Всемирная история. Том 4. Новейшая история - Оскар Йегер

Франция вышла из войны побежденная, но в существенных жизненных условиях не ослабленная. Парижане сумели польстить самому влиятельному из государей, императору Александру, и новый мир наложил на них ничтожные земельные уступки; Филиппвиль и Мариенбург передали новому государству — Соединенным Нидерландам; Саарлуи, Ландау и окрестности — Германии; Савойя и Ницца — Сардинии; ей оставили все ее завоевания и приобретения до 1790 года; а природа, положение страны предоставляли трудолюбивому, хозяйственному, предприимчивому народу плодородную почву, прекрасный климат, выгодное положение на двух морях; к тому же дух единства в населении, твердо сплоченный народ, в то время насчитывавший 23 миллиона человек; ввиду всего этого, Франция имела преимущество перед всеми другими державами. В числе всех этих миллионов подданных не было ни одного, который пожелал бы не быть французом. В этом она составляла противоположность двум немецким державам — Австрии и Пруссии.

Из этих держав Австрия больше получила от мирных договоров и постановлений конгрессов. Франц I мог похвалиться приращением населения в 2 миллиона человек по сравнению с 1792 годом. Взамен Нидерландов и юго-западных немецких земель, не имевших цены и составлявших, как и Бельгия, тягость, Австрия получила Тироль с Зальцбургом и в Италии две превосходные провинции — Ломбардию и Венецию. Двадцативосьмимиллионное население этих земель было очень разнородно и состояло из немцев, итальянцев, мадьяр, славян; но в то время этого не опасались — одно чувство национальности никогда не победило бы Наполеона. Империя составляла прекрасно округленное целое, в 12 000 кв. миль; семь восьмых населения были римско-католического вероисповедания, следовательно, в этом отношении наблюдалось некоторое единство. Члены конгресса, собравшиеся в Вене, принесли эти земли, с их жителями, даже при поверхностном взгляде не оставлявшие желать ничего лучшего, в дар гостеприимному двору и государственному человеку, которому немало стоило угощение этого знатного общества.

Но поверхностным взглядом видно было затруднительное положение поддержанной и восстановленной Пруссии. Она была меньшей из великих держав: 5000 кв. миль и 10 000 000 жителей, а эти 5000 кв. миль состояли из большей — восточной, и меньшей — западной — частей, не только не смежных, но еще разделенных соперническими, враждебными средними и мелкими государствами. Из 10 000 000 жителей более половины было вновь присоединенных, частично, как 845 000 отделенных от Саксонии (главного приобретения Пруссии на востоке), крайне враждебных. Третья часть присоединенных жителей были католики и большая часть этих католиков жили в западной части, в Вестфалии и в Прирейнской области по соседству с католическими странами, Бельгией и Францией. Маленькое разнородное государство имело к тому же неблагоприятные границы. На востоке, не обращая внимания на границы с Австрией и Швецией, она граничила с Россией, громадным государством, с населением вчетверо большим, на западе — с Францией, твердо сплоченным единым государством в 23 миллиона жителей. Границы Пруссии не имели ни естественных укреплений, ни оборонительных сооружений, и кроме того оборона не облегчалась, а затруднялась тем, что Пруссии приходилось и на Мемеле, и на Рейне защищать целостность Германии одновременно со своей собственной. В этом была и хорошая сторона, быть может лучшая доля, выпадающая сильному человеку, как и соединению сильных людей, — тяжелая, но ясная, исполнимая нравственная задача и назначение: ее интересы и судьба были связаны с судьбой и интересами Германии.

Испания и Португалия остались в прежних границах; Швеция вознаграждена за отошедшую к России Финляндию в 1808 году Норвегией, но так, что у обоих государств был только общий государь, династия. В убытке была Дания, искупавшая таким образом упорную преданность Наполеону. Часть Шведской Померании, составлявшей ее вознаграждение за Норвегию, она предоставила Пруссии за герцогство Лауенбургское и денежную доплату. У нее оставалось еще в германских владениях герцогство Голштейн и населенный преимущественно немцами, хотя и не принадлежащий к Германии, Шлезвиг.

Особенно затруднительны и своеобразны были задачи конгресса относительно Нидерландов, Италии, Швейцарии — стран, составлявших Германскую империю, хотя бы номинально, а теперь называвшихся Германией. На северной границе Франции эта политика создала с виду сильное и, при поддержке Англии, способное к самозащите государство. Собраны были под одним Оранским скипетром старинные бургундские земли, Голландия и Бельгия; северные, говорящие по-немецки, в большинстве протестантские провинции и южные, Валлонские, католические, под общим название королевства Соединенных Нидерландов.

Несчастный жребий выпал на долю Италии — страны, которой Наполеон, кроме благодеяний в управлении и в правительстве, оставил великое, знаменательное имя «королевства Италии». Об этом теперь не было и речи; полуостров, самой природой предназначенный к единству, принято было называть Италией, но только как собирательное название средних и мелких, а также отчужденных провинций; австрийские провинции — Венеция и Ломбардия — названы были Ломбардо-Венецианским королевством; в королевстве Сардинии и на юге, в королевстве обеих Сицилии, восстановлены Бурбоны; великое герцогство Тосканское, герцогство Парм-ское, герцогство Моденское и самое невозможное из всех государств — Церковная область, находились под управлением главы хорошо организованной, корыстолюбивой Римской Церкви, этой всемирной державы, влияние которой распространялось на всю вселенную. Одно то, что область эта занимала середину полуострова, делало невозможным всякое политическое единство Италии.

Для Германии и Швейцарии приходилось изыскивать какую-нибудь форму правления, в которой выражалась бы и признавалась политическая общность отдельных частей этой древней федерации. Прения, споры и конституционная путаница привели Швейцарию к очень шаткой федерации из 22 кантонов различной величины, причем центр тяжести находился в отдельных кантонах, а об общем союзе, законодательстве и внешней политике не было и речи. В Германии затруднительно было установление границ; но с этим справились, и Германия 1815 года представляла из себя нечто менее безобразное, чем прежняя Германская или Римская империя, состоявшая примерно из 300 владельческих территорий.

Новая Германия, политические основы которой изложены были в германском союзном договоре, от 8 июня 1815 года, следовательно, Германский союз состоял всего из 33 государств всяких величин. Четыре государства — Австрия, Пруссия, Дания и Нидерланды — принадлежали к союзу только частью владений своих. Членами «чисто немецкими» были королевства: Баварское, Ганноверское, Саксонское и Вюртембергское, курфюршество Гессенское, шесть великих герцогств, 14 герцогств и княжеств; некоторые из них равнялись всего нескольким квадратным милям. Из целого ряда некогда могущественных имперских городов оставалось только четыре: Франкфурт-на-Майне, Бремен, Гамбург и Любек. Смелые патриотические надежды на восстановление настоящей немецкой национальной империи не оправдались. Цель Союза была самая скромная: «Сохранение внешней и внутренней безопасности Германии и независимость и неприкосновенность отдельных немецких государств».

Конгрессу удалось, таким образом, восстановить внешний порядок в делах Европы. О немногих общих постановлениях, как-то: отмене торговли неграми, установлении свободы плавания по рекам, протекающим в различных государствах, не стоит и говорить, да, в сущности от такого собрания нельзя было и ожидать большего. Конечно, велика была разница между настроением и надеждами, возбужденными последней войной, и более чем скромной действительностью. Самые могущественные чувствовали это: подписанный и обнародованный 26 сентября 1815 года акт, названный договором и подписанный императорами России и Австрии и королем Пруссии, в трех параграфах заключал обязательства и обещания этих государей, представителей трех главных христианских религий: быть братьями, управлять своими народами и войсками в духе братства, как отцы семействами; народам советовали ежедневно упражняться и укрепляться в обязанностях христианина и приглашали остальных государей примкнуть к этому союзу, названному кратко — Священным союзом.

В сущности, это был пустой разговор, так как сам руководитель конгресса, Меттерних, втайне относился к договору непочтительно, называя его пустословием (verbiage). Надо помнить, что значение в мире действительности этих слов о христианстве и братстве было то же, что «братство, свобода и права человека» в якобинском государстве. Примечательно то, что трое государей, один римско-католик, один греко-православный и один протестант — заявили о своей принадлежности к такому христианскому братству, тогда как папа не участвовал в нем вовсе и даже протестовал, впрочем, безуспешно, против такого умиротворения Европы, при котором не могли не санкционировать старинные утраты римской Церкви. Большого значения не имело и это, так как евангельская свобода и христианская терпимость проникают в сердца не сверху, не от великих мира, не по предложению властей духовных или светских, но постепенно зреют в душе и сердце массы и таким образом распространяются в мире.