Сияние Каракума (сборник) - Курбандурды Курбансахатов

А я, честно говоря, не мог от Тани глаз отвести, так она была хороша в купальном костюме. Стройное белое тело девушки словно светилось изнутри.

— Позагораем?

— Конечно!

Я и не знал, что это такое удовольствие — лежать под тёплым солнцем. А Таня вдруг вскочила и, сорвав с моей головы берет, которым я прикрыл глаза, бросилась бежать крича:

— Хватит валяться, лодырь! Попробуй-ка догнать!

Она бежала и смеялась, а мне показалось, что гонится она за собственным смехом. Её распущенные волосы развевались за спиной как знамя. Великолепное зрелище. И потому наверно я бежал не особенно быстро. Но в конце концов всё же догнал её и взял за руку. Тяжело дыша, Таня закрыла глаз и прислонилась ко мне, что-то шепча. Я затаил дыхание.

— Милые мои солдаты…

На берегу народу прибавилось. А мне хотелось сидеть здесь. Сидеть и наблюдать за волнами. Отчего мы с этой рекой так сблизились? Была у меня на этот счёт одна догадочка: река похожа на мой Мургаб.

— Ах, побольше бы таких дней…

Таня сидела рядом, она коснулась моего плеча.

— Научишь меня нырять, как ты?

Глядя друг на друга, мы улыбнулись, и я забыл о том серьёзном разговоре, ради которого пришёл ка встречу.

Наша рота первой закончила прыжки, но на сей раз мы должны были остаться и собрать парашюты тех, кто будет прыгать после нас. Ребята, недовольные, ворчали:

— С какой стати мы должны собирать чужие парашюты?

— Почему мы должны обслуживать растяп, не способных обслуживать самих себя?

— Мы не музвзвод. Наша рота на смотре завоевала оценку «отлично»!

Услышал замполит, разулыбался, подтвердил:

— Да, у командования мнение о нас неплохое. Но возмущение ваше неуместно — приказы надо выполнять.

Роты, приземлившись, поспешно освобождались от парашютов и исчезали в лесу. Оттуда доносилась автоматная трескотня и артиллерийская канонада.

А мы, собирая и подтаскивая парашюты, злились: чем мы хуже других? Один только Миша, вразвалочку расхаживая по лужайке, не унывал. Но и он продолжал настырно бубнить:

— Товарищ командир, мы не пташки из музвзвода. По-моему, товарищ командир, этот приказ не того… Пусть парашюты собирают те, кто напевает «до-ре-ми-фа-соль», это им очень идёт…

Через три часа наш ротный пересчитал собранные парашюты и сделал отметку в блокноте. Ребята сели перекурить, а мне командир поручил построить своё отделение.

Я подумал, что нас сейчас отправят на помощь к «воюющим», и оживился. Бойко доложил о готовности второго отделения.

— Вы остаётесь здесь, около парашютов, — прозвучал в ответ приказ.

Всё в том же унылом настроении и от нечего делать ребята разбрелись собирать грибы, только Миша предпочёл вздремнуть на траве.

Лес был невдалеке. Он стоял, словно подняв по тревоге свой лиственный полк, и глядел куда-то вдаль, поверх хлебных полей. Пшеничное поле, готовое уже к жатве, казалось мне родным. Ветерок доносил запах прогретых солнцем колосьев.

Сорвав колосок, я раздавил его в ладони, сдул шелуху и увидел крупные зёрна. Их было семь. Подумалось: прямо как в притче. Я вспомнил, как ел когда-то из чашки солоноватую варёную пшеницу. На душе было радостно, и я запел…

Зашло солнце, ребята, вернувшись из леса с добычей, нанизывали на палочки грибы и жарили их над углями. Запах жареных грибов нестерпимо разжигал аппетит. Поблизости была деревня, где можно было бы взять продукты. Но разве они сравнятся с жареными грибами!

Грибы готовы. Каждый съел свою долю. А машин всё не было.

Глубокой ночью дежурный растолкал меня:

— Товарищ сержант, машины, кажется, идут. Будить ребят?

И в самом деле доносился гул, однако он не был похож на гул машин. Свет бороздил пшеничное море. Наверное трактора, подумал я.

И тут же крикнул один из ребят, проснувшись от наших разговоров:

— Танки идут!

Услышав про танки, я проворно вскочил, за мной все остальные.

Танки двигались в сторону хлебных полей. Вслед за мной в пшеничное поле юркнул Аноприенко. Стараясь перекричать грохот ползущих прямо на нас танков, мы орали во всё горло:

— Стой, ст-ой!

Нас заметили. Передний танк остановился. Вслед за ним остановились и остальные.

Открылся люк, и офицер, вышедший из танка, не разобравшись что к чему, стал кричать на нас:

— С ума посходили, что ли? Жить надоело, да?

— У вас, кажется, язык длинный, а ум покороче. Надо глядеть в оба, коль сели в танк, а не спать!

Если бы он взял меня загрудки, я бы мог, позабыв разницу в звании, дать сдачи.

Командиры других машин тут же выяснили ситуацию. Пожилой офицер поддержал нас. Но не преминул подтрунить:

— Ну, десантники, значит, караулим пшеницу?

— Защищать святое — это дело десантников, товарищ полковник, — нашёлся Аноприенко, у которого, как известно, хорошо подвешен язык.

Полковник наказал танкистам соблюдать осторожность. Танки снова ожили. Стоявший рядом с нами тоже взревел, затем развернулся и будто отомстил за хозяина: комок глины, вырвавшийся из-под гусеницы, залепил мой глаз.

Крикнув «ой», я повалился в пшеницу. Ребята протёрли мне глаз, но это не помогло. Они суетились и хлопотали вокруг меня, просили: «Заплачь, ну давай заплачь!», а я только челюсти сжимал.

Аноприенко перебил Мишу:

— Миша, ну посоветуй, что делать? Ведь поблизости воды даже нет. Послать человека в деревню? Вызвать сюда врача? Ну, скажи хоть что-нибудь, не проглотил же ты свой язык!

— Откуда я знаю, что делать. Наверное надо вызвать врача. А может, сам сержант скажет…

— Если надо сходить за водой, го я могу, — предложил один из ребят.

— Нет, пусть сходит Гриня. Он бегает хорошо.

Каждый предлагал своё, и потому они никак не могли прийти к определённому решению. Вдалеке замаячил неясный силуэт. Это была тележка-одноколка. На ней сидели двое, рыженький возчик лет сорока и пассажирка — женщина с ребёнком на руках. Телега со скрипом подъехала к нам и остановилась. Извозчик-коротышка, увидев мой глаз, сочувственно покачал головой:

— Как бы зрение не пострадало!

И тут всех удивила женщина. Уложив ребёнка на траву, она одной рукой открыла мой глаз, другую просунула за кофту и достала оттуда налитую материнскую грудь. Струя молока ударила мне в лицо.

Ребята притихли, ошеломлённые, а я после этого промывания почувствовал облегчение и решился открыть пострадавший глаз. Глянул через плечо женщины и увидел волнующееся хлебное поле…

Сначала я любил глядеть в окно госпиталя на деревья. Потом и они приелись. Я тосковал,

Вспоминались ребята нашей роты. Я их видел то за укладкой парашютов, то у полкового знамени. Про себя давно решил — как только снимут повязку с глаза, здесь не задержусь, а если не отпустят, придумаю что-нибудь, ребята помогут. Единственным утешенном были два письма, оставшиеся в кармане с догоспитальных времён. Одно — от Язбегенч. Хотя я знал содержание, письма наизусть, всё равно повторять его ещё и ещё доставляло мне радость.

«…Сажусь писать тебе и чувствую: ты стоишь где-то рядом со мной.

Все мы здесь живы и здоровы, такие, какими ты оставил нас. Отец возится со своим трактором, твои младшие братишки да сестрёнки в эти дни помогают колхозу собирать хлопок, а я занята школьными делами.

Ты можешь спросить: «Есть ли время на то, чтобы вспомнить меня?» А я отвечу — ты всё время со мной, стоишь перед глазами. Когда приходит почтальон и твои младшие братишки и сестрёнки выбегают навстречу ему: «Принёс ли от нашего братика Нуры письмо?», я успеваю первой схватить твоё письмо.

Со дня разлуки с тобой прошло 524 дня с сегодняшним. Скоро, скоро ты возвратишься.

До свидания. Живи и здравствуй, где ты пребываешь. Пиши почаще. Хоть писем не жален для нас… Твоя жена, проглядевшая все глаза в ожидании».

Второе письмо Танино.

«…Ты думаешь: «Она пропала без вести», и действительно, я далеко от вас. Судьба забросила меня из Прибалтики на Дальний Восток.

Ты помнишь случай, когда мы ходили к старой крепости? Ты открыл мою сумочку, чтобы достать спички, увидел в ней фотографию курсанта. Теперь он артиллерийский лейтенант. Тогда он приехал домой на каникулы, и мы познакомились с ним у моей подружки. Но ты решил не заметить этой фотокарточки, во всяком случае ни о чём не спросил. Может быть, ты был прав…

Недавно мы справили свадьбу — можешь поздравить меня. Устроились хорошо, имеем двухкомнатную квартиру. Привыкаю к городу, читаю книги. В нашем городе морозно и снежно, но когда есть человек, согревающий твоё сердце, холод нипочём!

Служи в здравии, Нуры. Желаю с честью закончить службу и радостно встретиться с женой. С глубоким уважением к тебе. Татьяна».

М-да, вышло именно так, как говорится в притче: «Мальчик торопится, а тутовник созревает в своё время». Через двадцать дней врач-майор написал, что теперь я совершенно здоров. На следующий же день, собрав свои вещи, я отправился в часть.