04-Версии истории (Сборник) - Сергей Абрамов

Он не стал объяснять этим номерным графам, что вспоминать будут как раз не любимые им (Смотрителем, а не Монферье!) другие шекспироведы. Зачем? Его нелюбовь к ним разру шительна для Игры. Для Игры, акцептованной руководством Службы Времени. А как говорит его начальник в Службе, «если у тебя есть собственное мнение, отличное от решения начальства, то вот тебе дверь и — счастливого пути». Недемократично? Зато полезно для дела.

— Но мы-то, мы можем узнать, кто скрывается за этим псевдонимом? — взмолился Рэтленд.

— Немедленно! Уилл Шекспир.

— Это несерьезно, Франсуа!

— А раз несерьезно, какого дьявола вы ко мне пристаете? — Смотритель аккуратно повторил аргумент, который он только что рекомендовал собеседникам.

Собеседники заметили подколку и засмеялись. С чувством юмора у ребят все было в порядке.

— Допустим, мы приняли версию об авторстве Уилла, — сказал Саутгемптон, — хотя, зная Уилла… Ах, ну ладно!.. Допустим. Но в таком случае Уилл должен быть посвящен в суть Большой Игры.

— Он посвящен, — сообщил Смотритель. — В суть. Не более того.

— Вот вы и попались, Франсуа, — засмеялся Саутгемптон. — Если он посвящен в суть Игры, и притом только в суть, то автор — не он.

— А кто тогда? — искренне удивился Смотритель.

— Мне-то откуда знать. — Саутгемптон начал раздражаться и терять чувство юмора. — Ни я, ни любой из нас пока не понимает даже, что есть предмет Игры.

Да вот он, предмет, — теперь Смотритель засмеялся, указывая на рукописи, до которых пиво все-таки уже добралось, — вот, перед вами… Но вы правы, беспредметный разговор пользы не приносит. Всего три акта, господа, написанные за три дня. Уж прочесть-то их за вечер возможно, а? — Сам спросил и сам ответил: — Возможно, возможно. Так прочтите же! А завтра вечером я приглашаю вас к себе. Пива не обещаю, но хорошее бордоское будет обязательно, а к нему — нежнейшее foie gras, только-только из Прованса, а еще медальоны из телятины с трюфелями и спаржей, а на десерт — шоколадный крем, который прекрасно готовит моя Кэтрин. Я настаиваю на договоренности: не обмолвиться за ужином ни словом об Игре, а кто нарушит обет молчания — лишается digestive, то есть прекрасного, двадцатилетней выдержки напитка, приготовленного мастерами из городка Коньяк. И это для нарушителя будет тем более мучительно, что именно за digestive мы поговорим о прочитанных вами трех актах «Укрощения» и об Игре, конечно же — об Игре. Идет, господа?

Господа не стали возражать. Господа сочли разумным предложение графа Монферье, потому что любили всяческую игру, а предложенное графом было именно игрой — легкой, ни к чему не обязывающей, но, в случае, если три акта господам покажутся… ну пусть не гениальными, пусть просто талантливыми… то почему бы маленькой застольной игре в молчанку не перетечь плавно в так называемую Большую Игру? Pourquoi бы и не pas?

На сем и расстались, изрядно тем не менее нагрузившись пивом и мясом.

Смотритель остался доволен разговором. Он и не ждал, что «господа» опрометью нырнут в нечто, что здравому уму…

(а все они обладали весьма здравыми умами, даже мечтатель Рэтленд)…

неприемлемо. Господ следовало оглушать постепенно…

(как живую рыбу перед жаркой, да простится Смотрителю столь грубое сравнение!)…

и первый удар он нанес в Кембридже, второй — сегодня, третий они получат вечером, когда закончат читать пьесу, четвертым станет двухчасовой запрет на любое упоминание Игры и ее предмета во время ужина…

(попробуй помолчи, когда тебя распирает желание высказаться!)…

а пятый он нанесет за digestive.

Комплект, господа?..

Смотритель надеялся, что комплект, что господа дозреют к коньяку, но не исключал необходимости последующих, с позволения сказать, ударов по рыбе. Более того, уверен был, что должно пройти немало времени…

(и не одна пьеса еще будет написана Шекспиром)…

пока Игра не станет для всех четверых именно жизнью. Как он им и обещал. Долгой жизнью. Может быть, даже вечной. Семь веков, как минимум, Смотритель гарантировал.

Все-таки удивительными бывают причины попадания Личности в Историю! Нет, никто не имеет в виду тех великих, чье место там резервируется по заслугам — будь они великими со знаком «плюс» или со знаком «минус». Если абсолютная величина этих заслуг такова, что забыть потомкам об их Носителе никак нельзя, то не может и вопроса возникнуть: почему, мол, имярек оказался в Истории? Почему? Потому. То есть он (она) сделал (сделала) такое, что ни в сказке сказать, ни пером описать, а его (ее) прямиком — в хроники, в каноны, в своды, в анналы.

Ну навскидку… Культура, например. Гомер, Овидий, Леонардо, Шекспир, Рафаэль, Пушкин, Толстой, еще из двадцать первого века — Гамильтон-первый и, пожалуй, Сара Лесьер, извините За случайность и краткость списка гениев, а также за его временной разброс… А вот, к примеру, полководцы и политики: Александр Македонский, король Артур, Тамерлан, Петр Первый, Наполеон, Ленин, Гитлер, и опять же из двадцать первого — Мохаммед бен Валид по кличке «Дата», извинения — те же…

Напоминание к месту. Речь, повторим, — об абсолютной величине Личности или Гения, а уж злой он гений или светлый, о том в Истории в разное время по-разному писано.

Такие же списки можно легко накидать в любой сфере человеческой деятельности. Списки абсолютных Личностей.

Но в той же беспристрастной Истории прижились (и уютно!) те, кто либо был рядом с Личностью…

(помогал или вредил — не суть важно)…

либо вообще попал в своды-анналы по недоразумению.

Герострат, например. Ну спалил он храм Артемиды Эфесской (одно из семи чудес света, между прочим), испортил вещь, так на кой, извините, ляд его помнить две тысячи лет без малого? А ведь помнят…

Или вот Савонарола. Рядовой борец с тиранией…

(в данном случае с очень локальной, ограниченной всего лишь Флоренцией тиранией Медичи)…

к тому же довольно быстро отлученный от Церкви и сожженный на костре. Сотни, тысячи подобных были в разное время в разных странах. Их забыли, а монаха-доминиканца старательно помним…

Или Софья Андреевна Толстая, жена великого Льва Николаевича. Вреднейшая тетка, зануда, испортила Гению последние годы жизни…

(хотя, надо отдать справедливость, боролась за свои права и права многочисленных потомков Гения, мягко говоря, съехавшего к старости с глузду)…

а помним ее как светлую музу писателя, сбивавшую пальцы и губившую глаза, когда по многу раз переписывала бессмертные (без иронии) страницы. А сам Гений о ней в дневнике писал хамски, примерно так: «Чу, слышатся шаги. Кажется, Софи. Господи пронеси!»