Тайная история - Донна Тартт

Я вскочил следом. Прямо под нами, у дверей столовского склада, стояла «скорая». Пряча головы от дождя, двое санитаров, осаждаемые кучкой фотографов, спешили к входу с тележкой-каталкой. То, что на ней лежало, было покрыто простыней, но как раз перед тем, как тележку втолкнули внутрь (одно плавное, долгое движение, каким отправляют в печь поддон с хлебами), я заметил торчащий из-под белой ткани желтый уголок дождевика.

Крики и хлопанье дверей на первом этаже. Разгорающаяся суматоха, топот ног, беспорядочные команды; наконец над общим шумом взмыл чей-то хриплый возглас: «Он еще жив?!»

Генри набрал полную грудь воздуха. Потом закрыл глаза и, резко выдохнув, повалился на стул как подстреленный.

В тот день, примерно в половине второго, Холли Голдсмит, восемнадцатилетняя студентка театрального факультета, решила отправиться на прогулку со своим золотистым ретривером по кличке Мило.

Холли знала о поисках Банни, но, как и большинство первокурсников, участия в них не принимала, пользуясь неожиданными «каникулами», чтобы как следует выспаться и подготовиться к экзаменам. Вполне естественно, она не горела желанием столкнуться с поисковиками, а потому рассудила, что лучше всего будет обогнуть теннисные корты и направиться к ущелью — его уже давно прочесали, кроме того, место очень нравилось ее питомцу.

Вот что сказала Холли:

«Когда мы туда пришли, я спустила Мило с поводка, чтоб он поиграл… Я, значит, просто осталась стоять у края, а он спустился вниз и начал там, как обычно, бегать-прыгать… Вот, и тут я поняла, что забыла дома „собачий мячик“ — полезла в карманы, а его нет. Тогда я пошла набрать каких-нибудь палок — ну, чтоб Мило их покидать, — а когда вернулась, гляжу, он что-то держит в зубах и еще головой так мотает. Я его зову — не слушается: ну, думаю, наверно, кого-то поймал — кролика там или мышь.

Похоже, Мило его откопал, то есть голову его и, э-э, грудь, кажется, — было не очень хорошо видно. А первое, что я потом разглядела, — это очки… дужка одна соскочила… болтались… да, если можно… лизал ему лицо… у меня сначала мелькнуло, что он…» [далее неразборчиво].

Уборщица выпустила из рук швабру, из кухни высыпали повара, обслуга облепила перила. Мы слетели по ступенькам и полным ходом понеслись по первому этажу — мимо кафетерия, мимо почты (тетка в рыжем парике, в кои-то веки отложив корзинку с пряжей, покинула коммутатор и застыла в дверях, провожая нас любопытным взглядом) и дальше по коридору, пока не оказались в главном зале. Там стояла мрачная группа полицейских, бродили охранники, я увидел шерифа и местного егеря, в сторонке плакала какая-то девушка, все говорили наперебой, кто-то делал снимки, и вдруг чей-то голос окликнул нас: «Эй, вы! Вы ж вроде знали этого парня?»

Повсюду замелькали вспышки, и в мгновение ока нас окружил лес камер и микрофонов.

— Вы давно с ним дружили?

— …замешаны наркотики?

— …путешествовали по Европе, это правда?

Генри выставил перед собой ладонь: белый как мел, на верхней губе — бусины пота, в линзах очков синие всполохи — я никогда не забуду, как он выглядел в ту минуту.

— Отстаньте от меня, — пробормотал он и, схватив Камиллу за руку, начал проталкиваться к выходу.

Толпа откатилась к дверям, преграждая нам путь.

— …скажете насчет того, что?..

— …связывали тесные отношения?

В лицо Генри почти уперлось черное рыло камеры. Он отмахнулся, и та с треском упала на пол, выплюнув батарейки.

Владельцем оказался какой-то толстяк в бейсболке — вскрикнув, он было нагнулся за камерой, но тут же выпрямился и с проклятьями кинулся вслед за Генри, намереваясь схватить его за шиворот. Пухлые пальцы скользнули по ткани пиджака, и Генри молниеносно обернулся.

Толстяк отпрянул и сник. Забавно, но мало кто с первого взгляда замечал, насколько мощно сложен Генри. Возможно, причина заключалась в его одежде — было в ней что-то от незамысловатых, но на удивление эффективных маскировочных приспособлений персонажей комиксов (почему никто не в состоянии понять, что «ботаник» Кларк Кент, стоит ему снять очки, и есть Супермен?). А может быть, в том, что, оценят его комплекцию или нет, зависело только от него самого. Генри ведь обладал редким талантом оставаться незамеченным — в помещении, в машине, где угодно, — едва ли не способностью к произвольной дематериализации, и, возможно, эта способность была лишь обратной стороной того дара, о котором я веду речь: блуждающие молекулы его тела мгновенно собирались в одно целое, и похожая на тень фигура вдруг становилась четкой, объемной и абсолютно живой, повергая в изумление свидетелей этой метаморфозы.

Дождь перешел в морось. «Скорая» уехала, пустая дорога извивалась черной скользкой змеей. Где-то над нами прогудел невидимый самолет. Опустив голову и шлепая подошвами по мокрому мрамору, на портик энергично поднимался Давенпорт. Достигнув площадки, он увидел нас и остановился. Следом показался Сциола — опираясь рукой о колено, он одолел последние ступеньки и, тяжело дыша, замер рядом с напарником.

— Мне очень жаль, — сказал он, когда наконец перевел дух.

— Значит, он погиб? — спросил Генри.

— Боюсь, что так.

— Где он был? — помолчав, задал Генри новый вопрос.

Голос его звучал безжизненно, покрытое испариной лицо оставалось бледным, но держался он с завидной уверенностью.

— В лесу, — ответил Давенпорт.

— Совсем неподалеку, километра даже не будет, — добавил Сциола, потирая костяшкой уголок глаза.

— Вы присутствовали?

Сциола оставил глаз в покое:

— Что?

— Вы были там, когда его нашли?

— Нет, мы как раз обедали, — раздраженно бросил Давенпорт. Ноздри его с шумом раздувались, на пепельном ежике волос блестели капельки влаги. — Только что осмотрели место, сейчас едем к его родителям.

— Они еще не знают? — спросила после паузы ошеломленная Камилла.

— У нас к ним другое дело, — сказал Сциола.

Он рассеянно похлопал себя по груди, и его длинные, пропитанные никотином пальцы исчезли во внутреннем кармане пальто.

— Нам нужно их согласие на экспертизу — хотим отправить тело в Ньюарк, в нашу лабораторию, провести там кое-какие анализы. Хотя…

Наконец искомый предмет был найден и с осторожностью извлечен, им оказалась смятая пачка «Пэлл-мэлл».

— Хотя в таких случаях получить подпись родственников довольно трудно. По-человечески я их, конечно, понимаю — они тут сидели целую неделю всей семьей, ждали, мучились, так что теперь наверняка хотят одного: похоронить его поскорей и покончить со всем этим…

— Как это случилось? Вам удалось установить? — спросил Генри.

Сциола нашарил в кармане коробок и после пары попыток прикурил.

— Трудно сказать, — ответил он, выпустив из пальцев горящую спичку. — Он лежал со сломанной шеей под обрывом.

— По-вашему, он мог покончить с собой?

Выражение Сциолы не изменилось, но из носа вырвалась курьезная струйка дыма:

— С чего такой вопрос?

— Просто только что кто-то сказал это в толпе.

Сциола обменялся взглядом с Давенпортом:

— На твоем месте, дружок, я б не стал обращать внимания на всяких зевак. Не знаю, что скажет полиция, — решать-то, видишь, на самом деле им — но вряд ли они определят здесь самоубийство.

— Почему вы так считаете?

Его чуть выпученные черепашьи глаза под тяжелыми, морщинистыми веками рассматривали нас без толики эмоций:

— Потому что ничто на это не указывает. Насколько я могу судить. Шериф говорит, скорее всего, он гулял, а погода резко испортилась, одет он был довольно легко, вот и бросился домой со всех ног…

— И еще, похоже, не обошлось без спиртного, — добавил Давенпорт.

Усталым, по-итальянски изящным жестом Сциола отмел его замечание:

— Даже если он не брал в рот ни капли — шел дождь, было скользко, к тому же не исключено, что темно.

Несколько долгих секунд все молчали.

— Я тебе вот что скажу, сынок, — прервал молчание Сциола, — это, конечно, сугубо личное мнение, но, по-моему, ваш друг не жаждал свести счеты с жизнью. Я видел место падения. Там на краю — мелкая поросль, так вот она вся была… как бы…

Он пощелкал пальцами, подыскивая слово.

— Раскурочена, — буркнул Давенпорт. — А под ногтями у него — земля. Он цеплялся за что ни попадя.

— Никто тут не берется утверждать, как это случилось, — поспешно вмешался Сциола. — Я просто хочу сказать: не надо принимать чьи-то там домыслы за чистую монету. Это ущелье — опасное место, по-хорошему, там бы надо было ограду какую-нибудь поставить…

— Послушай, золотко, может, тебе на минутку присесть, а? — вдруг обратился он к Камилле, лицо которой, как я заметил, приобрело настораживающий зеленоватый оттенок.