Ностальжи. О времени, о жизни, о судьбе. Том I - Виктор Холенко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пересилил себя, поднялся в этой узкой щели по стенке, почти на ощупь добрался по той же стенке до автомата, нашёл сквозь жгучие слёзы большой рычаг рубильника и резко рванул его вниз. Разом погас свет, замолкли шины, исчез привычный слитный гул снаружи от работающего над входной штольней главного вентилятора рудника и мощных агрегатов в компрессорном цехе, нагнетающим сжатый воздух в горные забои. Рудник остановился…
Когда на подстанцию прибежал запыхавшийся главный энергетик, он увидел меня снова сидящем на бетонном полу с мокрым от слёз лицом и сразу всё понял. Осипов моментально заменил сгоревшие на фидере предохранители и вновь включил главный рубильник. И только потом занялся моей собственной особой. Причём, что было сверх моего ожидания, от него я не услышал ни слова упрёка, а только отвёл он меня под руку к медикам, которые тут же сделали мне примочки к глазам. Затем он отвёл меня к отцу, работавшему рядом с компрессорным цехом, и попросил отвезти меня, практически ничего не видящего, домой. До нашего распадка мы доехали в кабине ЗИСа-самосвала с рудой в кузове, которую тот вёз на обогатительную фабрику в Лудьё.
Отец оказался неплохим лекарем. Он сказал матери заварить крепкий чёрный чай и остудить его, а сам пошёл в магазин за водкой – он знал, что надо делать в подобных случаях. Когда он вернулся домой, мама уже промывала мне воспалённые глаза крепким холодным чаем, но их по-прежнему сильно резало, и текли неудержимо слёзы, а я почти ничего не видел сквозь жгучее оранжевое облако в глазах. Как помню, отец сразу налил мне полный стакан принесённой из магазина перцовки – как раз полбутылки, и заставил выпить до дна. Потом дал немного покушать и вылил из бутылки в стакан остальные 250 граммов перцовой настойки. И уже круто пьяного уложил в постель, а сам не принял в тот раз вообще ни грамма.
На всю жизнь мне запомнилось это лечение, оказавшееся и в самом деле довольно эффективным. Утром я встал даже без намёков на головную боль, исчезли сильная резь и оранжевая пелена в глазах. Но они ещё пару дней слезились, и мама их часто промывала крепким холодным чаем. А затем, совсем как-то незаметно, вообще исчезли все болевые ощущения, я снова стал видеть нормально и пошёл на работу. Но уже совсем на другую, хотя и не менее ответственную. Определили меня на должность подземного дежурного электрика: думаю, что он тогда посчитал, что уж больно эффектно закончил я учёбу и стажировку, и в дальнейшем уже просто не рисковал меня оставлять одного на подстанции. Это я сейчас так думаю, потому что тогда мне показалось совсем иное. Вот что я записал в своём дневнике:
«12 октября 1954 года. Вторник: Работаю на первом участке дежурным электриком. Осипов еле отпустил. Хорошо что Галкин, это начальник участка, был хорошо знаком с моим отцом и отстоял меня. Зарплата по восьмому разряду 1158 рублей и спецталоны на бесплатные обеды в рабочей столовой – за работу под землёй. Работаю со вчерашнего дня. Всю эту неделю с 16-ти часов до 24-х. Отстоял свою первую смену самостоятельно. Никаких происшествий не произошло. В одном месте ввернул лампочку, подтянул растяжку траллеи, опробовал вентиляторы. Остальное время отдыхал.»
И, что особенно примечательно, в дневнике нет ни слова о том поистине трагикомичном случае на подстанции, когда я разом вырубил весь рудник. Наверное, хотелось навсегда забыть это позорное фиаско в самом начале моего трудового пути. Ан нет, до сих пор помню, будто случилось это происшествие только вчера.
Новое место меня вполне устраивало: и зарплата стала повыше, и работа попроще. И на людях всё время. Главной моей обязанностью было обеспечение бесперебойной работы бригады откатчиков в главном рудничном штреке, доставляющей руду в поездах из вагонеток на электровозной тяге к опрокидам на поверхности, где она выгружалась в бункеры, а из них – в кузова самосвалов. А это значит, чтобы в главном штреке и на опрокидах всегда было хорошее освещение, чтобы не болтались оборванные растяжки, на которых держалась подвешенная троллейная линия, питающая электровозные двигатели. Ну а зимой дополнительно надо было поддерживать надёжно электропитание в специальных подземных тепляках, в которых отогревались вагонетки с намёрзшими по бортам остатками рудного крошева. Откатчики работали в три смены, с ними в три смены дежурил и я.
Из трёх штатных бригад откатчиков, работавших посменно, наша была особенно на хорошем счету. У неё и рабочие показатели были наиболее высокие постоянно, и микроклимат в коллективе сложился довольно благоприятный. Работали дружно, без скандалов, помогали друг другу. И ко мне относились очень благожелательно, по-родительски, одним словом. Мне без просьб помогали, если с чем-то я не мог справиться самостоятельно, а я – им, когда видел, например, что соскочила вдруг с рельсы гружённая рудой вагонетка, и её требовалось снова поставить на место. Руководил бригадой очень уважаемый на руднике человек – Герой Советского Союза, башкир по национальности. К сожалению, его имя-фамилию не запомнил, и в дневник свой тогда не записал: понадеялся на свою всегда крепкую память, а она в последнее время уже вроде бы стала подводить. На одном из бригадных перекуров в ночную смену я его спросил, за что его наградили Золотой Медалью Героя. Он ответил совсем коротко:
– За форсирование Дуная… Из первого десанта на противоположный берег выбралось всего нас трое. Но с двумя «дегтярями». Закрепились на плацдарме и помогли переправиться второй волне десанта. Всех нас троих и представили к званию Героя.
И больше ни слова…
В общем, я нисколько не сожалел о своём новом месте работы. Одно лишь несколько напрягало: один-два раза в месяц, когда выдача на руднике получки или аванса совпадала с нашей третьей сменой работы – с 16 до 24 часов, бригада откатчиков обязательно скидывалась на маленький, как бы сейчас сказали, корпоратив… без отрыва от работы. А самый свободный в смене человек кто? Разумеется, дежурный электрик. Ему
