Ностальжи. О времени, о жизни, о судьбе. Том I - Виктор Холенко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Такая холодная война продолжалась почти до конца зимы, но я по-прежнему по вечерам частенько приходил к Суховольским, где всегда со мной приветливы были старшие. Мы с Васькой пристрастились вдруг к игре в домино, составив компанию его отцу – дяде Мише и его соседу бородачу Семёну Караванову – отцу Леночки. До позднего вечера обычно мы рубились с переменным успехом в этой азартной игре со стариками, а наши девчонки в это время в другой комнате занимались какими-то своими девчоночьими делами и на нас с Васькой никакого внимания не обращали. Обидно было, конечно, и оставалось только платить им той же монетой: мы тоже стали с ними подчёркнуто холодны. Как-то приехала к Каравановым из Кавалерова погостить старшая сестра Леночки, чуть старше меня по возрасту. Однажды я из чистой галантности проводил её из кино до дома, и мы почти час с ней проболтали у калитки, приплясывая на морозце. А на следующий день узнаю от Васьки, что её родители всыпали своей старшей дочери по первое число за то, что я её проводил до дома. Смешно и грустно стало. А Васькина мама при каждой встрече угощает меня чем-нибудь вкусненьким, а когда к случаю нальёт нам с Васькой по стопочке, то начинает расхваливать меня и рассказывает, как я поведал о своей любви к Надюшке. А от этого ещё грустнее становится.
По-прежнему много читал – и классиков, вроде Толстого, Герцена, Лермонтова, Марка Твена, Болеслава Пруса, так и советских авторов – Шолохова, Николая Толстого, Тендрякова, Илью Эренбурга и многих других. Очень понравились мне романы латвийца Виллиса Лациса, особенно его «Сын рыбака». Впервые прочитал повесть Джеймса Олдриджа «Охотник» и нашёл в нём для себя ещё одного удивительного зарубежного писателя. Но всё так же нет определённости с выбором института. Как-то воспылал стать агрономом, тем более что меня всегда очень интересовала биология, но такой институт был только в Благовещенске. Университет с литературным факультетом – самый ближайший в Иркутске. А на журналистский факультет надо было ехать аж в Москву. Ох, как всё далеко. А как-то загорелся желанием поступить в Заочный институт иностранных языков. Пришёл даже к учителю английского языка Борису Трофимовичу и попросил немного подтянуть меня для поступления. С ним мы давно дружили. Он был холостяком, преподавал в хрустальнинской семилетке и жил на квартире у родителей моего приятеля по интернату и по имени Виктор, а во время войны служил в армии переводчиком. Он дал мне несколько полезных советов и подарил толстый словарь английского языка. Этот увесистый томик в скромном картонном переплёте, с убористым шрифтом на таких же сереньких тонких страничках из плохой газетной бумаги был издан в 42-м или 43-м году, не помню сейчас точно. Я так и не стал знатоком английского языка, но этот словарь был со мной почти всю мою жизнь, он прошёл через руки моих детей и почти всех моих внуков, пока не затеряли они его в университетских общежитиях или аудиториях.
Проводил в армию всех своих друзей по интернату 53-го года. Мишка Редьков в Амурской области, направляют в военное училище. Коденков тоже где-то там в авиационном училище, Тарзан (не могу даже вспомнить его имя или фамилию) в Хабаровске учится на топографа, Буян – в ДВПИ поступил. Стёпа Карчевский работает в управлении 501, но не знаю кем. Аня Алексашина уехала в Ворошилов (сейчас это Уссурийск) на курсы бухгалтеров. Разошлись дорожки у ребят наших во все стороны и по всему Союзу. А меня не взяли даже в армию – по зрению. Сказали, что буду годен к нестроевой службе только в военное время. Послал несколько своих стихов приморскому поэту той поры Георгию Халилецкому. Других я тогда ещё в Приморье не знал, а тоненькую книжечку стихов этого морского офицера-тихоокеанца я купил ещё в ноябре 1948 года во Владивостоке, когда только что сошёл на берег Большой земли с борта парохода «Чукотка». Вскоре пришло от него ответное письмо, в котором он в пух и прах разнёс все мои юношеские вирши и напрочь отбил охоту браться ещё раз за перо. Настроение вообще опустилось ниже нуля, до сплошной беспросветности. Даже немного приболел. В дневнике впервые появились такие записи:
«Хриплю. Чувствую, что нелады с сердцем, с головой. Малокровие. Надо достать рыбий жир…»
«Есть мечта уехать весной куда-нибудь к северу, к Тихому океану, поселиться где-нибудь одному года на два на лоне природы, подлечиться, подумать и с новыми силами начать жить по-новому…»
«Непостоянный у меня характер. Я мгновенно влюбляюсь и так же быстро разочаровываюсь, мгновенно берусь за дело. С таким характером я вряд ли сделаю что-нибудь сногсшибательное. А, скорее, вообще ничего не сделаю. Иной раз бывает мыслишка сбежать куда-нибудь, исчезнуть вообще. Но жаль родителей. Если б не они, меня бы здесь давно уже не было…»
«Поработаю до отпуска здесь, а потом поеду к себе на родину, на Камчатку. Устроюсь там в газету кем угодно на первое время. Потом, думаю, можно будет стать сотрудником её. Думаю, что в родном краю будет больше вдохновения. А то ещё есть думка: устроиться простым рыбаком или матросом на кавасаки, сейнер, тральщик, подзакалиться. Тоже неплохо. В общем, летом буду на Камчатке. Там много знакомых, да и край с детства знакомый, родной…»
Все эти грустные записи относятся по времени к зиме с 54-го года на 55-й. Но ближе к весне настроение стало меняться к лучшему. В немалой степени помогали кинофильмы, которые регулярно демонстрировались в нашем поселковом клубе. Далековато было ходить туда, но я старался не пропускать любой новой картины и в дневнике делился своим мнением об увиденном. Вот, например, как-то посмотрел, кажется, узбекский фильм «Бай и батрак», таки написал в дневнике коротко: «Ересь не русская». А вот когда посмотрел двухсерийный индийский фильм «Бродяга», то запись была совершенно иная уже: «Картина замечательная. У нас такие ещё не научились делать. Когда смотрел вторую серию, так чуть слеза не пробила. Радж и Рита. Он – сын судьи, но волею судьбы стал вором, бродягой, убийцей. Она – дочь тоже судьи, адвокат,
