Дремучие двери. Том II - Юлия Иванова

Немного сама «оклемавшись», она позвонила в Грецию. К счастью, дома оказался Филипп. Да, обширный инфаркт, сейчас отец в реанимации, — там, в римской клинике. Перевозить никуда нельзя, состояние более-менее стабилизировалось, врачи надеются. У него уже давно «мотор» пошаливал. Стресс, сосудистый криз на фоне общего переутомления, давление подскочило, но на врачей времени не было. У продюсеров этих, сама знаешь, система потогонная, сроки жесткие. День простоя — колоссальные убытки… Это тебе не советский санаторий на Мосфильме.

Филипп сообщил, что проект отец, в общем-то, вытянул, по всем пунктам вроде бы чисто. Но уже на последнем дыхании. И прямо с вечеринки по поводу финиша — в реанимацию. Хорошо, Филипп оказался по соседству в Афинах, а не где-нибудь в Штатах. Сейчас отцу получше, но возможно, понадобится операция. А главное — и операция, и каждый день пребывания в клинике стоит здесь сумасшедшие бабки, от которых кого хочешь Кондратий хватит. Отец и так почти разорён, ещё так неделька пройдёт, — он, Филипп, тоже разорится /ты же сама знаешь, у меня свободных бабок нет, всё в обороте/. Короче, как только разрешат врачи, отца надо будет перевозить в Москву и долечивать дома, где ещё эскулапы не совсем оборзели…

В оптимизме сына насчёт эскулапов Иоанна усомнилась, но промолчала.

— А он выдержит дорогу?

— Врачи дадут ответ через пару дней. Но выхода нет. Болеть здесь без страховки — лучше сразу застрелиться.

Иоанна пообещала всё выяснить и перезвонить. Кое с кем связалась сразу же. Первые сведения подтвердили худшее — в Москве нынче и пребывание в клинике и, тем более, операция, ненамного дешевле.

— Сволочи, — сказала Эмма Борисовна. — Все завоевания отняли. Своих шлюх в крови народной купают. Ну, ничего, подруга, пробьёмся!

— Ей сказали? — спросила Иоанна про свекровь.

— Сказали. Обрадовалась, что теперь Лиза вернётся. Она их, по-моему, путает, сына и внука, с головой уже того. Но аппетит — будь здоров. Кстати, ты бы поела, подруга, что уж теперь…

Господи, где взять силы? Она пыталась представить себе беспомощного больного Дениса — и не могла. Это было так же нелепо и страшно, как часы без стрелок. Денис, вечный, казалось, двигатель, трудоголик, у которого ни секунды зря не пропадало… Никакого послабления ни себе, ни другим, вечный бег с препятствиями. Да, у неё заболел муж, с которым она прожила, между прочим, более тридцати лет, и теперь придётся определять его в больницу, искать деньги — занимать, возможно, продавать антиквариат. Ухаживать за Денисом, вероятно, не один год, до конца жизни. А вокруг теперь, да, много волков, и слабому каюк, и даже их сын думает в первую очередь не об отце, а о бизнесе. Их внуки будут ещё хуже, ибо установка теперь такая, и надо найти силы продолжать жить. Потому что надо.

Было уже совсем темно. Жигулёнок подползал к Лужино по расхлябанной осенней дороге, переваливаясь через колдобины, как больной зверь к желанному логову. Отсидеться, зализать раны. С истошно счастливым лаем выскочил из будки Анчар, она отстегнула его, и он тут же удрал за кошкой, Но ей было не до кошки и не до Анчара. Машинально зарулила в гараж, закрыла ворота, прелые листья скользили под ногами, остро пахло посаженными вдоль дорожки ещё цветущими флоксами, а в доме… Только у лужинского дома был такой неповторимый тёплый запах…

Но сейчас ничто не радовало. Она с отвращением содрала с себя куртку, сапоги, свитер, джинсы и бельё, обтёрлась в ванной мокрым полотенцем — разогревать воду было тоже тошно, нырнула в старые шлёпанцы и халат, разбила на сковородку два яйца. В дверь царапался обескураженный небывалой свободой Анчар. Иоанна нашла его миску, плеснула похлёбки из холодильника. Тем временем запахло паленой яичницей. Бросила её туда же, в анчарову миску, разбила ещё два яйца на сковородку. Включила «ящик». Дикторша как всегда, ликующе и взахлёб, передавала вампирские новости — всё ужасно, распадается, закрывается, гибнет, сохнет, глохнет, чахнет, НАТО подступает к Садовому кольцу, население протестует не против того, что из него делают котлеты, а что не платят и плохо кормят перед бойней.

И Дениса вурдалаки, конечно же, залечат до смерти. Платная медицина — нонсенс, сдельщина тут неуместна. Чем больше болезней и койко-дней, тем выгодней эскулапу. Держать пациента в полудохлом состоянии как можно дольше, чтобы бесконечно капало в карман — это для мнительных «крутых», а беднота и вовсе отметается с порога, как недойная скотина в рентабельном хозяйстве.

По другой программе совокуплялись «голубые», по третьей — вертлявая рекламная дамочка, проезжая мимо элитного клуба «Ап-энд-даун», возжелала рыбы — форели. Заказала деликатес по мобильнику и через несколько секунд уже осчастливила своим появлением «партнёра», как теперь принято было выражаться, кокетливым: «Где рыба?» Иоанна мрачно подумала, что это бы здорово монтировалось с кадром из «Кавказской пленницы», где Юрий Никулин лупит по столу костяшкой домино — «Рыба!» И какой-нибудь впечатляющий взрыв из крутого боевика, сметающий всё и вся вместе с дамочкой. И никаких тебе апэндаунов. Гибель Помпеи.

Всё было настолько неправдоподобно, нелепо и ужасно, что казалось — надо просто проснуться. Постараться проснуться, посмеяться над диким кошмарным сном на родной совкой печи, под руководством партии-правительства. Пусть бездарных и перерождающихся, пусть «империи зла», с дутой дружбой народов, пусть без прав, с характеристиками с места работы, с очередям за колбасой по два двадцать и апельсинами по рубль сорок, где Филипп и Лиза с ребятами были бы рядом, а Денис лепил бы спокойно сериалы на родном «Мосфильме»…

«Пусть будут стукачи, дружинники, субботники и овощные базы, только верни меня домой, Господи, — снова тосковала Иоанна, — в страну, где я родилась и худо-бедно прожила более полувека, и за всё Тебя благодарила. И сейчас не было бы никаких проблем ни с Денисовым лечением, ни с любой операцией, и были бы живы солдатики — в Карабахе, Чечне, Таджикистане. И эти вурдалаки кромешные, пища адова, сидели бы спокойненько по КБ, тюрьмам и учреждениям, пили бы в столовых компот из сухофруктов, пусть даже водку, но не человечью кровушку»!

Она в сердцах вырубила в «ящике» звук, проглотила пресную резиновую яичницу — даже подняться за солонкой было лень. Плеснула в стакан самодельного сока — такие соки, смородиновые, вишнёвые, клубничные она наловчилась готовить на зиму.

Поколебавшись, добавила в стакан коньяку и, забравшись с ногами в дяди женино кресло, постаралась расслабиться. Коньяк не помог — хотелось задрать к потолку голову и выть. Наверное, она-таки завыла — лежащий у двери Анчар поднял морду и уши, глянул недоуменно. Стойкое отвращение к жизни — ни желания, ни сил что-либо предпринять. Она жалела Дениса умозрительно, так же умом понимала, что, кроме неё, у него никого нет, и надо что-то делать. Но так, наверное, чувствует себя заглохший автомобиль на дороге, когда кончается горючее. Можно ахать, подхлёстывать себя, стыдить, ужасаться; дёргаться — всё, бак пуст. Приехали.

А дом продолжал жить. Включался и отключался АГВ, холодильник, тикали часы, горели лампочки, похрапывал Анчар; береста в камине, казалось, так и ждала огня, чтобы вспыхнуть, затрещать жарко и весело.

«Смотреть камин» она могла часами, как некоторые граждане-зомби сериалы. С книгой, рукописью на коленях или просто так. Но теперь и от камина было тошно. Рулетка остановилась.

Ещё вчера было воскресенье, она вернулась с обедни, потом гуляла с Анчаром по дубраве. Шуршали под ногами рыжие листья, была чудесная погода — синее небо, рыжие дубы и перистые облака, предвестники дождя. Она думала, что надо бы успеть заготовить сухих листьев для утепления грядок и колодца, набрала полные карманы поздних опят-октябрят и представляла как Ганя, стоя на лесах за сотни километров от Лужина, расписывает стены своего храма, или тоже гуляет сейчас по таежным своим сопкам. И молилась, чтобы он тоже вспомнил о ней. И начисто забывала про грусть-тоску, увидав на рыжей листве бирюзовые сполохи синей птицы, которая в блаженно-чистой тоске выводила где-то на грани бытия нездешнюю свою мелодию. Песня синей птицы — верный признак, что её молитва о Гане услышана.

Всё. Пусть рулетка стоит, Иоанна выходит из игры. Никаких игр. Ненавистное «завтра» вставало на горизонте, как чудище на одной из ранних Ганиных картин.

Пусть всегда будет сегодня. Вот так, в кресле с ногами и потихоньку выть. Пусть завтра никогда не наступит.

Она вспомнила про экзотическое снотворное в спальне, давным-давно привезённое из-за бугра их общей приятельницей для страдающей бессоницей свекрови. Ядовито-розовые шарики. Свекровь их принимать опасалась, она вообще избегала лекарств и боялась, что кто-либо из детей их наглотается, поэтому отдала шарики Иоанне, чтобы зарыла на даче. Но они были такие красивые, эти шарики, такая милая упаковка в форме сердечка… Бережливая Иоанна терпеть не могла что-то выкидывать. И вот теперь… задёрнуть шторы, отпустить на свободу Анчара и проглотить всё разом, запив соком с коньяком. И спать, спать…