Ворожей (сборник) - Владислав Сосновский

Подойдя ко мне, Чайка присела на вторую, такую же, как у меня, морскую табуретку, подала мне сухую маленькую руку, и мне почудилось, будто я взял крыло птицы, ощутив легкое бархатное пожатие.

Лицо у нее было небольшое и скорее округлое, чем худощавое, с грубоватым в бликах костра румянцем на щеках. Рот чувственный, но волевой. Губы алые, влажные, чуть приоткрытые для слов или поцелуев. Подбородок небольшой, твердо вырезанный. Густые льняные волосы, разделенные темным пробором пополам, как всегда ниспадали на плечи. Талия у нее была тонкая, а грудь – высокая и упругая – казалась еще выше, благодаря глубокому дыханию. Голубое атласное платье, которого я раньше никогда не видел, было с большим вырезом, открывавшим точеную мраморную шею и приподнятые полушария груди.

Да. Чайка походила на Богиню, ради которой можно погибнуть, не сожалея ни о чем. Для меня она была сейчас воплощением Той, кому люди молятся и взывают о прощении и милости.

Но вся ее красота крылась в глазах. Я неожиданно обнаружил это, несмотря на немалое время нашего знакомства. Обнаружил, когда Чайка решила сделать цветок пламени в лампе чуть больше. Она слегка повернула плоский железный вентиль, и алая бабочка огня вспорхнула, затрепетала яркими крыльями. Зажигая лампу сильнее, Чайка чуть нагнулась к ней, и я почти полностью увидел ее склоненную грудь, но веки были опущены. Потом, когда цветок зримо расцвел внутри стекла, она подняла голову и посмотрела прямо на меня. Я вдруг впервые оценил, что глаза у Чайки темно-сиреневого, глубокого цвета, в какой солнце, бывает, красит на закате полоску неба весенним, свежим вечером. Однако что-то еще было внутри этих прекрасных губительных глаз, что-то таинственное и невыразимое. У меня словно отнялся язык. Я не мог сказать ни слова. Лишь чувствовал, что глупо краснею. Во рту пересохло. Я понимал, что никогда не смогу разгадать тайну глаз Чайки. Это было равно тому, как если бы я вдруг увидел наяву глаза Джоконды. Воровские и обольстительно сумасшедшие.

Грудным, мягким голосом, который, мне кажется, я буду помнить и в других мирах, Чайка сказала:

– Тут у тебя славно. – Она огляделась по сторонам, словно желая еще раз удостовериться. – Да, славно. Очень славно. Рукой можно потрогать Покой и Вечность. Я так рада, что ты здесь. Здесь можно обрести знание и достичь…

Я провалился сквозь время и пространство еще глубже.

– О чем ты? Я ничего не понимаю, – сказал я голосом, донесшимся до меня из бездонного колодца.

– Две птицы сидели на одном и том же дереве, – медленно произнесла Чайка, глядя, как трепещут краплаковые крылья огня в лампе. – У каждой из них были золотые перья. Сидевшая наверху была безмятежно спокойна, величественна и утопала в своем собственном блеске, тогда как сидевшая внизу трудилась без устали, то и дело поклевывая плоды дерева, иногда сладкие, иногда горькие. Вкусив особенно горького плода, она взглянула вверх, на свою величавую подругу. Однако, вскоре вновь стала по-прежнему клевать плоды дерева, позабыв о сидевшей наверху птице. И опять случилось ей отведать горького плода. После этого она вспорхнула и очутилась на несколько веток ближе к своей подруге. Это повторилось несколько раз, и таким образом она, наконец, добралась до того места, где сидела ее подруга. Как только она достигла ее, то моментально утратила сознания своего «Я». В тот же миг ей стало ясно, что никогда не было двух разных птиц, что это она сама была той горней птицей, безмятежной, величественной, утопающей в собственном блеске.

– Я иду сквозь твою притчу, как лодка сквозь туман. Хотя понимаю, правда, смутно смысл твоей мысли, – сказал я. – И видишь, уже не спрашиваю, как ты попала сюда.

– Вот и хорошо, – ответила Чайка. – Не трать много слов. Попытайся почувствовать дух, затаенный в глубине твоего «Я». Тогда, может быть, Наблюдатель откроет тебе Истину, которая и есть знание. Все остальное – неведение. Все, что надлежит постигнуть – это Бог, ибо ОН – все. И истина, и знание, и поток энергии, наполняющий тебя силой над всеми силами, с которыми, между прочим, ты вскоре столкнешься, приняв от них очередное проклятие. Зло везде и всюду проклинает Добро. Потому что, как ни крути, а все-таки оно слабее, так как в основе Зла живет кажущееся, – мнимое «Я» – тело. Жадное, алчущее, ненасытное. Затем – ментальное «Я», ошибочно принимающее тело за самое себя, что приводит к ослеплению. Но против них существует третье начало – Добро, Любовь – которое и есть Бог, незапятнанный, свободный и всесильный. Скажи мне, что тебя сейчас волнует? – неожиданно спросила Чайка.

Мне пришлось открыться.

– Я совершенно растерян, – сознался я. – Мне никогда не приходилось иметь дела с бандитами. Просто не знаю, с чего начать. На кого положиться. Единственное, что я могу – написать разгромную статью с фотографиями, документами. Статью, основанную на конкретных, ужасающих фактах. Тогда этим вурдалакам никуда не деться. Не успеют. Не смогут уничтожить все в один день. Честно говоря, я сижу здесь в ожидании профессионалов, настоящих ребят, примерно таких, с которыми я когда-то вместе воевал. Но у меня зудят руки. Так хочется написать статью.

– И тут же получишь пулю в лоб. Зло не терпит, когда вмешиваются посторонние. Тем более журналисты.

– Но пойми, тогда уже преступление будет раскрыто. Все бандиты сядут на скамью.

– Во-первых, не все, – возразила Чайка. – Останутся самые главные. И «братки», которые вполне могут отомстить. Убить – не убьют, потому что не знают, чем ты располагаешь еще. Какими документами, фактами и так далее. Но страдания можешь принять по самую макушку. Статья должна появиться, когда уже хорошенько поработают твои ребята. Они же дадут тебе дополнительный, более широкий материал. Вот тогда возьмешься за перо. – Чайка посмотрела на меня взглядом не прощающим, но просящим прощения. – И ради меня, ради Бога не думай о славе. Это искушение, которое принесет скорбь. Куст из леса ошибок. Со многими шипами. А пока жди, Олег, и поразмысли о том, что я тебе сказала. Породнись с духом, затаенным в твоем «Я». Когда придет час, Наблюдатель сам тронет тебя за плечо. Можешь не сомневаться. Возможно, за этим Он и забросил тебя сюда.

Я вздохнул и закрыл глаза ладонями.

– Твоими бы словами…

Так прошло некоторое время полной тишины, если не считать ревматического похрустывания веток в костре.

– А Иван Чайка был первой, подстреленной моим отцом, птицей, – услышал я бархатный голос моей дорогой птахи.

Когда я убрал ладони с глаз, Чайки уже не было.

«Сложная штука – жизнь», – подумал, достал своего костяного спутника и поставил рядом с тихо горящей лампой.

«Есть три вещи, которые нужно перешагнуть, прежде чем ты окажешься на свободе, – чуть слышно произнес бородатый философ. – Первая налагает на нас цепи, в коих мы ищем знания и счастья. Вторая опутывает оковами желаний, третья сжимает вследствие ложного миропонимания и лености. Поэтому сначала нужно уничтожить оба низших начала силою первого стремления, а затем предоставить все Наблюдателю. Тогда ты окажешься на воле».

– Мудрый ты, мудрец, – сказал я. – Но куда прикажешь деть любовь к Чайке! Ведь это даже не желание, а некий светлый поток, который течет из самого сердца. Без него, без этого потока, не нужно мне никакой свободы.

Путник вздохнул и устремил свой проникающий взгляд вглубь пещеры, туда, где, быть может, хранилась Истина или незримо сидел сам Господь, сияя невидимым светом.

Я лег на кушетку, на голый матрац, и предался размышлениям о том, какой резонанс могут иметь мои правозащитные действия. Конечно, если все пройдет, как задумано, будет сенсация, бум, взрыв вулкана, который сожжет многих из тех, кто оплел этот город паутиной мерзости и зла. Меньше всего, правда, мне хотелось думать о том, что после написания статьи я могу стать этаким национальным героем, отважным правдоборцем, о коем станут говорить и слагать народные песни. Этого мне действительно не хотелось. Но и в тени остаться – тоже не получится. Хотя, признаюсь, роль победителя грела изнутри. Во всяком случае, Чайка уж точно стала бы мною гордиться. Впрочем, что лукавить, без таких поступков мир просто заплесневел и покрылся бы гнилью. Так было во все времена от начала бытия. Были подлецы, негодяи, но были и те, кто боролся с ними и побеждал, порою – ценой собственной жизни. К слову сказать, я никогда не занимался ничем подобным столь открыто, как собирался поступить сейчас. Но теперь, лежа на деревянных нарах среди замызганных фуфаек, я понял под дальний шум океана, что смогу это сделать и налился решимостью.

Вскоре вахтенный журнал капитана причальной избы стал покрываться быстрыми, нервными строчками будущей статьи. То рождались первые наброски. Но я уже видел весь материал в целом.

Ближе к вечеру послышался шорох кустов. Сквозь них явно кто-то пробирался.

Я схватил свои записи, выдернул из-под матраца карабин, задул лампу и спрятался за выступом пещеры, недалеко от входа.