Сияние Каракума (сборник) - Курбандурды Курбансахатов

Миша сидел, прислонившись к стволу дерева, затягивался сигаретой, щурил глаза на Аноприенко и улыбался А я снова мысленно очутился в родных краях и видел круглое личико моей жены. Она вглядывалась в меня своими тёплыми, ласковыми глазами и была такой же, как в последний раз, на вокзале. Она что-то шептала, и я догадывался: «Со дня разлуки с тобой прошло 397 дней…»

Так она мне писала в письме.

Раздался протяжный вопль. Наш взвод, пробирающийся лесом на стрельбище, остановился и прислушался.

Вопль доносился откуда-то справа, из-за дубовых стволов. Временами он прерывался, и тогда слышалось чьё-то тяжёлое дыхание.

За деревьями мы увидели корову, которую засасывало болото. Её глаза, застывшие от ужаса, были круглы и огромны. Мы без слов приступили к делу. Наложили веток. Приволокли бревно. Аноприенко, измазанный чёрной глиной, отыскал коровий хвост, а Миша ухватился за рога.

Корова стронулась с места. Теперь можно было просунуть бревно ей под брюхо. Наконец мы вытянули её на твёрдую почву. Лейтенант, глянув на часы, заторопился:

— Задержались на тридцать пять минут. На стрельбище уже давно ждут нас, живее, живее!

Ребята, довольные сделанным, и без понуканья торопились. Аноприенко вновь нашёл повод почесать язык:

— Товарищ лейтенант, если вы и на сей раз не накажете Мишу, будет несправедливо. Видели, как он присосался к коровьему вымени? Товарищ командир, накажите его. Накажите за то, что он высосал чужую долю молока. Он, товарищ лейтенант, ребёнка-телёнка обидел. Если не верите, посмотрите на его губы.

Мы взглянули на Мишу. В самом деле его губы были измазаны глиной. Ребята заулыбались.

Корова посмотрела нам вслед и протяжно замычала: «Мо-о-о-о».

Тут уж нас и вовсе смех разобрал: «С Мишей прощается».

Сегодня нам велено тщательно осмотреть свои парашюты. Это всегда делалось перед прыжками. Значит, дня через два-три опять прыжки.

Но уже на следующий день «ГАЗ-69» повёл за собой караван автомашин с десантниками-парашютистами. На земле и деревьях лежал снег — зима. И ветер, швыряя этот снег туда и сюда, заставлял нас ёжиться. Мороз покусывал нос и уши, словно собака, когда та, играя, пытается порвать мохнатый тельпек.

Только в самолёте по телу разлилось тепло. Моя рука на запасном парашюте. На неё падают капли. Это тают снежинки на капюшоне.

Самолёт набрал высоту и раскрыл люк. Ветер, ворвавшийся внутрь, расшевелил ребят, разомлевших от тепла. Сидим, глядим на поверхность облаков. Тут же команда: «Приготовиться!». И следующая: «Пошли!». Падая, я закрутился как волчок. И почему-то растерялся. Дёрнул кольцо значительно раньше положенного времени и почувствовал, что лечу вверх тормашками, ноги выше головы — запутался в стропах парашюта. Удалось освободить одну ногу. Но для второй уже не оставалось ни сил, ни решительности.

Земля летела мне навстречу, а я, словно парализованный, бездействовал и знал — после падения никакой мастер-хирург меня не соберёт.

И тут с земли донёсся глуховатый голос:

— Не паникуй, гвардеец. Достань нож и перережь стропы. Спокойно. Нож твой на поясном ремне. Спокойно…

Солдатскому оружию спасибо! Нажал кнопку, — со щелчком обнажилось лезвие ножа. Ветер подхватил концы перерезанных строп, на душе полегчало. Я взглянул на свой надутый парашют, напоминавший камышовую циновку, на белые купола других парашютов, готовых уже приземлиться, и рассмеялся: хорошо всё-таки жить!

До земли оставался совсем пустяк. Тот, поддерживающий меня глуховатый голос раздался снова:

— Не торопись. Сведи ноги, носки и пятки вместе. Задние лямки подтяни ещё: ветер восточный, ветер восточный. Не забывай — приземляться по ходу ветра…

Глянув вниз и, заметив толпу людей, глазевших на меня, я смутился. Расстояние между нами сокращалось быстро… 50 метров… 30… 10… Земля!

Ребята подбежали, помогли подтянуть парашют, который волок меня по снегу. Увидев торопливо идущего Тарасова с рупором в руке, я быстро прикинул: «На худой конец десять суток гаупвахты. Правда, зимой на ней холодновато, ну, придётся потерпеть».

Я не успел ещё освободиться от парашюта, но, вытянувшись по стойке смирно, отрапортовал:

— Гвардии ефрейтор Назаров выполнил тринадцатый прыжок.

Подполковник обвёл окружающих взглядом и скомандовал:

— Полк… смирно! За проявленную находчивость и умелые действия в воздухе гвардии ефрейтор Назаров награждается значком «Парашютист-отличник».

— Служу Советскому Союзу!

Произнеся эти слова, я почувствовал, что голова вскинулась, а грудь выпятилась вперёд.

…Прошло дней десять-пятнадцать. Я был дежурным по кухне. Вошёл Петя Нефёдов с газетой и ткнул пальцем в статью под заголовком: «Тринадцатый для десантников не опасный».

Последнее письмо, полученное от Тани, не шло у меня из головы. «…Иногда так хочется повидаться с вами. Скучаю о вас, и моему сердцу мало места в груди и в целом мире. Я мучаюсь и думаю, думаю… Подхожу к вашим зелёным воротам, прислушиваюсь к вашему пению…»

Письмо кончалось немного странной фразой: «Ах вы, мои воины, как я вас люблю».

Я сделал вывод — это слова признания. Но почему во множественном числе — мои воины?

Заколебался: нет, Нуры, ошибаешься. Погляди чуть дальше носа. Она же видела твой военный билет. А в нём всё указано, вплоть до дня рождения твоей жены. И то, что моя молодая жена в ожидании меня проглядела все глаза, ей тоже известно. А Таня ничуть не похожа на эгоистку.

Я даже стал подсмеиваться над собой: «Мало ли в городе слоняющихся солдат? Тоже мне — неотразимый сердцеед». Но письмо продолжало волновать.

Решил в ближайшее увольнение поговорить с Таней. В голове вертелась наивная мысль: если поговорю с ней — избавлюсь от этих дум. А может быть, я должен её возненавидеть? А за что? За то, что она приветлива, ласково встречает меня, или за то, что говорит: «Солдаты, я вас очень люблю»?

Но увольнение не так-то легко получить. Если я обращусь к ротному, он, несомненно, ответит: «Товарищ ефрейтор, вы были в увольнении недавно. В роте вы не один, подождите, дойдёт до вас очередь, вот и пойдёте».

И тогда я решил обратиться к комбату. Стал придумывать причину встречи с ним. Однажды я увидел его среди солдат, поливавших газоны. Цветы ещё в начале весны сеял вместе с нами сам комбат.

Я подошёл к нему строевым.

— Товарищ майор, разрешите обратиться?

— А ну-ка валяй, послушаем, что ты нам скажешь.

— Товарищ майор, мне необходимо в город в предстоящий выходный день! — выпалил я неожиданно для себя.

Комбат удивил меня гораздо больше, чем я его, наверное:

— Товарищ ефрейтор, я собираюсь направить вас на кратковременные курсы сержантов. После окончания курсов вернётесь в свою роту и вместо сержанта Корытко будете командовать отделением. Послезавтра утром зайдите в штаб, там выпишут вам документы.

Мне оставалось поднести руку к кромке берета:

— Слушаюсь, товарищ майор.

Спасибо курсам — в выходной день я смог выйти в город, и очень кстати: моё письмо, срочно отправленное Тане, дошло до адресата.

В городском парке я нашёл её очень быстро. Она сидела на зелёной скамейке невдалеке от фонтана и листала книжку. Решили начать прогулку с леса. Безлюдная тропинка, извивавшаяся между деревьями, провела нас в молчаливую его глубину. Ароматный от запаха цветов лес полон неожиданностей: то, волоча за собой пушистый хвост, пробежит белочка, то с треском ринется прочь пугливый олень. Кручёная тропиночка наконец привела нас к реке.

Сновали рыбачьи лодки. Мальчишки и девчонки с радостными криками играли в какую-то игру. На берегу загорали лёжа на стёганых одеялах.

— Десант, неплохо бы искупаться, гляди, какой погожий день, будто по заказу, — предложила Таня.

Да, жаркий день в этом пасмурном краю — событие довольно редкое. Я даже улыбнулся: не забрело ли сюда по ошибке каракумское солнце?

Моё молчание Таня поняла по-своему:

— Не хочешь купаться — не надо. Сиди и наблюдай. А я окунусь пару раз.

Всё ясно. Решила, что я не умею плавать.

— Танюша, если я вдруг начну тонуть — спасёшь? — почти трагически сказал я, но она не заметила подвоха и упросила купаться, где мелко.

Я нырнул и, вынырнув далеко от девушки, поплыл к другому берегу. Когда вернулся, нашёл Таню обиженной.

— Шутник, тоже мне… Страдай тут из-за него, бойся как бы не утонул!

А я, честно говоря, не мог от Тани глаз отвести, так она была хороша в купальном костюме. Стройное белое тело девушки словно светилось изнутри.

— Позагораем?

— Конечно!

Я и не знал, что это такое удовольствие — лежать под тёплым солнцем. А Таня вдруг вскочила и, сорвав с моей головы берет, которым я прикрыл глаза, бросилась бежать крича: