Вавилон - Ребекка Ф. Куанг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В семье Уилсонов его называли маленьким профессором. Блаженный Рами, ослепительный Рами. Он понятия не имел, с какой целью изучает все, что изучает, но только то, что это приводило взрослых в восторг, когда он все это осваивал. Часто он показывал фокусы гостям, которых сэр Гораций приглашал к себе в гостиную. Ему показывали ряд игральных карт, и он с идеальной точностью повторял масть и номер карт в том порядке, в котором они появлялись. Они зачитывали целые отрывки или стихи на испанском или итальянском, а он, не понимая ни слова из того, что было сказано, пересказывал их с интонациями.
Когда-то он гордился этим. Ему нравилось слышать удивленные возгласы гостей, нравилось, как они ерошили ему волосы и совали в ладонь сладости, прежде чем прогнать его на кухню. Тогда он не понимал ни класса, ни расы. Он думал, что все это игра. Он не видел, как его отец наблюдал за ним из-за угла, озабоченно сдвинув брови. Он не знал, что произвести впечатление на белого человека может быть так же опасно, как и спровоцировать его.
Однажды днем, когда ему было двенадцать лет, гости Уилсона вызвали его во время жаркого спора.
— Рами. — Человек, который помахал ему рукой, был мистер Тревельян, частый посетитель, человек с огромными бакенбардами и сухой, волчьей улыбкой. — Иди сюда.
— О, оставьте его, — сказал сэр Гораций.
— Я доказываю свою точку зрения. — Мистер Тревельян махнул одной рукой. — Рами, будь добр.
Сэр Гораций не велел Рами этого делать, поэтому Рами поспешил к мистеру Тревельяну и встал прямо, сцепив руки за спиной, как маленький солдат. Он узнал, что английские гости обожают эту позу; они находили ее драгоценной.
— Да, сэр?
— Посчитай до десяти по-английски, — сказал мистер Тревельян.
Рами подчинился. Мистер Тревельян прекрасно знал, что он может это сделать; представление было для других присутствующих джентльменов.
— Теперь на латыни, — сказал мистер Тревельян, и когда Рами выполнил это, — теперь на греческом.
Рами подчинился. По залу прокатились довольные смешки. Рами решил испытать свою удачу.
— Маленькие цифры — для маленьких детей, — сказал он на безупречном английском. — Если вы хотите поговорить об алгебре, выберите язык, и мы сделаем это тоже.
Очарованные смешки. Рами усмехнулся, раскачиваясь взад-вперед на ногах в ожидании неизбежного появления конфеты или монеты.
Мистер Тревельян повернулся к другим гостям.
— Рассмотрим этого мальчика и его отца. У обоих схожие способности, схожее происхождение и образование. У отца, я бы сказал, даже больше преимуществ, поскольку его отец, как мне сказали, принадлежал к богатому купеческому сословию. Но судьбы взлетают и падают. Несмотря на свои природные таланты, мистер Мирза здесь не может добиться ничего лучшего, чем должность домашнего слуги. Вы согласны, господин Мирза?
Рами увидел на лице отца самое необычное выражение. Он выглядел так, словно что-то держал в себе, как будто проглотил очень горькое зерно, но не мог его выплюнуть.
Внезапно эта игра показалась ему не такой уж веселой. Он чувствовал, что нервничает из-за того, что выпендривается, но не мог понять, почему.
— Ну же, мистер Мирза, — сказал мистер Тревельян. — Вы не можете утверждать, что хотели быть лакеем.
Мистер Мирза нервно хихикнул.
— Это большая честь служить сэру Горацию Уилсону.
— О, перестань — не нужно быть вежливым, мы все знаем, как он пукает.
Рами уставился на своего отца, человека, которого он все еще считал высоким, как гора, человека, который научил его всем письменам: римскому, арабскому и насталику. Человек, который научил его саляту. Человек, который научил его уважению. Его хафиз.
Господин Мирза кивнул и улыбнулся.
— Да. Именно так, мистер Тревельян, сэр. Конечно, я бы предпочел быть на вашем месте.
— Ну, вот и все, — сказал мистер Тревельян. — Видишь ли, Гораций, у этих людей есть амбиции. У них есть интеллект и желание управлять собой, как и должно быть. И именно ваша образовательная политика сдерживает их. В Индии просто нет языков для государственного управления. Ваши поэмы и эпосы, конечно, очень интересны, но в вопросах управления...
Комната снова взорвалась шумными дебатами. Рами был забыт. Он взглянул на Уилсона, все еще надеясь на награду, но отец бросил на него острый взгляд и покачал головой.
Рами был умным мальчиком. Он знал, как сделать так, чтобы его не заметили.
Два года спустя, в 1833 году, сэр Гораций Уилсон покинул Калькутту, чтобы занять место первой кафедры санскрита в Оксфордском университете.* Мистер и миссис Мирза знали, что лучше не протестовать, когда Уилсон предложил взять их сына с собой в Англию, и Рами не осуждал своих родителей за то, что они не боролись за то, чтобы он остался с ними. (К тому времени он уже знал, как опасно бросать вызов белому человеку).
— Мои сотрудники будут воспитывать его в Йоркшире, — объяснил Уилсон. — Я буду навещать его, когда смогу взять отпуск в университете. Потом, когда он вырастет, я зачислю его в Университетский колледж. Чарльз Тревельян, возможно, прав, и английский язык может быть путем вперед для туземцев, но для ученых индийские языки еще не потеряли своей ценности. Английский достаточно хорош для тех парней из гражданской администрации, но нам нужны наши настоящие гении, изучающие персидский и арабский, не так ли? Кто-то должен поддерживать древние традиции.
Семья Рами попрощалась с ним в доках. Он не взял с собой много вещей: через полгода он перерастет всю одежду, которую привез.
Мать прижалась к его лицу и поцеловала его в лоб.
— Обязательно пиши. Раз в месяц — нет, раз в неделю — и обязательно молись...
— Да, Амма.
Сестры вцепились в его куртку.
— Ты пришлешь подарки? — спрашивали они. — Ты встретишься с королем?
— Да, — сказал он. — И нет, мне это не интересно.
Его отец стоял чуть поодаль, наблюдая за женой и детьми, напряженно моргая, словно пытаясь все запомнить. Наконец, когда прозвучал звонок на посадку, он обнял сына и прошептал:
— Аллах хафиз. Напиши своей матери.
— Да, Аббу.
— Не забывай, кто ты, Рамиз.
— Да, Аббу.
Рами тогда было четырнадцать лет, и он был достаточно взрослым, чтобы понять значение гордости. Рами намеревался не только помнить. Ведь теперь он понимал, почему отец улыбнулся
