Кристальный грот - Мэри Стюарт

Рядом со мной обломилась и обрушилась в самую середину огня подгоревшая колода. Вспыхнувшее пламя окрасило лицо его красным — будто кровью залило.

— Ты идешь? — спросил старик.

— Конечно, — я старался не глядеть на него. — Прибуду незамедлительно.

5

Говоря, что госпожу Игрейну хорошо сторожат, Утер ничуть не преувеличил. Она и ее господин размещались во дворце к западу от королевских палат, и дворец этот кишел вооруженными корнуэльцами. В прихожей тоже стояла вооруженная стража, а в самой спальне толклось с полдюжины женщин. Когда мы вошли, самая старшая из них, уже седая и выглядевшая озабоченной, заторопилась к нам с явным облегчением на лице.

— Принц Мерлин.

Она преклонила передо мной колени, почтительно взирая на меня, и провела к кровати.

В комнате было тепло, воздух напоен ароматами. В лампах горело душистое масло, на дрова для очага срубили яблоню. Кровать стояла в центре стены напротив очага. Подушки из серого шелка с позолоченными кисточками, на покрывале во множестве вышиты цветы, странные животные и крылатые существа. До того мне пришлось видеть только одну женскую комнату — моей матушки, с простой деревянной кроватью, резным дубовым сундуком, ткацким станком и потрескавшейся мозаикой на полу.

Я прошел вперед и остановился в изножье кровати, глядя вниз, на жену Горлойса.

Спроси меня тогда, как она выглядит, вряд ли я смог бы описать ее. Кадаль говорил, что она красива, и я видел голодное стремление на лице короля, поэтому я знал, что она может быть желанной; но когда я стоял в той исполненной ароматов комнате, разглядывая откинувшуюся на серые подушки и лежащую с закрытыми глазами женщину, видел я вовсе не ее. Не видел я и комнаты с находившимися в ней людьми. Я видел лишь вспышки пульсирующего света — как в хрустальном шаре.

Я заговорил, не сводя глаз с женщины в кровати:

— Одна из ее женщин останется здесь. Остальные пусть выйдут. Я попрошу выйти и тебя, милорд.

Он вышел без возражений, гоня перед собой стайку женщин, как пастух, направляющий стадо овец. Женщина, что приветствовала меня, осталась у кровати своей госпожи. Когда дверь закрылась за последним из выходивших, женщина в кровати открыла глаза. На несколько мгновений наши взоры встретились.

Затем я спросил:

— Зачем я понадобился тебе, Игрейна?

Она ответила твердо, без притворства:

— Я послала за тобой, принц, потому что нуждаюсь в твоей помощи.

Я кивнул.

— И речь пойдет о короле.

Она не стала увиливать:

— Значит, ты уже знаешь? Когда муж мой вел тебя сюда, ты уже догадывался, что я не больна?

— Догадывался.

— Значит, ты можешь и догадаться, что мне нужно от тебя?

— Не совсем. Скажи мне, разве прежде ты не могла как-то переговорить с королем наедине? Ему было бы легче. Да и твоему мужу тоже.

Зрачки ее расширились.

— Как же я могла говорить с королем? Ты шел сюда через передний двор?

— Да.

— Значит, ты видел войско моего мужа и вооруженных слуг. Как ты полагаешь, что случилось бы, поговори я с Утером? Я не могла открыто ответить ему, а встреться я с ним тайно — даже если бы мне это удалось — через час в Лондоне об этом знал бы уже каждый второй. Конечно же, я не могла переговорить с ним или послать ему записку. Единственной защитой было молчание.

Я медленно произнес:

— Если бы в записке было сказано, что ты верная и преданная жена, и что он должен обратить свой взгляд в какую-либо иную сторону, то такую записку можно было бы передать ему в любой момент и с любым гонцом.

Она улыбнулась. Затем склонила голову. Я втянул в себя воздух.

— Ага. Это мне и нужно было знать. Ты откровенна, Игрейна.

— А какой смысл лгать тебе? Я ведь о тебе наслышана. О, я, конечно, не верю всему, что говорится о тебе в песнях и россказнях, но ты умен, холоден и мудр, и говорят, что ты ни одной женщине не любовник и ни одному мужчине не друг. Поэтому ты способен выслушать и вынести суждение.

Она опустила взгляд туда, где поверх покрывала лежали ее руки, затем снова посмотрела на меня.

— Но я верю, что ты можешь видеть будущее. Я хочу, чтобы ты поведал мне о нем.

— Я не предсказываю судеб, как старуха. Ради этого ты и послала за мной?

— Тебе ведомо, зачем я за тобой послала. Лишь с тобой я могу говорить наедине, не возбуждая тут же в муже гнева и подозрений — и к тебе прислушается король.

Хотя она была всего лишь женщиной, причем молодой, и лежала в кровати, а я смотрел на нее сверху вниз, выглядело это, будто она была королевой и давала аудиенцию. Она прямо смотрела на меня.

— Король уже говорил с тобой?

— Ему нет нужды говорить со мной. Все знают, отчего он хворает.

— И ты скажешь ему то, что только что узнал от меня?

— Это будет кое от чего зависеть.

— От чего? — требовательно спросила она. Я сказал, выделяя каждое слово:

— От тебя самой. Пока что ты вела себя мудро. Веди ты себя менее осмотрительно и будь в речах менее осторожна, может быть, уже возникли бы осложнения или даже началась война. Я понимаю так, что ты здесь не позволяла себе ни на мгновение остаться одной или без охраны, ты позаботилась о том, чтобы все время быть на виду.

Мгновение она молча смотрела на меня, брови ее приподнялись.

— Разумеется.

— Многие женщины — особенно желающие того, чего желаешь ты, вряд ли были бы способны на такое, госпожа Игрейна.

— Я не из числа «многих женщин».

Она почти выкрикнула это и вдруг села, отбросив за спину свои темные волосы, и откинула покрывало. Пожилая женщина схватила длинное голубое одеяние и поспешила к ней. Игрейна набросила на себя это платье прямо поверх белой ночной рубашки и, соскочив с кровати, направилась торопливым шагом через комнату к окну.

Когда она поднялась на ноги, стало видно, что для женщины у нее высокий рост, а фигура такая, что зацепило бы и человека покрепче, чем Утер. Шея ее была длинной и стройной, осанка грациозной. Темные, ничем не заколотые волосы свободно сбегали на спину. Глаза ее были голубыми, но не яркой голубизной утеровых глаз, а глубокой, темной голубизной, встречающейся у кельтов. Гордо очерченный рот. Она была прелестна, не просто забава для мужчин. Если Утер получит эту женщину, подумалось мне, ему придется сделать ее королевой.

Она остановилась, чуть не дойдя до окна. Подойди она вплотную, ее могли бы увидеть со двора. Нет, она никогда не теряет головы.

Обернулась.

— Я дочь короля и происхожу из королевского рода. Разве не ясно тебе, как я должна вести себя, даже при тех мыслях, что овладели мной сейчас? — И она повторила с горячностью: — Разве не ясно? В шестнадцать лет меня выдали замуж за герцога Корнуэльского; он хороший человек; я чту и уважаю его. Пока не приехала в Лондон, я была почти уверена, что мне предстоит зачахнуть и умереть там, в Корнуолле, но он взял меня сюда, и здесь это произошло. Теперь я знаю, что мне нужно, но получить желаемое не в моих силах, не в силах жены Горлойса Корнуэльского. Так что же, по-твоему, я должна была делать? Мне оставалось лишь ждать и молчать, ибо от молчания моего зависела не только моя честь, честь моего мужа и моего дома, но и безопасность того королевства, ради которого умер Амброзий и которое сам Утер скрепил огнем и кровью.

Она отвернулась, сделала два быстрых шажка в сторону, затем назад.

— Я не потаскушка Елена, ради которой люди сражались, умирали и губили царства. Я не стану ждать на стене, пока не достанусь в качестве приза какому-нибудь крепко сбитому победителю. Я не могу так обесчестить и Горлойса, и короля в глазах людей. И я не могу отправиться к нему тайком и обесчестить себя в моих собственных глазах. Да, я влюбленная женщина. Но я Игрейна Корнуэльская.

Я холодно бросил:

— Значит, ты намерена ждать, пока не сможешь прийти к нему с честью в качестве его королевы?

— А что мне еще остается делать?

— Это я должен передать Утеру?

Она молчала. Я продолжал:

— Или ты призвала меня сюда предсказать будущее? Например, сколько лет жить еще твоему мужу?

Она по-прежнему молчала.

— Игрейна, — сказал я, — по сути, это одно и то же. Если я передам Утеру от твоего имени, что ты любишь и желаешь его, но не сможешь прийти к нему, пока жив муж, как ты считаешь, сколько Горлойсу удастся еще пожить на этом свете?

Она по-прежнему не издала ни звука. У нее есть и дар молчать, подумалось мне. Я стоял между ней и огнем. Смотрел, как свет пульсирует вокруг нее, взбегает по белой рубашке и голубому платью. Рябь из света и тени стремилась вверх — волнами, как текущая вода или ветер по траве. Пламя вспыхнуло, и тень моя упала на нее, выросла в размерах и побежала в пульсирующем свете все выше, стремясь встретиться с ее собственной влекущейся ввысь тенью и слиться с ней, и за спиной ее на стене возносился — не дракон из золота и багрянца, не огненный змей с пылающим хвостом, а огромный, похожий на тучу образ, сотканный из воздуха и тьмы, отброшенной туда светом и по мере того, как свет этот угасал, уменьшался и образ, пока не стал лишь ее тенью, тенью женщины, стройной и прямой, подобно мечу. А там, где стоял я, не было ничего, даже тени. Она шевельнулась, и свет лампы снова озарил комнату, в которой мы находились, теплую, осязаемую и приятно пахнущую сгорающей древесиной яблони. Она смотрела на меня, и на лице ее было выражение, которого я прежде не замечал. Наконец она спокойно сказала: