Босфорская война - Владимир Королёв

Совершенно не случайно, а, напротив, на основе выстраданных и очень широких политико-географических представлений казачества в знаменитом письме сечевиков османского султана называют не только «турецким стряпчим», «каменецким палачом», «подольским ворюгой (злодиюкой)», «московским страшилищем», «татарским (казацким) сагайдаком», «цыганским чучелом», «армянской свиньей» или «лютеранским ремнем лошадиным», но и «македонским бражником (пивоваром, колесником)», «ерусалимским калмыком (броварником)», «вавилонским поваром», «александрийским козолупом», «Великого и Малого Египта свинарем».

Именно казакам в первую очередь грозила опасность попасть на турецкие галеры в качестве рабов-гребцов («пайзенов»). Для их работы требовались физическая сила и выносливость, а у османов, как и во всем Средиземноморье, сложилась своеобразная градация нужных качеств в отношении представителей различных народов — от «лучших» мавров до «худших» чернокожих африканцев. Казаки же воспринимались турецкими властями как строптивые «проклятые гяуры», но одновременно и как очень сильные, крепкие и физически выносливые люди, закаленные в походах и к тому же имевшие навыки гребли на своих собственных судах. Возможно, какую-то роль играл и психологический момент, выражавшийся в желании заставить обслуживать флот империи ее непримиримых врагов.

Один из знаменитых донских войсковых атаманов XVII в. носил прозвище Каторжный (Иван Дмитриевич Каторжный), и из предложенного С.З. Щелкуновым двоякого объяснения этого прозвания: «…казаки под его руководством взяли не один десяток громоздких турецких каторг[472], а может быть… самому ему пришлось томиться на одной из них», — предпочтение следует отдать второму предположению. Атаманам все же реже доводилось пребывать в рабстве на галере, чем участвовать в захвате турецких судов[473].

«На всех военных кораблях турок, — писал в 1660-х гг. Ю. Крижанич, — не видно почти никаких других гребцов, кроме людей русского происхождения». Турецкий информатор 1670-х гг. также утверждал, что в Стамбуле «на каторгах все неволники руские и малоросийских городов жители». По словам П.А. Толстого, относящимся к самому началу XVIII в., «болшая половина во всей армаде (в имперском флоте. — В.К.) было преж сего наполнено гребцами русскими и казаками»[474]. Первых, конечно, насчитывалось там гораздо больше, но и вторые встречались нередко.

Жизнь галерных рабов характеризуется всеми современниками как ужасная, причем не на одном только османском флоте, но и на всех европейских. Прежде всего таких рабов ожидал тяжелейший и изнурительнейший труд. Ни один свободный человек, писал бывший галерный раб, не выдержал бы и часа пытки греблей, а «галерники-невольники продолжают эту работу иногда 10—12 часов без отдыха». Чешский дворянин Вацлав Вратислав, побывавший гребцом на турецкой галере, восклицал: «Невозможно представить себе и поверить нельзя, чтобы могла живая душа человеческая вынесть и вытерпеть такую ужасную страду…»

При этом османское военно-морское командование руководствовалось террористической системой управления и наказания, почему жесточайшее отношение к гребцам было нормой. В турецком морском уставе говорилось, что поскольку «невольники всегда хотят избежати от работы», следует «принуждати их к работе не токмо словом, но и жезлом, которым их страхом лутче может дело их у правлено быть».

Гребцы группами по несколько человек сковывались между собой и за ноги приковывались к банкам или кольцам в палубе. Часто кандалы сковывали и руки, но так, чтобы не мешать гребле. Не покидая банок, рабы тянули паруса и по сменам ели и спали. Вовсе не преувеличением было описание страданий казаков-галерников в украинских думах: «Кайданы-зализо ногы поврывало, / Билэ тило козацькэ молодэцькэ коло жовтой кости пошмугляло» или «Кайданы рукы-ногы позьидалы, / Сырая сырыця до жовтой кости / Тило козацькэе пройидала» (ноги и руки проедены до костей железными кандалами или сыромятным ремнем).

Галерный пристав и его помощники ударами ременных кнутов по рукам и плечам рабов «управляли» их работой. Бич же служил «единственным средством против болезни», а падавших от изнурения выбрасывали за борт.

После осмотра в 1640 г. у Стамбула кораблей турецкой эскадры, направлявшейся против донских казаков под Азов, польский посол В. Мясковский написал: «…сердце наше очень щемило, когда мы видели братью нашу, подданных е[го] к[оролевской] м[илости], столь многих, на галерах и лодках прикованных к веслам и тяжко и нагишом работающих».

Позже московскому паломнику И. Лукьянову, выходившему на галерах из османской столицы «на Белое море и на Черное», удастся побеседовать с некоторыми соотечественниками-рабами, и его охватит ужас от их рассказов: «…как есть во аде сидят… Иной скажет: я де на катарге сорок лет, иной тридцать, иной двадцать… Уже на свете такой нужды нельзя больше быть!» А другой паломник, тоже поглядев на гребцов «наших русских и из других земель», запишет: «О, коль на тех каторгах многу нужду претерпевают, ее же описати не вем…»[475]

Нет ничего удивительного в том, что пребывание на турецкой галере, по выражению публикатора документов об одном из возмущений галерных рабов, доводило их «до крайнего предела возможных человеческих страданий, из которых не предвиделось никакого выхода до смерти», и стало «в представлении южнорусского народа… синонимом беспредельной скорби и безнадежного бедствия, хуже которого ничего не могло создать даже пылкое воображение». Более того, нечеловеческие условия существования галерников, жесточайшие наказания, страшное переутомление при гребле, отвратительная еда, жара и холод, худая одежда, паразиты — все это привело к тому, что само название османской галеры «каторга» (по-турецки «кадырга», от греческого «катергон»), употреблявшееся у казаков, вошло в восточнославянские языки уже в другом значении, не имеющем никакого отношения к флоту, — в качестве синонима отбывания наказания в особо суровых условиях.

«Свободны они или подневольны, — писал о казаках М. Бодье, — они не перестают… беспокоить турок». Действительно, казаки и другие галерные рабы, даже крепко скованные, непрестанно находились под подозрением. Опасаясь отчаянных невольничьих бунтов, командование имперского флота и капитаны галер предпринимали особые меры безопасности.

Гребцы круглосуточно находились под неусыпной охраной, распорядок которой определял морской устав. Капитаны, говорилось в нем, «должны смотрит, чтоб сторожа всегда была во дни и в ночи крепка, и ружья бы сторожа из рук не выпускали и стояли б с великим опасением, а в нужное время ставит сторожу вдвое и втрое или как належит по их рассмотрению». Ночью особо требовалось смотреть, «чтоб сторожа была добрая на корме». Капитаны обязывались иметь песочные часы прежде всего для того, «чтоб по них познават, когда переменять сторожу». «…И где порох стоит, чтоб там отнюд не ходил нихто». «Когда увидится флота неприятельская, тогда должно невольников-християн крепчее приковат…»

На галерах внимательно следили за состоянием кандалов и цепей у рабов, сурово наказывали их за отклонение от допустимого маршрута передвижения, в особенности за появление у мест содержания оружия и, разумеется, за невыполнение или медленное выполнение распоряжений, попытку оказать сопротивление и тем более попытку побега — били по пяткам, отрезали уши и носы и просто убивали. На случай общего возмущения устанавливались упоминавшиеся «органы», стрелявшие вдоль корабля.

Казаки-галерники, как и прочие рабы, но с еще большей страстью мечтали о свободе и, согласно украинской думе, «Господа милосердого прохалы та благалы (умоляли. — В.К.)…: I Вызволь, Господы, всих бидных нэвольныкив / 3 тяжкой нэволи турэцькой, / 3 каторгы бусурманськой…», — и просили, чтобы буря сорвала эти галеры с якорей. В донской песне казак-невольник «Богу молится, низко кланяется: / "Создай нам, Боже, буйного ветра, / Вынеси наш корабличек из синя моря!"». В некоторых вариантах известной донской песни казаки-пленники мечтают об освобождении, находясь на османских кораблях в водах Эгейского моря («Как по морю-морюшку, / Морю Эгейскому / Плыли-восплывали / Три корабличка… / Все турецкие»)[476].

На Черном море, пишет П.А. Кулиш, «могли ежеминутно показаться козацкие чайки», что и являлось «самой поэтической надеждой на освобождение», но на Средиземном море казачьих судов не было. Оставалось надеяться на неудачное сражение кораблей Турции с ее тамошними неприятелями и на их победу.

Немецкий ландскнехт на московской службе Конрад Буссов сообщал, что руководитель восстания 1606—1607 гг. казак И. Болотников в Диком Поле «был захвачен… татарами… и продан в Турцию, где он был прикован на галерах и несколько лет был принужден выполнять тяжелую и грубую работу, пока, наконец, его не освободили немецкие корабли, одолевшие турок на море, и не отвезли в Венецию, откуда он направился через Германию в Польшу (и затем в Россию. — В.К.)…»