Возраст третьей любви - Анна Берсенева

Она открыла глаза и тут же зажмурилась снова. Свет лился прямо ей в лицо из окошка, которое до сих пор всегда было тусклым, белесым. Светило яркое утреннее солнце, и множество древесных пылинок плясало в его прямых лучах.

И она так обрадовалась этому неожиданному солнцу! Как может обрадоваться человек, не видевший его, кажется, целую жизнь.

И тут же сердце у нее похолодело. Она действительно не видела солнца целую жизнь… Потому что целая жизнь прошла с того дня, когда туман накрыл безлюдный берег, и лес, и избушку в лесу. А теперь туман развеялся, и эта жизнь кончалась.

Юры не было в избушке. Медленно, как будто каждый сапог был гирей, Женя обулась, плеснула в лицо воды из ведра и вышла на воздух.

Все преобразилось кругом. Она никогда не видела такой красоты, какую явило перед нею это ясное утро. Голые весенние деревья сияли мокрыми ветками, даже темные ели выглядели празднично, и весь лес звенел птичьими голосами, заглушая шум волн, доносящийся с берега.

И весь этот счастливый, праздничный шум первого солнечного утра показался Жене похоронным.

Она спустилась к морю. Скалистые выступы были мокрыми от ушедшего тумана, и она съезжала по ним на корточках, цепляясь за кусты.

Юра стоял у кромки воды на твердом песке, глядя на блестящую морскую гладь, у берега уже совсем свободную ото льда. Женя остановилась у подножия скалы с пилообразной вершиной и долго, не отрываясь, смотрела на него. Он не чувствовал ее взгляда и не оборачивался. А она не знала, чего хочет больше: чтобы он обернулся – с этим прощанием в глазах, или чтобы так и стоял как можно дольше, и время остановилось бы совсем.

Юра обернулся. Женя медленно подошла к нему. Она не знала, как назвать то, что увидела в его глазах. Горе, отчаяние, готовность смириться с неизбежным, даже страх?.. Но любовь стояла в них так глубоко, что сливалась с их темной синевой; ни одно из поверхностных чувств не было сильнее этого… И Женя не могла, не хотела поверить в неизбежность скорой разлуки, глядя в эти любимые глаза. Все в ней восставало против этого!

– Солнце, Женя… – сказал Юра, и руки его дрогнули, словно он хотел обнять ее – и не решился.

Он засунул руки в карманы синей куртки с эмблемой МЧС.

– Да. – Ее слова тоскливо повисли в прозрачном, пахнущем холодным морем воздухе. – Вот и все, Юра.

Он не решился, а она решилась вслух произнести то, что мучило обоих, мешая говорить и даже дышать, и решилась обнять его, щекой прижаться к его щеке – впервые колкой, небритой с утра.

– Прости меня… – услышала Женя. – Хоть ты прости меня, забудь меня, а я себе все равно не прощу…

– Не забуду, – ответила она, не открывая глаз и чувствуя, как твердеет его щека. – Ты так решил, Юра, что ж, не мне с тобой спорить. Но тебе с этим жить, никуда тебе теперь от этого не деться. Вот и знай, что я тебя не забуду.

Она произносила жестокие, безжалостные к нему слова, но все в ней говорило, кричало совсем о другом! О том, что ничего нет, кроме любви к нему, и все неважно, и ничего ей, кроме этого, не надо…

– Скоро будет вертолет, – отстранясь, сказал Юра.

Лицо у него стало совершенно непроницаемым и казалось спокойным.

– Ты прямо как диспетчер, – усмехнулась Женя.

– Просто знаю. Они и так, наверное, все эту неделю как на иголках провели. Не засидятся теперь. Найдут по розе ветров.

– Ну, жди, – пожала она плечами. – Прилетят – позовешь.

Женя вернулась в избушку. Только теперь она заметила, что он уже приготовился к тому, чтобы покинуть все это в любую минуту. Вымыты были кружки и жестянки. В прежнем порядке стояли банки, на дне которых еще оставалась крупа, грибы, сушеные ягоды. Швейцарский нож со множеством лезвий лежал на видном месте, рядом с пустой бутылкой из-под водки.

Женя вспомнила, как не решалась разрезать этим ножом только что пойманную, живую, еще бьющуюся рыбу, и как Юра забрал у нее нож, сказал: «Ну и не надо тебе этого делать», – и сделал все сам, уйдя к роднику.

Горло у нее перехватило, и она постаралась отогнать все воспоминания.

Женя услышала вертолетный гул, когда солнце, целый день не скрывавшееся ни за одним облачком, уже клонилось к закату. Звук мотора был похож на трещание детской трещотки. Они делали когда-то такие трещотки из палочек от мороженого и привязывали к велосипедным колесам, чтобы те задевали за спицы и трещали на весь Тверской бульвар.

Юра недавно вышел. Они весь день старались не оставаться в избушке вдвоем – выходили по очереди. Каждый раз, выходя, Женя чувствовала, что он смотрит ей вслед, и думала: наверное, следит, не появится ли снова медведь…

Она зажмурилась, присела на топчан. «Дай хоть последней нежностью выстелить твой уходящий шаг…» Все, не услышать больше шагов.

Женя вышла из избушки и, ускоряя шаги, почти побежала к берегу.

Юра был уже там. Он стоял, запрокинув голову, и вглядывался в глубокую небесную синеву. Она увидела ракетницу в его руке и поняла, что их заметят сразу, вот сейчас, как только покажется вертолет.

Красная ракета с шипением прочертила в небе длинную полосу. Вертолет снижался, гул нарастал, уже ничего не было слышно в этом гуле, Женя только видела, как Юра неподвижно стоит у воды, опустив руку с ракетницей и не глядя вверх.

И тут она закричала – отчаянно, пытаясь перекрыть гул мотора:

– Юра, нельзя так, нельзя! Что же мы делаем?!

Ее крика, конечно, уже нельзя было расслышать – но он обернулся и бросился к ней. Женя тоже не слышала, говорит ли он что-нибудь. Юра обнял ее так, что дыхание у нее занялось, и поцеловал – сначала в губы, задыхаясь, потом в полные слез глаза. Потом еще раз прижал к груди, обхватил ладонями ее голову, взглянул в лицо невыносимым взглядом.

Потом разомкнул объятия, легонько оттолкнул ее от себя и запрокинул голову вверх, глядя на быстро снижающийся вертолет.

Глава 13

Лифт не работал, и Юра поднимался по лестнице, чувствуя каждую ступеньку так, как будто зубьями пилы вел по собственному сердцу.

Все, что произошло с той минуты, когда красный след от ракеты развеялся в безоблачном небе, слилось в один невыносимый гул, в котором он не различал теперь ни слов, ни событий.

Мартынюк тряс его и хлопал по плечам так, как будто проверял, не мерещится ли ему, действительно ли его отрядный врач стоит перед ним на пустынном берегу, словно вернувшись с того света.

– Ну, Юра, – повторял он, – ну ты… Ну мы уже… Е-мое, Валентиныч, в какой же рубашке ты родился, а?!

Он слышал Игоревы слова, даже, кажется, что-то отвечал, пытался улыбаться. Но чувствовал только одно: Женин взгляд, пронзающий ему спину, как выстрел.

К счастью, никто и не требовал от него бурного восторга. Наверное, ребята решили, что лучше не приставать к человеку сразу после всего, что с ним произошло, и оставили расспросы до лучших времен.