Хороший тон. Разговоры запросто, записанные Ириной Кленской - Михаил Борисович Пиотровский

и превращалось в видения, миражи. Художник никогда не подписывал своих работ, никогда не указывал даты и не давал картинам названий – он считал себя соавтором вечной природы. Он писал: «Художник должен рисовать не только то, что видит перед собой, но и то, что видит в глубине своей души. В отдалении всё становится поэзией – дальние горы, леса, облака, события нашей жизни». Фридрих избегал изображений реальных пейзажей, реальных людей – всё лишь вдалеке, всё лишь – ощущение.

Несколько работ Фридриха принадлежат семье Николая I. Одна из первых приобретена в 1818 году – «На паруснике»: молодой человек и девушка держатся за руки, любуются морем, всё просто и всё наполнено тайной. Наша жизнь – путешествие, а море – символ времени, бесконечности, вечный похититель и вечный даритель. «Море несёт хлеб и смерть, плоды и гибель», и море – одинаково глубоко и во время тишины, и во время шторма. А корабль… всегда символ свободы, надежды, безопасности, новой жизни и новых возможностей. Паруса – знак тайны…

Ты говоришь то, что бессилен сказать язык.

Ты – время, что вертикально стоит на пути

уходящих сердец.

Чувства – к кому? О ты, преображение чувств —

во что? – в звучащий пейзаж…

Райнер Мария Рильке

Говорят, император Николай любил подолгу молча стоять перед картиной: о чём он думал, мечтал, что вспоминал? «Жизнь – сказка, в которую хочется верить, забыв о тоске по несбыточным мечтам. Мы рождаемся и бродим по бескрайнему океану жизни в поисках собственного счастья, насколько хватает сил».

Император Николай I понимал и ценил художественное восприятие мира. Он успешно учился рисованию, сохранились его пейзажи, рисунки: ему нравилось рисовать букеты цветов, птиц, лошадей и карикатуры на людей. Особенный интерес у Николая вызывали скульптуры – он приобретал скульптуры у самых изящных и модных мастеров своего времени. В Риме, во время своего путешествия, он посетил мастерскую Луиджи Бьенэме и заказал ему несколько работ: «Император был очарован грацией сидящего Амура и заказал для себя скульптуру в мраморе».

Один из самых роскошных залов в Новом Эрмитаже – зал скульптуры. Император Николай I любил скульптуру и уделял ей особенное внимание, «искусство ваяния» ценил, всегда с интересом посещал мастерские скульпторов и покупал много работ. Например «Нимфу, ужаленную скорпионом» Лоренцо Бартолини.

Бартолини – очень известный мастер, его скульптуры изящные, нежные, романтичные, а сам он был характера буйного, гордого, независимого, отличался республиканскими настроениями, обожал Наполеона и даже отправлялся за ним на остров Эльба в 1813 году. Когда Наполеона свергли, перебрался во Флоренцию, наслаждался «красотой великого города и Рафаэлем», своими учителями считал мастеров XV века Донателло, Верроккьо: ясность, чистота, дыхание мрамора восхищали его. Бартолини был дружен с Энгром, они некоторое время делили одну мастерскую на двоих и были подвержены «готическим настроениям». В 1839 году он возглавил кафедру скульптуры в академии и предложил совершенно новый метод образования. Он отказался от классического метода изображать возвышенное, а показал студентам другой метод – на урок пригласил неожиданного натурщика (горбуна) и сказал: «Вглядитесь, как он прекрасен. Всякая натура хороша, если соответствует сюжету. Искусство должно говорить словами чувств. Доверяйте натуре безгранично, без предрассудков идеализма».

Николай I заказал Бартолини «Нимфу». Скульптор начал работу, но, к сожалению, не успел её завершить – он умер, и работу закончил его ученик Джордж Дюпре. Сегодня «Нимфа, ужаленная скорпионом» радует посетителей Эрмитажа. «Она, – говорил Шарль Бодлер, – образец благородства и изящества».

Император посетил ещё и мастерскую Луиджи Бьенэме, мастера «нежной грации и совершенства». Николай I довольно долго беседовал с мастером, внимательно осмотрел его мастерскую и заказал несколько работ. Фёдор Толстой, сопровождавший Николая, вспоминал: «Его Величество был очарован грацией сидящего Амура и захотел, чтобы Бьенэме воплотил статую в мраморе».

Императору понравилась легенда, повествующая о том, как поэт Анакреонт однажды холодным мрачным вечером впустил в дом очаровательного мальчика – тот дрожал от холода, был голоден и напуган. Анакреон обогрел ребёнка, накормил. Мальчик развеселился и со смехом пустил стрелу в сердце Анакреона. С тех пор поэт стал писать стихи о любви и восхвалять «самого мощного из богов небесных»:

Как кузнец молотом вновь Эрот по мне ударил,

А потом бросил меня он в ледяную воду.

Луиджи Бьенэме был так тронут вниманием русского императора, беседой с ним, что растрогался и преподнёс подарок – бюст Николая I в лавровом венке. Александре Фёдоровне венок категорически не понравился: когда они вернулись в Петербург, она попросила скульптора Ивана Витали венок срубить за приличное вознаграждение – 200 рублей серебром.

В Италии Николай I приобрёл больше двадцати скульптур, которые были выставлены в Новом Эрмитаже и во многих покоях императора. Благодаря императору в Эрмитаже были открыты специальные залы европейской и русской скульптуры (сейчас на их месте – коллекция маркиза Кампана). Николай придумал украсить музей изделиями из камня: удивительные резные камни, изысканные кубки, фантастической красоты вазы из малахита, яшмы, сердолика – настоящие сокровища из дворца Хозяйки Медной горы.

Николай – человек отменного вкуса, художественного чутья и необычайной энергии: он во всём, что касалось Нового Эрмитажа, принимал самое непосредственное участие, во всё активно вникал, всё контролировал, за ним всегда было последнее слово. Конечно, хорошо, когда большие начальники увлекаются искусством, но надо сказать, иногда такие увлечения мешают и сильно напрягают.

Когда к нам в Эрмитаж «зачастил» глава города, все мне завидовали: мол, ты часто его видишь и можешь сразу все проблемы решить. Глубочайшее заблуждение. Директор одного известного театра откровенно признался: раньше, когда начальник приходил раз в год, гораздо проще и легче решались вопросы, а потом привык к нам, утомился от наших проблем, надоели просьбы, рутина неприглядна, и, знаете, мало что удаётся решить. Я бы вниманием к себе больших начальников не злоупотреблял.

К сожалению, император Николай I слишком увлёкся искусством и позволял себе решать, какое искусство заслуживает внимания, а какое – нет. Он ежедневно с 13 до 14 часов руководил Особой комиссией, которая занималась отбором и развеской картин: «Живописные картины и портреты распределяются в эрмитажных галереях по школам, художникам, эпохам, и тщательно следилось, чтобы оные имели, сколь возможно, выгоднейшее для них освещение». Говорят, иногда Николай проявлял необыкновенное упорство. «Если он решал, что картина принадлежит к определённой школе или направлению, его было мудрено переубедить, – вспоминал начальник Второго отделения Императорского Эрмитажа Фёдор Бруни. – Специалисты говорили: “Ваше Величество, мне кажется…” “Нет уж, Бруни, не спорь. Я сказал это фламандец, значит – фламандец”».

Николай I внимательно и строго следил, чтобы в экспозицию входили только первоклассные вещи, по его убеждению и его вкусу. Почти все эрмитажные картины Тициана, Мурильо, Веласкеса появились благодаря Николаю I. «Портрет папы Павла III» Тициана и великий «Портрет старика» Гирландайо – личный выбор Николая. Император считал, что его бабка, Екатерина, накупила слишком много барахла, и решил от него избавиться. К сожалению, многие картины, как не соответствующие высокому, вернее – высочайшему, уровню, были распроданы. Николай I разделил всю коллекцию на три части: картины, которые необходимо показывать, – они обязательно должны быть в экспозиции; картины, которые есть смысл держать в запасниках; и картины, от которых нужно избавляться. Была создана специальная комиссия. Конечно, она руководствовалась пожеланиями Николая и, к сожалению, многие замечательные картины Эрмитаж покинули, в частности – створки картины Луки Лейденского.

Такое расточительство власти – огромная ошибка: музей не имеет права бездумно, сообразуясь только с личными вкусами правителей, растрачивать свои сокровища. Задача музея – собирать и хранить, охранять собранное,