Любовь, Конец Света и глупости всякие - Людмила Сидорофф

— Ну, раз так, нам с тобой придется поколдовать, — предложила Варвара.

— То есть как? — недоуменно взглянула на нее Ди.

— Лучше всего было бы через хрустальный шар. Но я так спешила, что свой забыла из дому прихватить. У тебя шара нету случайно?

— Нету. У меня телевизор есть, — Ди кивнула на стену, которую Варвара вначале приняла за одно из больших зеркал.

— Можно попробовать через телевизор тогда. Свечки и травы найдутся какие-нибудь? Можно свежие, можно сухие.

Телевизор на травы со свечками не реагировал. Не помогли также ароматические палочки из набора, что Ди из Индии привезла, — напрасно они вдвоем окуривали огромный плазменный экран, держались за руки и кричали: «Хо-хо-хо!», — он оставался темным.

— Может, лучше его включить? — от всей этой нелепой суеты Ди ощущала себя полнейшей дурой, а посмотрев в очередное зеркало, увидела, что к тому же еще разлохматилась, и это ее окончательно огорчило. Волноваться и страдать ей в каком-то смысле даже нравилось, но выглядеть лохматой дурой казалось совсем непристойным. Она щелкнула пультом.

— Ося! — воскликнула Варвара, уставившись в телевизор.

«На Пушкинской площади в Москве происходят беспорядки, — раздавался за кадром голос взволнованного репортера. — Возбужденная толпа перекрыла движение, причины происходящего неизвестны, сейчас наш оператор попытается дать нам представление о том, что происходит в настоящий момент, звук включить невозможно из соображений приличия, многие граждане позволяют себе нецензурные выражения».

— Где? Где? — закричала Ди. — Я не вижу совсем, где ты Осю увидела?!

Камера скользила по толпе, выхватывая то разинутые рты, то вытаращенные глаза, то странные взмахи руками или ногами, то — крупным планом — желтый автобус с надписью TV; похоже, операторы не рисковали выходить из него в толпу, снимали через отверстия в виде бойниц.

Прямо перед автобусом появился взъерошенный Ося с Гришей на руках. Огромный, явно нетрезвый мужчина увидел гномика и заорал, тыча пальцем, но ни звука не было слышно. В автобусе вдруг раскрылась дверь, и Ося прыгнул внутрь. Дверь закрылась.

***

Над Пушкинской площадью Магия била ключом, и со всех уголков Москвы слетались возбужденные призраки, пьянели и кувыркались, порой даже делались видимыми и добавляли страстей. На глазах у толпы москвичей и гостей столицы происходило настоящее светопреставление — запас эмоций уже почти исчерпался, когда приблизился «коронный номер программы».

 Двуглавый, блестящий дракон затмил полнеба и завис над площадью, махая крыльями часто и быстро, как громадный колибри. Гигантские крылья сливались в туманное пятно, и между ними висело чешуйчатое красно-зеленое тело, четыре глаза строго смотрели в толпу. Под ним стонали, бесились и ликовали люди и гномы, и с ума сошли кинооператоры, пытаясь снять с одинаковой четкостью одновременно толпу существ размером с кроликов и зависшее над ними двухголовое нечто с размытыми от мелькания крыльями, величиной с самолет. Число буйствующих росло, Магия от их эмоций растекалась сильнее последствий взрыва ядерной бомбы мощностью свыше ста мегатонн тротилового эквивалента. Ожогов не получал никто, но действительность становилось, как потом написали в газетах, «всё чудесатее и чудесатее».

Колонна гномов так и не двинулась с места. Дракон махал крыльями, пока ему это, кажется, не надоело, а затем, плюнув в толпу огнем, издал пронзительный рык. У тех, в кого угодило плевком, не возгорелись одежды, как можно было предположить, но всё же они начали раздеваться (возможно, из-за жары) и, подхватив в объятия первого попавшегося, независимо от роста, возраста, пола и статуса, все пустились в веселый пляс.

— Линди хоп! — проорал дружный хор, и гномы все как один полетели, словно облако из конфетти, но только не вниз, а вверх, и осели на спине у двуглавого зверя.

Дракон плюнул еще раз — и с постамента сошел бронзовый Пушкин, сделал шаг, сделал два, сделал три — протянул ладонь панку с хоругвью-штанами, приглашая на танец.

— Линди хоп!! — снова сверху провизжали веселые гномы. — Танцуют все!

Дракон взмахнул крыльями, поднялся выше над площадью, взмахнул еще раз и умчался вдаль.

Через пять минут стихла музыка, завершился танец, раскланялись пары, бронзовый Пушкин панку ручку поцеловал, и потихоньку все стали расходиться, радостные, взбудораженные; лишь на газоне босой «мэр» ползал на четвереньках с лопухом на голове, заглядывая во все дырки и в горлышки пустых бутылок, и жалобно пел: «Куда, куда, куда вы удалились?»

Свадьба

Ося не умел бояться. Не потому, что его все любили и никто никогда не обижал, — он родился таким. К пяти годам это свойство только усилилось, тем более что он научился играть в колдунов и стал практически неуязвимым. Даже нетрезвый громила на Пушкинской площади не испугал его — в телевизионный автобус Ося залез не со страху, а из любопытства. И не пожалел. Там было просто великолепно.

В центре автобуса был установлен огромный шар, на вид хрустальный, похожий на тот, через который они колдовали с Варварой, только намного больше. Вся прочая аппаратура была тут — не только детскому, но и любому человеческому взору непривычная совершенно. Однако Гриша и Ося не удивились — оба всё принимали как должное: действительное им казалось разумным, а что для них было разумным, они могли обратить в действительность без промедлений — для детской фантазии не существует преград.

Усадив гномика на плечо, Ося направился к шару. Сквозь гладкую поверхность, как через сплошное увеличительное стекло, светилась Пушкинская площадь, вся целиком, бурлящая и живая, даже желтый автобус, в котором они находились, Ося сразу нашел и перед закрытой дверью — того самого злого дядьку.

— Не выходи из автобуса, — сказал Ося гномику нравоучительно, — видишь, какое там страшное чудище?

— А-а-а! Испугались, мальчики? — раздался над ними чужой голос.

Ося задрал голову. Рядом стоял дядька, но не тот, который грозил им на улице. Этот был совсем другой — лохматый, мохнатый и с бородой, даже руки поросли диким волосом, а из-под воротника рубашки виднелся клок шерсти, как у мамы-Таниной Кошки. Ресницы росли у него не в один ряд, а в несколько, будто мох на болоте. На всем лице белели только два выпуклых глаза, да красноватый нос поблескивал.

— Ой! Два яичка в моху и морковка наверху! — вспомнилась вдруг незатейливая загадка, которую загадал когда-то Варварин сосед дядя Леша. Лохматого Ося не испугался, еще чего. Он знал абсолютно точно, кто это. — Вы домовой!

— Угадал, мальчик! — заулыбался мохнатый во весь рот. — А я думал, что нас никто не знает на этой планете!

— Нам с Гришей про домовых Варвара рассказывала, — сказал Ося. — Мы все про вас знаем. Можно, мы поиграем тут?

— О, играть — очень мудрое занятие, — с уважением ответил домовой. Ни Осин возраст, ни Гришин размер его не смущали нисколечко. — Мы вот тоже играем все время. Вот это, — он показал на шар, — самая лучшая наша игрушка. Видите в нем картинки? Живые, но это не мультики, это наш репортаж. Мы его, правда, могли бы не только в шаре показывать.

— А где еще? — решил уточнить Ося. — В компьютере и в телевизоре?

— Да где угодно. Хоть даже на небе. Мы иногда так на небе играем, а люди думают, что видят мираж. Но в шаре-то поинтереснее.

— Не-е-ет, — возразил Ося, — интереснее на небе.

— Ну, как сказать, — почесал бороду домовой. — Небо — оно просто небо, а шар — это прибор! На планетах со Здравым Смыслом без приборов никто ничему не верит. Но ты, я вижу, наоборот, понимаешь.

— Да, понимаю. И Гриша тоже. Мы на небе картинки попробуем показать потом.

— А вы пока в шаре попробуйте, — домовой вручил Осе стеклянный шар, похожий на тот, что был в центре, но по сравнению с тем маленький — величиной с грейпфрут.

Мальчики тут же устроились с шаром на мягком сиденье и засопели, не говоря друг другу ни слова. Гриша и так-то почти все время молчал, это он отцу Васе хамил постоянно, а с Осей вел себя очень тихо. Они понимали друг друга без слов, как и все дети, гномы и люди, которым рядом и так хорошо, а мысли можно без языка передавать, напрямую.

В шаре они в первую очередь надумали самих себя, такими какие есть. Потом сделали в нем Гришу большим, а Осю маленьким, и Гриша носил Осю на ручках. Потом они надумали там себе мяч, собаку и зеленую лужайку и играли на ней втроем.

Заскучать не успели, как к ним опять подошел домовой:

— Вы пойдете домой или с нами поедете?

Домовые — крайне легкомысленные существа. Дети у них бывают, конечно, но считается, что они ничем не отличаются от взрослых. Образования нет никакого, дипломов тоже нет, все учатся друг у друга. Занимаются все — чем хотят, нет у них там проблем с пропитанием, они не в поте лица своего добывают хлеб свой, а получают его совершенно бесплатно и столько, сколько захочется.