Жизнь и свобода. Автобиография экс-президента Армении и Карабаха - Роберт Кочарян
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И вот мы в Ки-Уэсте, в одном из самых красивых мест Флориды. Расположились в отеле на берегу Мексиканского залива. Стояла отличная погода – яркий солнечный день, и я надеялся, что успею еще и поплавать. Настроение у меня было приподнятым – отчасти от морского воздуха, но больше от ожидания, что через несколько часов здесь решится судьба моей родины.
Приезжаем в небольшой уютный Малый Белый дом Трумэна. Зал переговоров полон: наша делегация, азербайджанская, представители всех стран-сопредседателей, огромное количество журналистов, готовых зафиксировать и осветить долгожданное историческое событие. В центре комнаты стол, за ним госсекретарь Пауэлл, справа – Алиев, слева – я, напротив – сопредседатели Минской группы, работники Госдепа, журналисты. Начинает встречу Пауэлл, говорит об уникальном историческом моменте и передает слово Алиеву. Тот открывает папку и… достает оттуда письменную речь. Как только я увидел, что в ней с десяток страниц, сразу понял: это провал.
Алиев стал читать. Все видели, что он волнуется: каждое слово произносил будто через силу. Читал минут тридцать. В тексте много говорилось о том, как посредникам следует вести процесс, но весь смысл его получасового выступления сводился к одному: «Я не готов пойти на это». Пока Алиев выступал, я смотрел на Кавано. Тот пребывал в панике. Пот с него лился градом, рубашка взмокла и прилипла к телу, лицо покраснело: он осознал, что это конец его карьеры. Я поймал взгляд Кавано и глазами сказал: «Я же вас предупреждал, что будет конфуз…» И оказался прав, но – черт возьми! – не всегда хочется оказываться правым. В данном случае я предпочел бы ошибиться.
Меня охватило двойственное чувство. С одной стороны, облегчение: я понимал, что реализовать такой мирный договор было бы чрезвычайно сложно и рискованно. С другой стороны – разочарование и сожаление: это был исторический момент – мы могли бы развязать узел, который затягивался веками. Конечно, мы сохраняли свои сильные переговорные позиции – ведь не мы отказались подписать соглашение. Большим плюсом стал и только что созданный прецедент: фактически обсуждалось присоединение Карабаха к Армении, и территориальная целостность Азербайджана не являлась этому помехой. Никакое предложение об урегулировании в будущем уже не сможет обойти право Карабаха на самоопределение.
После Алиева дали слово мне, и моя ответная речь длилась минуты полторы, а то и меньше:
– Я приехал во Флориду, за много тысяч километров от Армении, чтобы работать над урегулированием, а не для того, чтобы поучать сопредседателей, как им вести свою посредническую миссию. И на этом я заканчиваю свое выступление.
Говорить что-то еще теперь уже не имело смысла. Азербайджанская пресса потом писала: «Кочарян выступил до неприличия кратко».
После заседания ко мне в отель пришел российский сопредседатель Трубников и стал убеждать пойти на уступки. Я сказал: «Стоп. Вы пришли не по адресу. Есть согласованный документ, и я готов его подписать. Работайте с Алиевым. Если вы его убедите – подпишу. Я никуда не уезжаю, тут красивое место, с удовольствием проведу здесь пару дней».
Следующие два дня запомнились мне как самые праздные за всю историю моих поездок. Обычно я использовал свои визиты по максимуму, насыщая их делами до предела – встречи, политика, инвестиции, диаспора, а тут у меня никаких дел не было, и я оказался предоставлен сам себе. Чтобы быть рядом со мной в дни исторической встречи, в Ки-Уэст приехал из Нью-Йорка мой хороший знакомый, известный предприниматель Грайр Овнанян. Он сделал все возможное, чтобы эти два дня пролетели для меня с невероятной скоростью. Грайр зафрахтовал маленькую яхту, и следующие дни мы провели в Мексиканском заливе, ловя рыбу и занимаясь дайвингом на красивейших коралловых рифах. Потом организовали виндсерфинг, который я тоже очень любил. Получился маленький и чрезвычайно насыщенный двухдневный отпуск. Американская охрана носилась за нами по всему заливу, пытаясь обеспечить мою безопасность.
На суше же за эти два дня ничего не изменилось. Несмотря на приложенные усилия, посредникам не удалось уговорить Алиева принять проект соглашения. В один из вечеров американцы организовали для нас выход в море на закате – это входило в запланированную культурную программу. Закат и впрямь оказался удивительно живописным, но мое внимание занимал не он, а Кавано. Несколько раз поймав на себе его растерянный взгляд, я подошел к нему: «Не переживай, что было – то прошло. Зря вы не прислушались ко мне, я ведь дважды к вам обращался, предупреждал!»
В тот же вечер на ужине, впервые после выступления Алиева, мы с ним поговорили. Я спросил: «Гейдар Алиевич, а зачем вообще все это понадобилось? Ну, я понимаю: вы передумали. Но тогда уж отказались бы от поездки… Вы себя в неловкую ситуацию поставили, да и американцев заодно. Зачем?» Он ответил: «Я думал, что смогу. До самого последнего момента не был уверен, что откажусь». Для нас обоих это решение стало бы очень сложным, но для него, думаю, все-таки в большей степени. Я спросил: «А что вообще произошло?» – «Знаешь, – говорит, – я, наверное, переоценил свои возможности. Я не сумел убедить свою семью в том, что это нужно». Он рассказал, что накануне отъезда собрались все его родные и в один голос принялись убеждать отказаться от соглашения. Говорили, что сейчас Алиев – национальная легенда и азербайджанский народ не поймет, если он отдаст Карабах: это ляжет пятном на него и на всю семью. Настойчивее всех оказался его сын Ильхам, и Алиев, уезжая, дал ему обещание не подписывать договор. «И я понял, – сказал он мне, – что если не могу убедить даже собственную семью, то азербайджанский народ не смогу убедить тем более».
Из Ки-Уэста мы сразу вылетели в Вашингтон, где нас ожидали Кондолиза Райс и президент Буш: новая администрация Белого дома пригласила нас на протокольную ознакомительную встречу, которая ничего изменить не могла.
Так закончилась наша попытка договориться. Алиев уехал, не приняв проект соглашения, но еще и не отказавшись от него. Сделал он это несколькими днями позже, уже в Баку. Пригласил Кавано и сказал, что соглашение в таком виде для него неприемлемо и надо его полностью переработать. И хотя через некоторое время после Ки-Уэста переговоры продолжились, мы больше ни разу не подходили так близко к возможности подписать договор о мире, как там. Появлялись разные варианты, посредники активно работали над модификациями, некоторые из них позднее вылились в Мадридские принципы[92], состоялся саммит ОБСЕ, на котором
