — поинтересовался репортер, помогавший оператору придвинуть камеру.

— Ты что, не видишь? — ответ был жестким, почти сердитым. — Вверху слева, рядом с Серебряной звездой. Почетная медаль Конгресса.

— Мамочка, — услышал репортер голос девчушки, сидящей на руках у молодой женщины, которая стояла рядом с моряком, — а почему у дяди только одна рука?

В аэропорту, сказал Джордан Хазламу. На самолете. Вылет через две минуты. Прибытие в Национальный по расписанию.

Переходи на связь с нашим фургоном, сказал ему Хазлам. Он покинул кабинет Донахью и подошел к темно-синему фургону «шевроле» — непрозрачные окна, никаких антенн и других особенностей, бросающихся в глаза. Огляделся и постучал в заднюю дверцу, чтобы его впустили.