Иван III - государь всея Руси (Книги первая, вторая, третья) - Валерий Язвицкий

Смолк Илейка и задумался. Думает и княжич свое и чует, будто в груди у него опять непонятная птица крыльями бьется. Зарницы же все чаще и чаще полыхают по всему кругозору, и дрожь от них побежит-побежит по темной земле, да в жаркой духоте и замрет, а потом опять с неба бежит…

— Гляньте! Дядюшка, княже! — воскликнул с удивлением Федор Васильевич. — Вон туда глядите! Огоньки идут в поле…

Все стали смотреть, куда указано, и княжич Иван увидел на самом деле с десяток огненных искорок, а вокруг них что-то белесое, вроде тумана…

— Верно, — крикнул Илейка, — идут огни-то! Вон, вон, вправо завертывать стали…

Он погнал лошадь к огонькам, съехав с дороги на столбничок, что шел меж густой ржи. Все поскакали за ним следом. Но Илейка вскоре замедлил бег лошади, а огоньки явно преобразились в язычки зажженных свечей. Глядит Иван: босые девки с распущенными косами, в одних белых рубахах, впряглись в соху и, держа свечи, ведут борозду и что-то поют заунывно.

Проехав еще немного, все остановились невдалеке.

— Сие, княже, заклятье против мора, — говорит Константин Александрович. — Полночь уж значит скоро, — заклятье сие до петухов надо делать.

— Истинно, — подтвердил Илейка, — успеть надобно всю деревню бороздой обвести…

Действительно, девушки торопились, не обращая никакого внимания на подъехавших. Изо всех сил они тянули соху и, закончив заклятье, снова пели его сначала:

В руках у нас божьи свечи церковные,Ведем борозду-то сошкой кленовою.Ты будь, борозда, в беде нам оградою,В село не пущай злу смертушку черную…

Медленно удаляясь, они все ближе и ближе подходили к околице.

— Успеют, — весело сказал Илейка, — борозду-то от околицы начинают и опять к ей с другой стороны приходят…

— А вдруг петухи запоют? — спросил Иван.

— Тогды все пропало, — ответил Илейка, — на другу ночь все сызнова надо опахивать.

Все замолчали, напряженно следя, как девушки, выбиваясь из сил, тянули соху и срывающимися голосами пели снова заговоры.

— Успеют иль не успеют? — проговорил Иван.

— Кто знает, — сказал Федор Васильевич, — небо вот белеть начинает.

В это время все девушки, бросив соху, встают на колени и земно кланяются, бормоча молитвы.

— Успели! — крикнул Илейка, и сейчас же где-то далеко в деревне запел первый петух.

Перекликаясь, покатились из двора во двор петушиные крики. Беззубцев повернул коня обратно к дороге, а Федор Васильевич, обратясь к Ивану, молвил:

— А проку от сего столь же, сколь от тетушкиной козюльки…

В Москву приехали засветло, но к самому ужину. Константин Александрович не осмелился беспокоить государя без зова и, проводив Ивана до княжих хором, отъехал к близким своим вместе с Федором Васильевичем.

Во дворе у себя княжич сдал коня Илейке, а сам по черному крыльцу взбежал до горниц, спеша к матери. Отец и бабка всегда у нее ужинают.

В сенцах никого не было, но за поворотом Иван нежданно натолкнулся на Дарьюшку. Она хотела убежать, но, узнав княжича, зарделась вся румянцем и остановилась. Ивана вдруг охватила радость, он почувствовал нежность к этой милой, робкой девочке. Сам не понимая, как это вышло, он обнял ее, а она вся так и прижалась к нему, и, чуть прикоснувшись губами, поцеловала его в щеку.

Княжич хотел сказать ей что-нибудь ласковое, но кто-то стукнул дверью в покоях, и Дарьюшка, отскочив, быстро скрылась. Иван остался один и, постояв некоторое время, медленно пошел к родителям, не спеша, будто он их уже видел…

В трапезной Иван застал всех за ужином, а Юрий, нарушая порядок, выскочил из-за стола и обнял брата. Мать тоже стала целовать его и плакать от радости. Ивана тронуло это, он горячо обнимал мать, отца и бабку. На душе у него стало сразу ясно и спокойно. Он весело подбежал к Андрейке, которому было уж три года, расцеловал и его и мамку Ульяну.

— Стосковался по вас, — застенчиво молвил Иван, садясь за стол, — стосковался в Володимере-то…

— И яз тя вспоминал, Иван, — сказал Василий Васильевич. — В Ростове много о тобе баил мне владыка Ефрем…

— Тата, — живо заговорил княжич Иван, — скажи, видел ли ты старца Агапия? Много он нам с Юрьем сказывал старин и сказок…

— Преставился старец Агапий в самую обедню на Велик день.

Иван перекрестился и молвил печально:

— Царство небесное.

Наступило молчание, а мамка Ульянушка, стоя возле Андрейки, сказала:

— Умер старец-то хорошо, в самое светлое воскресенье. Пойдет его душа прямо в рай…

Жаль Ивану старца, но в радостях встречи с родными скоро забыл он об этом и не заметил, как ужин окончился. Остались в трапезной только родители, бабка и Юрий. Да и бабка вот уж встает из-за стола.

— Юрьюшка, — говорит она, — проводи-ка меня в покой мой.

Но Василий Васильевич остановил ее, сказав дрогнувшим голосом:

— Матушка, побудь здесь малое время, и ты, Юрий, останься.

Великий князь сказал это как-то особенно, и княжичу Ивану почудилось, что должно случиться важное дело. Василий Васильевич хотел продолжать, но вдруг заволновался и смолк.

— Иване, — успокоившись, начал он торжественно, — много хвалы слышу о тобе, Иване…

Опять замолчал, отирая платком слепые глаза свои.

— Бают все, Иване, что и телом и разумом уж ты не отрок на десятом году, а юнуш, будто те боле, чем пятнадцать…

Пересилив волнение, Василий Васильевич закончил:

— Подумав с владыкой Ионой, повелел яз отныне писать тя на грамотах великим князем московским рядом со мной, соправителем моим…

Василий Васильевич встал и оборвал свою речь, простирая руки к сыну:

— Подь ко мне, благословлю тя…

Иван почувствовал, как похолодело и замерло в груди его, но, сделав усилие, подошел он к отцу. Тот благословил его и плакал, обнимая и целуя.

Женщины плакали тоже, а Юрий сопел носом, глотая слезы.

— Помогай отцу, — услышал Иван твердый голос бабки, — учись у него и у бояр государствовать.

Опять наступило молчание. Иван дрожащей рукой перекрестился на кивот с образами.

— Помоги мне, господи, — сказал он глухо и, обратясь к отцу, добавил: — Буду так деять, как ты меня учил, тата, и ты, бабунька, и как отцы духовные учили…

Иван внезапно смолк и отер слезы. Недетская горечь подступила к его сердцу, будто суровый обет наложили на него, будто отняли беззаботную радость.

Глава 16. Тревожные дни

В середине зимы пошло по Москве поветрие — горячка с жаром и ознобом.

Многие люди умирать начали, а болели и того больше. Незадолго до рождества заболел и юный соправитель государя Василия Васильевича — великий князь Иван Васильевич.

В своем отдельном покое лежит Иван на двух поставленных рядом скамьях, мечась то в жару и бреду, то дрожа под горой шуб и одеял. Он мало замечает, что вокруг него делается. Словно видения, появляются у его изголовья родные и чужие лица, знакомые и незнакомые. Он много спит, иногда бывает без сознания, а иногда вдруг все проясняется в его голове, и он как бы просыпается и подолгу лежит с открытыми глазами, испытывая какой-то странный покой и легкость. Разные думы и чувства сами приходят и уходят, текут в его сознании, как река, а он будто стоит на берегу и смотрит, как они текут мимо.

Бывает это чаще в самые глухие часы ночи, перед утром, когда в хоромах везде тихо-тихо, до шума и звона в ушах. В покое полумрак, у кивота горит только одна большая лампада темно-синего стекла. Непонятная тревога охватывает Ивана. Лежа на спине, он невольно косит глаза к дверям, где на лавке спят по очереди ночью Илейка или Васюк. Увидев того или другого, Иван успокаивается, долго слушает, оцепенелый, как где-то грызет мышь, и смотрит расширенными остановившимися глазами на огонек лампады. И вот тогда он начинает видеть и слышать то, что было в его жизни, еще такой краткой, но переполненной событиями, радостями, горем и страхами, и чем-то еще новым, томящим его и ласкающим сладостной негой. Он улыбается, как во сне; порой на глаза его навертываются слезы. Сквозь эту дрему слышит он иногда пение кремлевских петухов, лай собак, но вдруг опять все окружающее исчезает; Иван видит либо лесную зимнюю дорогу с могучими елями и соснами в снеговых шапках; либо хлебные поля, залитые солнцем, звенящие пением жаворонков; либо шум и гам городских улиц, толпы народа, суматоху, крики и вопли, полыханье огня в дыму и буре; либо ряды конных и пеших воинов, гром пищалей, стук сабель, крики и топот коней…

Потом все это начинает кружиться и метаться, как в омуте, и топит Ивана в своей глубине, а он чувствует, как идет камнем на самое дно, и содрогается от ужаса и тоски. Вдруг все это исчезает, и вот мелькают то милые лица матери, Дарьюшки, то появляется лохматая борода Илейки или седая головка-одуванчик попика Иоиля, то приходит старец Агапий, то чует он, как со страхом цепляется за него любимый братик Юрьюшка, а сердце леденят странные глаза Шемяки, — и опять заплетается вокруг него тревожный хоровод…