Грязная любовь - Меган Харт

– Ты назвала меня лгуньей и шлюхой. – Я буквально выдавила из себя слова, застрявшие у меня в горле, – они были словно острые камни, оставлявшие после себя царапины.

Я никогда не видела, чтобы моя мать была в таком состоянии, чтобы не замечала, как слезы смывают с ее лица косметику, и не трепыхалась по поводу того, что нос краснеет. Она снова вытерла глаза, еще больше размазывая тени и тушь. Без косметики она выглядела чуть ли не голой. Уязвимой.

– Ты думаешь, я была лгуньей и шлюхой? – спросила я. Мой голос звучал умоляюще, хотя я хотела не просить, а потребовать ответа.

– Нет, я так не думаю, Элла.

– Тогда почему ты говорила мне такие слова? – Я тоже всхлипнула, но даже не думала о том, чтобы вытереть лицо, продолжая держать руки на столе, словно они были якорем. – Почему?

– Я думала, что, сказав их, смогу в это поверить! – закричала она. – Потому что я не хотела верить в то, что он делал с тобой все те вещи. Я не хотела верить в это, Элла. В то, что мой сын мог быть такой… такой… Если бы мне удалось поверить в то, что ты лгунья, тогда я убедила бы себя, что он ни при чем. Потому что я предпочла бы иметь дочь лгунью и шлюху, чем сына, изнасиловавшего свою сестру.

– Так же как и сына, который был бы геем? – мягко спросила я, так мягко, что сама удивилась, что способна говорить так. – Ты предпочитаешь иметь сына, который убил себя сам, и дочь, у которой нет настоящей жизни, сыну, который жив и здоров, но которому нравятся мужчины?

Мне не доставило удовольствия видеть, как она вздрогнула и съежилась, скукожилась. До этого я всегда думала, что когда наконец заведу с ней этот разговор, почувствую удовлетворение, но испытывала только грусть и сожаление.

– Ты не понимаешь, что значит иметь детей. Когда они не оправдывают твоих ожиданий, разочаровывают. Не понимаешь, что значит дать жизнь другому человеку и видеть, как он ее губит. Ты не поймешь, Элла, как я себя чувствую.

Я смотрела на нее еще несколько долгих секунд. Она плакала, а мои слезы стали катиться медленнее. Наконец я встала. Меня не переполнял триумф. Только одно чувство, которого я так давно жаждала. Она меня приняла.

– Нет, мама, – сказала я, и в моем голосе слышалась доброта. – Не пойму. И наверное, никогда.

Она кивнула и снова вернулась к своему кофе и сигарете, и я впервые в жизни увидела в ней не сказочную королеву, какой я представляла ее ребенком, и не злую ведьму, как я стала считать о ней позже, а женщину. Всего лишь женщину.

Я обняла мать, дым от ее сигареты жег мне легкие. Сначала она не ответила на мое объятие, но затем все-таки обняла меня, хлопая по спине и расчесывая мне волосы пальцами.

Больше мы ничего не говорили, опасаясь, что слова могут все испортить. Затем я ушла, оставив ее за столом и думая, что мне стоит ее снова как-нибудь навестить. Может быть, мы даже поговорим. Но на сегодня слов было достаточно.

Я не стала благочестивой, хотя и впрямь посетила одну-две мессы. Современная служба была ничего, хотя совсем не походила на тот ритуал, что я помнила из детства, – дающий утешение и в то же время загадочный. Ближе к концу я поняла, что мне его не хватает, хотя мне понравилась служба, которую вел отец Хеннесси, рассказывая о том, к чему следует быть готовой современной молодежи. Покидая церковь, я пожала ему руку и негромко сказала: «Спасибо вам, отец», он сжал мои пальцы, скрюченные от артрита, и, глядя прямо в глаза, сказал:

– Здесь тебе всегда рады.

Впрочем, я не перестала «ненавидеть» свою мать и, когда она звонила, могла взять трубку, только сделав над собой усилие. Да и наши разговоры с ней всегда выхолили натянутыми, мы были вежливы, но говорили, словно чужие. Она перестала расспрашивать меня о Дэне и стала больше говорить о своей жизни. О том, что оформила абонемент в тренажерный зал и стала посещать литературный кружок. Если уж я считала странным говорить с ней на подобные темы, уверена, она чувствовала себя так же странно, не делая мне колких замечаний и обходясь без нравоучительных разглагольствований. Но хотя бы мы обе прилагали усилия, и я впервые в жизни призналась себе, что, возможно, по-другому у нас ничего и не будет.

По ночам, как и большую часть своей жизни, я снова была одна. Я много читала, вязала. Перекрасила кухню, вычистила ковры паром. Я вдруг обнаружила, что у меня куча времени, хотя раньше мне его не хватало для того, чтобы переделать все дела, а все потому, что рядом не было человека, с которым я могла бы его провести. В моей жизни вдруг образовалась пустота, которую я ничем не могла заполнить.

Я могла бы ему позвонить. Должна была. Меня останавливала гордость и еще страх. Что, если я позвоню, а он не ответит или, даже хуже того, откажется со мной говорить?

До Дэна я долго жила одна и не видела веских причин, почему я не могла продолжать жить без него. Если не считать того, что скучала по нему. Хотя бы потому, что он мог заставить меня смеяться. Он мог заставить меня забыться.

Однажды вечером в дверь позвонили. Я пошла открывать ее с сильно бьющимся сердцем и жалея, что не сделала себе макияж и прическу, собрав волосы в простой хвостик, который к тому времени уже растрепался. Впрочем, мужчину, стоявшего на моем пороге, мои ухищрения казаться красивой все равно оставили бы равнодушным. Он заключил меня в объятия, отчего у меня перехватило дыхание, а затем так обстучал мне бока, что я вовсе не могла дышать.

– Чад! – Я ужом извернулась из его рук, чтобы сделать хотя бы небольшой вдох, а затем сама сжала его в объятиях. Отступив на шаг, я оглядела его с головы до ног. – Что ты здесь делаешь?

– Люк убедил меня, что мне надо увидеться со своей старушкой сестрой, – хмыкнул Чад.

Он неплохо выглядел, мой братишка, возвышаясь надо мной с тех пор, как достиг половой зрелости. В отличие от меня, он был блондин, с карими, а не голубыми, как у меня, глазами, и загорелый. Нас с ним объединяла только улыбка. Я всмотрелась в него пристальнее, чтобы понять, изменился ли он за это время, и действительно заметила в нем кое-какие перемены.

– Не могу поверить, что наконец тебя вижу, – сказал он.

– Я могу. – Я взяла его за руку и втянула его к себе. – Я только не верю, что ты здесь.

Чад сидел за моим кухонным столом и посвящал меня в последние события своей жизни, а я сидела и все никак не могла убедить себя в том, что действительно его вижу. Он прервал свой рассказ, чтобы ему ничего не мешало меня рассмотреть. Его слегка насмешливая улыбка смягчилась, когда он взял меня за руку.

– Как я должен понимать твое выражение, крошка?

– Просто рада, что ты здесь, Чадди. – Я крепко держала его руку. Мы обменялись взглядами.

Выжили.

Конечно, я и слышать не захотела ни о каком отеле. И уж тем более не тогда, когда в моем доме пустовали две спальни. Было так приятно, что он со мной. Что есть с кем выпить кофе утром. Для кого сварить яйца. Что есть кто-то, кто так хорошо меня знает, что мне не нужно ничего объяснять. По вечерам мы ходили на ужин, в кино, на танцы. Мы часами болтали на моем диване, смотрели эпизоды из «Придурков из Хаззарда» и спорили, кто из двух кузенов сексуальнее: Бо или Люк. Чад утверждал, что их притягательность только возросла бы, если бы они поцеловались, переплетя языки. Я захохотала как сумасшедшая и рассыпала попкорн.