Посмертные записки Пиквикского клуба - Чарльз Диккенс

— Все от добрых чувств, сэр, — с наилучшими намерениями, как говорил джентльмен, удрав от своей жены, потому что, кажется, ему неважно жилось с нею, — ответил мистер Уэллер.

— Можете идти, Сэм, — сказал мистер Пиквик.

— Благодарю вас, сэр, — ответил мистер Уэллер.

И, отвесив свой самый изящный поклон и надев самый изящный свой костюм, Сэм уселся на крыше эренделской кареты[90] и отправился в Доркинг.

«Маркиз Гренби» во времена миссис Уэллер был поистине образцом лучших придорожных постоялых дворов: он был достаточно велик, чтобы считаться удобным, но был достаточно мал, чтобы считаться уютным. На противоположной стороне дороги находилась большая вывеска на высоком столбе, изображавшая голову и плечи джентльмена с апоплексической физиономией, на нем был красный фрак с темно-синими отворотами, а над его треуголкой — мазок той же синей краски, изображавший небо. Еще выше помещались два флага; ниже последней пуговицы на его фраке помещались две пушки; а все вместе являлось выразительным и не вызывающим сомнений портретом славной памяти маркиза Гренби.

В окне буфетной красовалась превосходная коллекция гераней и блестящий ряд сосудов со спиртными напитками. На открытых ставнях виднелись различные надписи золотыми буквами, восхвалявшие мягкую постель и добрые вина; а внушительная группа поселян и конюхов, которые слонялись у дверей конюшни и возле водопойной колоды, служила показателем превосходного качества эля и горячительных напитков, продававшихся в буфетной. Спустившись с крыши кареты, Сэм Уэллер приостановился, чтобы глазом опытного путешественника отметить все эти мелочи, свидетельствовавшие о процветании заведения; обозрев всю картину, он немедленно вошел в дом, чрезвычайно довольный тем, что видел.

— Ну, что такое? — раздался пронзительный женский голос, лишь только Сэм просунул голову в дверь. — Что вам нужно, молодой человек?

Сэм посмотрел в ту сторону, откуда раздался голос. Он принадлежал довольно полной леди приятной наружности, которая сидела у камина в буфетной, раздувая огонь, чтобы вскипятить воду для чая. Она была не одна: по другую сторону камина, в кресле с высокой спинкой, сидел прямой, как жердь, человек в потертом черном костюме, с такой же длинной и негнущейся спиной, как спинка кресла, — человек, который сразу же привлек к себе особое и чрезвычайное внимание Сэма.

Это был красноносый джентльмен с длинной, худой ханжеской физиономией и глазами, напоминающими глаз гремучей змеи, — довольно острыми, но решительно неприятными. На нем были очень короткие штаны и черные бумажные чулки, которые, как и весь его костюм, заметно порыжели. Вид у него был накрахмаленный, но белый галстук накрахмален не был, и его длинные мятые концы болтались над застегнутым наглухо жилетом весьма неряшливо и неживописно. Пара поношенных толстых суконных перчаток, широкополая шляпа и полинявший зеленый зонт с пластинками из китового уса, торчащими сквозь покрышку, словно для замены отсутствующей ручки, лежали на стуле, размещенные с большой аккуратностью и заботливостью, свидетельствуя, казалось, о том, что красноносый, кто бы он ни был, не имеет ни малейшего намерения спешить с уходом.

Следует отдать справедливость красноносому: он был бы очень глуп, если бы питал подобного рода намерение, ибо, судя по всем видимостям, он должен был бы располагать весьма завидным кругом знакомств, чтобы рассчитывать на больший комфорт в другом месте. Огонь ярко пылал благодаря раздувательным мехам, а благодаря общим усилиям огня и мехов чайник весело пел. Маленький поднос с чайным прибором стоял на столе, тарелка с горячими намазанными маслом гренками тихонько шипела перед огнем, а сам красноносый был усердно занят превращением большого куска хлеба в такое же аппетитное блюдо, ибо орудовал длинной медной вилкой для поджаривания гренок. Перед ним стоял стакан горячего, дымящегося ананасного грога с ломтиками лимона; и каждый раз, когда красноносый отрывался от работы, исследуя кусок хлеба с целью установить, как подвигается дело, он отхлебывал глоток-другой горячего ананасного грога и улыбался довольной полной леди, раздувавшей огонь.

Сэм был так поглощен созерцанием этой уютной картины, что пропустил мимо ушей первый вопрос полной леди. Неприличие своего поведения он понял не раньше, чем тот же вопрос был повторен дважды, и каждый раз все более резким тоном.

— Командир дома? — осведомился Сэм в ответ на вопрос.

— Нет, — отозвалась миссис Уэллер, ибо полная леди была не кто иная, как вдова и единственная душеприказчица покойного мистера Кларка. — Нет, нету его, да я его и не жду.

— Должно быть, он сегодня поехал с каретой? — высказал предположение Сэм.

— Может быть, да, а может быть, и нет, — ответила миссис Уэллер, намазывая маслом гренок который только что поджарил красноносый. — Я не знаю, да и знать не хочу. Призовите благословение божие, мистер Стиггинс.

Красноносый исполнил ее желание и тотчас же с удивительной прожорливостью набросился на гренки.

Наружность красноносого сразу заставила Сэма заподозрить, что это и есть тот заместитель пастыря, о котором говорил его уважаемый родитель. Когда же Сэм увидел, как он ест, все сомнения по этому вопросу рассеялись, и Сэм мгновенно сообразил, что должен упрочить здесь свое положение незамедлительно, если намерен временно обосноваться там, где находится. Поэтому он приступил к действиям — перекинул руку через низенькую перегородку буфетной, спокойно отодвинул задвижку и не спеша вошел.

— Мачеха, — сказал Сэм, — как поживаете?

— Наверно, это какой-нибудь Уэллер! — воскликнула миссис Уэллер, не очень-то приветливо разглядывая лицо Сэма.

— Думаю, что так, — сказал невозмутимо Сэм, — и надеюсь, этот — вот преподобный джентльмен простит меня, если я скажу, что хотел бы я быть тем самым Уэллером, который имеет счастье называть вас своей, мачеха.

Этот комплимент был двойным зарядом. Подразумевалось, что мистер Уэллер — особа весьма приятная и что у мистера Стиггинса клерикальная наружность. Он сразу произвел впечатление, и Сэм, на этом не останавливаясь, подошел к мачехе и поцеловал ее.

— Убирайтесь! — сказала миссис Уэллер, отталкивая его.

— Стыдитесь, молодой человек! — сказал джентльмен с красным носом.

— Ничего обидного, сэр, ничего обидного! — отозвался Сэм. — Впрочем, вы совершенно правы — не годится так делать, если мачеха молода и хороша собой, не правда ли, сэр?

— Все это суета, — сказал мистер Стиггинс.

— Ах, это верно! — сказала миссис Уэллер, поправляя чепец.

Сэм тоже так думал, но промолчал.

Заместитель пастыря, казалось, был далеко не в восторге от появления Сэма, а когда рассеялось первое возбуждение, вызванное комплиментом, даже у миссис Уэллер вид был такой, словно она могла обойтись без него, не испытывая ни малейшего неудобства. Однако Сэм был здесь, и так как его нельзя было приличным образом выставить за дверь, то все трое уселись пить чай.

— А как поживает отец? — спросил Сэм.

Услышав этот вопрос, миссис Уэллер воздела руки и закатила глаза, будто тема была слишком мучительна, чтобы ее затрагивать.

Мистер Стиггинс застонал.

— Что такое с этим джентльменом? — осведомился Сэм.

— Он скорбит о пути, по которому идет ваш отец, — ответила миссис Уэллер.

— О, вот как! Неужели? — сказал Сэм.

— И у него есть на то основания, — с важностью добавила миссис Уэллер.

Мистер Стиггинс взял еще гренок и тяжко застонал.

— Он ужасный грешник, — сказала миссис Уэллер.

— Сосуд гнева! — воскликнул мистер Стиггинс.

Он откусил большой кусок гренка и снова застонал.

Сэм ощутил настоятельную потребность дать преподобному мистеру Стиггинсу какой-нибудь повод для стонов, но сдержал свои чувства и только спросил:

— Что же натворил старик?

— Натворил, вот именно! — подхватила миссис Уэллер. — О, у него каменное сердце! Каждый вечер этот превосходный человек, — не хмурьтесь, мистер Стиггинс, я не могу не сказать, что вы превосходный человек, приходит и просиживает здесь часами, а на него это не производит ни малейшего впечатления.

— Вот это странно, — сказал Сэм. — На меня это производило бы очень сильное впечатление, будь я на его месте, я в этом уверен.

— Дело в том, мой юный друг, — торжественно сказал мистер Стиггинс, — что у него черствое сердце. О мой юный друг, кто бы мог противостоять мольбам шестнадцати наших любезнейших сестер и отклонить их просьбу о пожертвовании для нашего благородного общества, которое снабжает негритянских младенцев Вест-Индии фланелевыми жилетами и душеспасительными носовыми платками!

— А что такое душеспасительный носовой платок? — спросил Сэм. — Я никогда не слыхал о таких предметах.