Тайный брак - Виктория Холт

Размышляя о себе, я молила судьбу об одном, чтобы моя жизнь оставалась такой, какая она есть: рядом с любимыми детьми, любимым мужем, чтобы никто в нее не вторгался. Для счастья мне больше никого и ничего не надо.

Встреча с детьми прошла радостно, но немного тревожно. Начать с того, что ни Гиймот, ни они не вышли из замка, когда мы подъехали к нему. Только по лицам двух Джоанн и Агнессы я поняла, что все в порядке, просто соблюдаются меры предосторожности, о коих мы условились заранее.

Когда же я наконец увидела моих мальчиков, то не могла не огорчиться: даже Эдмунд не сразу узнал меня. О Джаспере я уже не говорю.

Я подбежала к ним и обняла обоих, они поначалу удивились и с недоверием смотрели на меня. В глазах у Гиймот стояли слезы. Я тоже не сумела сдержать их.

Но я снова вернулась к моим детям, домой. И верила, что все будет хорошо.

Гиймот рассказала, что в мое отсутствие жизнь у них протекала спокойно, посетителей не было. А больше всего ждали нашего возвращения.

Жизнь пошла своим чередом. После моего приезда к нам в замок тоже никто не наведывался, и я вновь окунулась в стихию радостного покоя. Никогда еще весна не казалась мне такой прекрасной!

Той весной я почувствовала, что опять забеременела. И опять не хотела и не могла думать ни о чем другом, кроме как о моей семье, о муже, о родившихся детях и о том ребенке, которого я зачала. Ничего другого для меня не существовало.

Но оно — это другое — окружало нас, и от него невозможно никуда уйти.

Стало известно, что той же весной англичане оставили город Шартр.

Оуэн сказал, что военное счастье, видимо, окончательно изменило Бедфорду. У французов не стало Девы, но она сделала свое дело — вдохнула в их души утраченную гордость и мужество; а ее смерть, в которой они чувствуют себя повинными, бередит совесть и не дает сложить оружие.

Весной же мой сын Генрих впервые открыл заседание парламента. Ему уже исполнилось почти двенадцать, для своего возраста он выглядел вполне зрелым. И, как многие считали, был таким. Он начал все больше входить в дела государства и продолжал поражать окружающих своей серьезностью и рассудительностью. Члены парламента остались в восторге от его умения держать себя, и даже строгий воспитатель юного короля граф Уорик одобрял его поведение.

Разумеется, не прекращались ссоры внутри парламента, внутри Королевского совета. Враги кардинала Бофорта по-прежнему не давали ему покоя, подстегиваемые Глостером. Они порицали его за то, что присягу в верности кардинал принес первому папе римскому, а не своей стране. Чего же ждать от такого новоявленного кардинала?.. Дошло до того, что в парламенте ему пытались предъявить обвинение в измене. Это происходило на заседании, где присутствовал мой сын. Кардинал защищался с присущим ему достоинством и красноречием. Как мне рассказывали, молодой король выслушал всех и в самом конце решился выступить сам.

Его не по годам зрелая и убедительная речь в защиту Бофорта удивила и потрясла членов парламента. Обвинение с кардинала сняли.

Я гордилась сыном и жалела, что не могла стать свидетелем его успехов в парламенте. То, что я о нем слышала, успокаивало меня — я уже почти не опасалась, что в нем может пробудиться страшная болезнь моего отца. Видимо, он окончательно исцелился от потрясения, которое пережил после недавнего суда над Девой Иоанной и ее сожжения на костре.

Нет, все-таки я ошиблась, когда говорила о своем ощущении счастья! Для полного счастья мне так не хватало возможности быть со старшим сыном, видеть его членом нашей семьи. Мне хотелось, чтобы он узнал о существовании своих братьев и их отца, моего мужа…

Дни делали свое дело — они пролетали.

Кончилось лето. Близился срок моих новых родов.

Я, как всегда в эти периоды, пребывала в состоянии безмятежного, радужного спокойствия. Однако Оуэн постоянно напоминал о необходимости соблюдать предельную осторожность, помнить, что сохранение тайны становится для нас все трудней, а потому нельзя допускать ни малейшего промаха. Порой мне казалось, он чересчур сгущает краски, я даже сетовала на него за это.

О, как я ошибалась!..

Моя дочь Джесина появилась на свет, окруженная тем же покровом тайны, что и два ее брата. Мы с Оуэном хотели дочь после двух сыновей, и судьба подарила нам ее. Она родилась здоровой, чудесной, беленькой — как ее братья. Прекрасное пополнение семейства!

Гиймот радовалась чуть ли не больше всех: она вообще любила нянчить детей разного возраста, но предпочитала самых маленьких.

Не успела я прийти в себя после рождения ребенка, как издалека до меня дошло печальное известие. Первым узнал о нем Оуэн и вначале даже хотел отложить сообщение, чтобы лишний раз не волновать меня. Но мы настолько знали друг друга, что я сразу почувствовала его колебание и спросила, о чем он не решается сказать мне.

— Я знал, что ты с ней сдружилась, — начал он. — Она еще так молода. Это такой удар… И, несомненно, последствия не замедлят сказаться.

— Оуэн! О ком ты говоришь? Кто она?

— Герцогиня Бедфорд.

— Анна?

Он склонил голову.

— Она умерла.

— О, бедный Джон! Он так любил ее.

— Не забывай, она сестра герцога Бургундского, и уже этим помогала Бедфорду. Теперь наши дела пойдут еще хуже.

— Они так любили друг друга, — повторила я. — Отчего она умерла?

— Какая-то опасная болезнь.

— Она моложе меня.

Оуэн заключил меня в объятия… Я знала его мысли сейчас и разделяла их. Да, жизнь полна неожиданностей и опасностей, в числе которых и внезапные болезни. И что с каждой стороны в любой момент нам может быть нанесен удар. Сегодня ты жив, завтра тебя уже нет на этой земле…

Я сказала:

— Ей было всего двадцать восемь… А что слышно о герцоге?

— Он в страшном горе. Совершенно подавлен… Не зря говорят, что несчастье не приходит в одиночку, пришла беда — отворяй ворота. После военных неудач еще вот это…

— Как бы мне хотелось повидать его! Попытаться утешить, выразить соболезнование.

— Не думаю, что он сумеет приехать сейчас в Англию…

Позднее мне стало известно, что Анну торжественно погребли в парижской церкви Целестинцев и что парижане искренне оплакивали ее — ее любили, несмотря на то, что она была женой врага, и называли «прекрасной доброй дамой».

Еще Оуэн сказал, что, как ему сказали, герцог Бургундский после смерти сестры совсем отдалился от Бедфорда.

Мои соболезнования в адрес герцога уступили место удивлению и даже негодованию, когда стало известно, что он снова женился. Его женой опять стала француженка из того самого рода Люксембургов, один из представителей которого не так давно захватил в плен Деву Иоанну и потом продал за немалые деньги англичанам.