Монголия. Следами номадов - Андраш Рона-Тас

Прощальный ужин прошёл в одном из залов «Алтая». Снова раздавались пожелания благополучия. Наконец, мои приятели проводили меня в номер, где в последний раз пожал я ладони тех, кто назавтра утром не могли меня проводить в аэропорт.

Манифестация на площади Сухэ-Батора

Утром колонна машин двинулась от отеля «Алтай». Я бросаю последние взгляды на площадь Сухэ-Батора, памятник, театр, здание правительства и на смуглое лицо одетого в белый мундир милиционера, после чего шофёр добавил газу, и мы поехали.

Самолёт прибыл пунктуально. Перед его ступенями обнялись мы в последний раз с Сухэ-Батором, которого я очень полюбил во время моего месячного путешествия. Потом попрощался с моими остальными монгольскими друзьями. Уже закрываются двери самолёта. Я быстро осмотрел, на месте ли все мои пакеты, и занял место у окна. Мои монгольские друзья отдалились на моих глазах, а потом совершенно исчезли.

Здание правительства на площади Сухэ-Батора

В Иркутске задержались мы меньше, чем предусмотрело это первоначальное расписание полёта. В одном из самолётов «ТУ-104», отправлявшемся раньше, было ещё несколько свободных мест, следовательно, в последнюю минуту перевели меня в него. Это было причиной моего более позднего волнения.

Полёт на борту «ТУ-104» является совершенно другим, чем на меньших пропеллерных самолётах. Летит он более равномерно, гладко и намного выше. С высоты 8—10 тысяч метров ландшафт не выглядит уже как карта, а как полусфера, едва видимая между облаками. К ночи относится выражение, что летим между звёздами, а земля под нами – одна из них. Приятная стюардесса, россиянка, подробно объяснила мне устройство самолёта и даже кухни, где подогревались блюда, погруженные в аэропорту. Буфет помещался посредине самолёта и построен был в форме бара. В меньшем типе самолёта, обозначенном символом «ТУ-104», было 52 места, в большом – «ТУ-104а» – было 70 мест. После 6 часов полёта и одной посадки прилетели мы из Иркутска в Москву. Машина летит со скоростью, почти равной скорости оборота Земли. Таким способом, если, например, он вылетает в 3 часа согласно местному времени, то садится также в 3 часа обязательно в месте посадки. Один из пилотов долго объяснял мне, как это будет, когда самолёт будет лететь быстрее, чем вращается Земля, и облетит Землю в направлении её вращения. Я вообразил себе, что в таком случае мы сядем быстрее, чем вылетели. Есть это очевидный нонсенс. От этого есть меридиан, становящийся границей даты. Если самолёт летит вокруг Земли, в одном месте он вступает в следующий день, и таким способом прибывает на место посадки следующего дня, самое большее, раньше часа, чем час взлёта. У меня не было уже смелости спросить моего собеседника-пилота, что бы было, когда бы самолёт летел в два раза быстрее, чем вращается Земля.

По прибытию в Москву я высадился из самолёта, уладил дела с билетами и спокойно пошёл за своим багажом. Однако нигде его не было. Один старший багажный, очень симпатичный, пожалел меня и просмотрел весь багаж, а позже с дежурным аэропорта просмотрел весь самолёт, которым я прилетел, но моих чемоданов нигде не нашёл. Можно себе представить, что не было это для меня приятно. Ведь в чемоданах находились не только результаты моей месячной работы, но также неповторимые монгольские, а также тибетские рукописи и деревянные гравюры. Отчаянно сжимал я подмышкой портфель, радуясь тому, что хотя бы копии записей из региона Дариганга имел в нём при себе. Прогуливаясь мрачно по залу ожидания аэропорта во Внукове, наткнулся на Ниночку, стюардессу нашего самолёта, которая как раз шла домой после службы. Вместе удалось нам доискаться, что в Иркутске не был погружен мой багаж в самолёт. Как я вспомнил, мы должны были лететь другим самолётом, и на него погрузили мои чемоданы, но когда в большой спешке я пересел в самолёт, летящий раньше, багаж по причине суматохи остался.

С необыкновенно большим аппетитом поужинал я в ресторане аэропорта, потом уселся в зале ожидания и стал ждать следующего самолёта из Иркутска.

Ночь показалась мне очень длинной. Временами я дремал, но громкий голос мегафона, объявляющего отлёт самолётов, не позволял мне заснуть. Уже хорошо рассвело, когда объявили посадку самолёта из Иркутска. Наконец машина со скошенными назад крыльями вкатилась на бетонные плиты аэродрома. Я должен был, разумеется, подождать, когда высадятся все пассажиры и обслуга выгрузит багаж. Мой багаж находился в самом конце. В момент, когда я увидел свои чемоданы, мне казалось, что сразу обниму работников Иркутского «Аэрофлота», как самых любимых людей на свете. С радостью взял я в руки свои чемоданы. У меня было лишь столько времени, чтобы сдать багаж на самолёт, летящий в Будапешт. Тут же также должен был садиться и я. В аэропорт Ферихети я вылетел уже без всяких приключений.

Таким способом закончилось моё второе путешествие, но я давал себе отчёт, что только теперь нужно будет серьёзно взяться за работу. Из запутанных записей моих записных книжек создать после обстоятельной и долгой обработки подробную картину, контуры которой я наметил в моём дневнике.

Едва минуло несколько месяцев после приезда, как снова с моего пера выливались на бумагу монгольские слова. Но на этот раз я сидел не у костра в юрте, а в моей квартире в Будапеште. В гостях у меня был товарищ из Монголии, с которым я разговаривал о моём путешествии, об Улан-Баторе, о наших общих знакомых. Перед нами в чашках дымился как когда-то чай, а когда мы уставали от обсуждения наших экспериментов и планов, молча пили чай.

После обсуждения с моим товарищем интересующих его вопросов венгерской науки и жизни в Венгрии, я рассказал ему о планах, которые предпринял в связи с изысканиями в Монголии. Затем поведал ему обо всём, что там заметил. Стрелки быстро вращались по циферблату часов, а мой товарищ тщательно о чём-то выпытывал. Спрашивал, почему интересовало меня, прежде всего, старинное земледелие номадов, а не агротехника современных государственных хозяйств, почему я так тщательно собирал тысячи подробностей, касающихся юрты, а не записал ничего о современном городском строительстве, почему с таким вниманием слушал о свадебных обычаях, а не разговаривал с юристами о сегодняшнем монгольском законе о супружестве. В его вопросах не было претензии ко мне, так как он знал, что Венгерская Академия Наук послала меня не как агротехника, экономиста или юриста, и даже не как журналиста. Он хотел прежде понять некоторые вопросы, а когда я ему всё рассказал, после раздумья сказал:

– Вы поняли великие перемены нашей кочевой жизни, – а потом добавил, – я думаю, что за многими небольшими проявлениями нашей повседневной жизни, заметили вы зародыш больших исторических перемен. Так, во всём, что старое, разглядели вы новое. Для нас, монголов настоящего времени, новая жизнь, новая техника, новая культура, новый человек и его формирование являются настолько важными и так сильно поглощают нашу энергию и внимание, что не дошли мы ещё до основательного анализа старинной, традиционной культуры монголов. Поэтому я доволен, что кто-то прибывает к нам с целью изучения монгольской этнографии и языка, интересуется историческими переменами в жизни номадов и что в переменах этих замечает двойное лицо истории. Одно, обречённое на исчезновение и гибель, второе – для использования при формировании нового общества. Постепенно мы ликвидируем кочевой образ жизни, а монголы переселятся скоро в постоянные дома.