Бархатная кибитка - Павел Викторович Пепперштейн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Прошло не менее двадцати минут, прежде чем окружающая меня реальность стала медленно и как бы неохотно очищаться от подъездного палимпсеста.
В конце девяностых я перестал пользоваться лифтом. Соответственно, шляясь по гостям, я поднимался по лестницам в самых разных домах. И везде, на каждом этаже, прилежно изучал эти настенные надписи и рисунки. Восхождение на девятый, к примеру, этаж могло занять у меня минут сорок: настолько поглощало меня это изучение. Тогда же я придумал выставочный проект с научно-исследовательским привкусом: представьте себе музей современного искусства где-нибудь в Германии. Экспозиция развернута в девяти, скажем, залах. В каждом зале на стенах бережно воспроизведены рисунки и тексты, обнаруженные на стенах лестницы одного какого-нибудь многоквартирного дома на окраине Москвы. Каждый зал соответствует одному этажу дома. Таким образом мы как бы оказываемся в многоэтажном доме, который вдруг положили горизонтально. Возле стен – пюпитры, на которых дотошный перевод каждой надписи на немецкий с подробными комментариями, тщательно разъясняющими немецкому зрителю все аспекты и реалии, связанные с данной надписью. Такой проект имеет смысл делать только за границей: момент перевода и научного комментирования, обращенного к иноязычному зрителю, играет в данном случае решающую роль.
Проект этот я не осуществил. Даже ни разу не предложил его ни одному музею. Почему? Не знаю. Забыл, наверное. А деревянный домик в Дегтярном переулке снесли в начале нулевых. Теперь там громоздится какая-то мерзкоглядная херь. Ладно, извините. Никак не думал, что закончу инвективами эту благостную главу моих благостных воспоминаний.
Опять идут грибы на тонких ножках
В атаку на обрушившийся ствол
Седой империи, объятой мхами…
Глава сороковая
Масонская ложа
Этот молодой человек, учившийся вместе со мной в старших классах нашей школы, был высок и хорош собой, но корчил из себя таинственную личность, чуть ли не сумасшедшего. Время от времени разражался тихим, всхлипывающим, «безумным» смехом. Глаза у него бегали, имитируя нечистую совесть, и вид был крайне лукавый. Я никогда не питал к нему особенного доверия, хотя разговоры с ним меня не тяготили. Скорее наоборот, я любил слушать его недомолвки и намеки на всяческие тайные организации, в которых он якобы состоял. Поэтому я нисколько не удивился, когда услышал от него про будто бы существующую в городе масонскую ложу. Я отнесся к этим его полушептаниям так же, как относился к персидским сказкам. То есть с восторженным недоверием. Однако я и не подумал отказаться, когда получил от него приглашение на тайное собрание ложи. Я решил, что там я смогу понаблюдать за множеством всяческих типов, одержимых идеей соорудить для себя тайную, скрытую от других жизнь в некой конспиративной организации. В условленный день мы покинули темное кирпичное здание школы и отправились в другой конец города. Там мой спутник без труда разыскал довольно старый и обшарпанный дом, стоящий углом посреди большого двора, засыпанного снегом. Мы вошли в железную дверь, крашенную красной краской, с надписью ЖИЛТОВАРИЩЕСТВО, спустились на несколько ступенек вниз, и тут я заметил, что мой приятель остановился и накалывает на лацкан своей шубейки маленький позолоченный значок. Справившись со значком, чья булавка оказалась наполовину оторвана и еле-еле держалась, он вынул второй значок, точно такой же, и приколол его к воротнику моего серого пальто. Я рассмотрел значок, но ничего интересного в нем не обнаружил. Обычнейший блестящий значок, какой можно купить в любом табачном киоске, изображающий белочку, грызущую орех. Глаз у белочки из зеленого бисера. Конспиративные уловки рассмешили меня, но мой спутник, тоже посмеиваясь своим «больным» смехом, объяснил, что «так нужно». Если бы я отказался приколоть белочку, путь в масонскую ложу был бы для меня закрыт. Я вспомнил о старинном перстне с мертвой головой Адама, каковой является принадлежностью масона в «Войне и мире», и этот контраст между перстнем и дешевым значком показался мне в тот день чем-то, напоминающим об удачном анекдоте, рассказанном во время просмотра тусклого рисованного фильма, где определенную роль играет северное сияние. Я сказал об этом моему спутнику, но он продолжал стоять на ступеньках полутемной лестницы, как будто чего-то ожидая. Вокруг было довольно грязно, стены выкрашены наполовину в темно-зеленый, а наполовину в серый цвет, где-то внизу горела лампа. Я все еще смеялся. Теперь, вспоминая об этом, нахожу, что смех этот был довольно неуместен в той ситуации. Мимо нас вниз по лестнице прошли несколько молодых людей, невзрачных, с тревожными лицами. Они внимательно осмотрели нас, но не сказали ни слова. Мы последовали за ними. В маленьком тесном коридоре стоял только крошечный столик на шатких ножках, за которым сидел невысокий человек. Перед ним на расстеленной газете (столик весь был в известке) лежала раскрытая книга с разлинованными страницами, и он что-то тщательно записывал туда. Его лысина отражала свет тусклой электрической лампочки. Рядом с ним стоял включенный радиоприемник, откуда доносился вибрирующий голос, поющий: «Мне хочется небо разжечь».
Эти слова почему-то особенно рассмешили меня, и я сдавленно хохотал, прикрыв рот ладонью. Человек за столиком перестал писать, поднял голову и удивленно посмотрел на меня. У него были маленькие красноватые, воспаленно-добрые глаза, окруженные многочисленными морщинами. Я сделал вид, как будто поперхнулся.
– Вам подать стакан воды? – участливо предложил лысый человек.
Я вежливо отказался. Тем не менее человек поднялся, поправил галстук (он был в галстуке) и вышел в следующую комнату.
Мы последовали за ним. Комната оказалась гардеробом с железными вешалками. Там находились и те молодые люди, которых мы видели на лестнице.
Невысокий человек куда-то исчез, потом вернулся. По всей видимости, он исполнял обязанности гардеробщика. Он взял куртки молодых людей и стал развешивать их на вешалках, где уже топорщилась какая-то одежда. Мой приятель стал снимать свою шубу, предварительно отцепив золотую белочку и положив ее в карман. Подумав, что я должен поступить так же, я тоже стал снимать значок со своего пальто, но он сломался у меня в руках, и я сильно укололся булавкой, так что кровь брызнула на пол. Несколько капель попали даже на рубашку гардеробщика. Он озабоченно покачал головой.
– Сейчас принесу йод, – произнес он, – надо бы непременно прижечь ранку. Булавка могла быть грязной. Глядишь, еще заработаете заражение крови.
Заботливость гардеробщика меня удивила, я чувствовал себя крайне неловко и стал отказываться от его помощи.
Он засмеялся. «Такой взрослый молодой человек – и боитесь йода. Ай-ай-ай! Да ведь это же совсем не больно. Немножко пожжет и пройдет. Уж потерпите».
Он повернулся и пошел куда-то в угол, где стояли старые разбитые тумбочки. Пока он возился там, я разглядывал его сутулую спину, круглую лысую голову с остатками волос на затылке, мешковатые лоснящиеся брюки, домашние стоптанные тапочки. Неужели он тоже член масонской ложи? Этого не может быть. Наверное, просто гардеробщик в помещении жилтоварищества. Ведь в другое время здесь наверняка жилтоварищество…
Тут я услышал голос
