Желтоглазые крокодилы - Катрин Панколь

Сухой лист отделился от ветки и, кружась, упал к его ногам. Он наклонился, поднял лист, потер его в пальцах. Без Жозианы ему больше не хотелось ни жить, ни бороться. А ему Бог знает как сейчас нужны были силы. Он начал самую жестокую, самую главную битву за всю свою карьеру. Для нее, для них обоих, для ребеночка, о котором они столько говорили, которого так желали.

Жинетт заметила его из окна склада, остановила свой погрузчик и спустилась во двор. Вытерла руки о передник и, крепко хлопнув его по спине, присела рядом.

— Все плохо, да, дружище?

— Точно. Я без нее еле ползаю.

— Не надо было ее отпускать. Тормозишь, Марсель, точно тормозишь. Я ее понимаю. Бедная девочка уже устала ждать!

— А думаешь, я нарочно, ради собственного удовольствия заставлял ее ждать?

— Все зависит только от тебя. Сколько ты уже говоришь и ничего не делаешь! Возможно, она думает, что все на самом деле проще некуда: тебе надо лишь попросить развод, и дело в шляпе.

— Я сейчас не могу просить развод, я на пороге невероятной сделки! Ты никому не скажешь, Жинетт? Даже Рене…

— Обещаю. Ты меня знаешь, я, если надо — могила.

— Я вот-вот перекуплю крупнейшего азиатского производителя мебели и товаров для дома. Это огромная компания, огромная! Я заложил все свое имущество, я сейчас не могу позволить себе такую роскошь, как развод с Анриеттой: она немедленно потребует свою половину, поскольку имеет на это право. Дело уже полтора года на мази. Никто об этом не знает. Я должен действовать тайно. Дело идет, я нанял армию адвокатов, но ускорить процесс никак не получается. Почему, ты думаешь, я торчал целый месяц в Китае? Забавы ради?

— Почему ты ей ничего не сказал?

Марсель скривился и запахнул пальто.

— После истории с Шавалем я уже не так ей доверяю. Не то чтобы я ее меньше любил, нет, но я стал осторожнее. Я старик, она молодая, вдруг опять упадет в объятия Шаваля, польстится на молодую плоть? Это старый инстинкт, он у меня с детства. Я научился всегда рассчитывать на худшее, везде ожидать предательства. Так что предпочитаю выглядеть перед ней ссыкуном…

— Это уж точно, она думает, что ты нассал в портки и никогда не бросишь свою Суку в Шляпе.

— Когда подпишем договор, у меня будут развязаны руки. Я так все устроил, чтобы она не имела никакого отношения к новой организации, ни к управлению, ни к доходам, я ей отпишу приличную ренту до конца дней, оставлю ей квартиру, она ни в чем не будет нуждаться, не такая уж я сволочь, поверь.

— Я-то знаю, Марсель. Ты отличный парень.

— Но если Жозианы нет со мной, зачем все это? Вообще незачем.

Он подобрал другой сухой листок, покрутил его в пальцах, уронил на землю.

— Я так ждал этого ребенка. Я так ждал, что мы с ней будем жить вместе! Это было моей движущей силой. Думал, мы будем спокойно с ней жить-поживать, растить малыша. Я всю жизнь мечтал о ребенке и сейчас, мне казалось, что цель так близка…

Жинетт сунула руки в карманы комбинезона и глубоко вдохнула.

— Ладно, Марсель. У меня для тебя две новости — плохая и хорошая. С какой начать?

— С плохой. Я в таком состоянии… Мне уж чем хуже, тем лучше.

— Плохая новость — я не знаю, где она. Не имею представления. Она ничего мне не сказала, не звонила и не подавала с тех пор никаких признаков жизни…

— Ох! — разочарованно выдохнул Марсель. — Я надеялся, что ты знаешь, просто ничего не говоришь по ее просьбе. Хотел вытянуть из тебя эти сведения…

— Она не звонила мне… Явно очень сильно разозлилась. Думает, я с тобой заодно.

Он уронил голову на руки, помолчал, потом выпрямился, и, глядя пустыми глазами в пространство, спросил:

— А хорошая?

— Хорошая? Она беременна. Три месяца. Она как раз собиралась тебе это сказать, когда вы поссорились…

Марсель открыл рот и охнул, взгляд его стал чистым, как у ребенка. Он заморгал, покачал головой, повел плечами. Тело его стало содрогаться, словно это в нем сидел и приплясывал ребеночек. Он схватил Жинетт за руку и сжал, рискуя переломать ей кости.

— Можешь повторить, умоляю, можешь повторить?

— Она беременна, Марсель. И сходит с ума от радости. Она узнала об этом вскоре после твоего отъезда в Китай, и если бы Зубочистка не явилась к ней с фоткой русской девки, она бы тебе это протрубила по телефону в тот же час…

— Она беременна! Беременна! Господи, спасибо, спасибо!

Он поднял глаза к небу, стиснув руки так сильно, что побелели костяшки пальцев. Потом уткнувшись в колени, стал трясти головой, словно стряхивая с себя всю тоску и муку последних месяцев. «Как большая обезьяна», — с нежностью подумала Жинетт. Внезапно он напрягся, взгляд его стал жестким, он обернулся к Жинетт и спросил:

— Она его сохранит?

— Она чуть не скакала от счастья, когда сообщала мне эту новость. И потом ходила осторожно, как стеклянная, чтобы не повредить ребенку. Неужели ты думаешь…

— Я стану папой, бог ты мой! Жинетт, ты представляешь!

Он обхватил ее за голову и потряс, как грушу.

— Полегче, Марсель, полегче. Не хочу облысеть, как ты.

— Но теперь все изменилось! Я уже было махнул на себя рукой, я бросил тренировки и витамины, но начиная с сегодняшнего дня все начну заново. Если она беременна, она вернется. Она не будет сидеть там одна с дитем в животе. У меня же в кабинете все приданое для малыша, и колыбелька, и колясочка, и бутылочки, и радионяня, даже электрическая железная дорога! Она знает об этом, она вернется! Она не станет всю радость оставлять себе одной! Она не жадная! Она знает, как я жду этого кроху.

Жинетт смотрела на него, улыбаясь. Бурная радость Марселя растрогала ее, но она не была так уж уверена в возвращении Жозианы. Наша Жозиана не какая-нибудь мокрая курица. Ее не испугает перспектива одной воспитывать ребенка. Наверняка откладывала деньги, а если вспомнить все цацки, которые дарил ей Марсель на протяжении нескольких лет, она сейчас ни в чем не нуждается.

Но Жинетт ничего не сказала, встала и, уходя обратно на склад, взяла с него обещание ничего не говорить Жозиане, когда та вернется.

— Рот на замок, ладно, Марсель?

Марсель осенил размашистым крестом свой улыбающийся рот и скрестил пальцы.

— Обещай мне, что скажешь, если она позвонит.

— С ума сошел! Она же моя подруга, я не буду ее предавать.

— Ты же не выдашь мне, где она прячется. Только скажешь: «Вот, звонила, прибавила три кило, болит поясница, приходится подкладывать под спину подушку, все время хочется жареных каштанов…» И не забудь спросить, вперед ли у нее живот, это признак, что родится мальчик, или он плоский, круглый — это девочка. И еще вели ей получше питаться, не экономить на еде, побольше есть мяса, и рано ложиться, спать на спине, чтобы не раздавить малыша…

— Марсель, ты, по-моему, преувеличиваешь, а?

— И главное, скажи ей, что ее счет в банке раздуется до неузнаваемости! Лишь бы моя мусечка ни в чем не нуждалась. И берегла себя.

— Слушай, Марсель, я троих родила и как-то выжила. Успокойся уже!

— Осторожность никогда не помешает. Она не привыкла сиднем сидеть, может случайно повредить себе.

— Все, иду работать. Ты ведь мне платишь не за то, чтобы я торчала у телефона?

Марсель вскочил, схватил побег глицинии и поцеловал его. По его щекам катились капли дождя. Казалось, он плачет от счастья.

Ирис с недовольной гримасой бросила журнал на низкий столик. Она попалась в ловушку. Пригласила журналистку домой, Кармен принесла чай на резном подносе темного дерева «Браун энд Берди», Ирис накормила гостью лимонным тортом с меренгами и легко, раскованно ответила на вопросы. Все было превосходно, прямо хоть кричи «Мотор!» и снимай. Письменный стол модной писательницы, конец октября: звезда принимает журналистку в кабинете. Ирис раскидала книги по полу, смяла несколько листов бумаги, раскрыла блокнот, положила на него ручку, тихонько включила джаз; хрипловатый голос Билли Холлидей выгодно оттенял ее безнадежную тоску… Все было устроено наилучшим образом, по крайней мере, ей так казалось.

Но эту небрежную элегантность расценили как высокомерие. «Она же чуть ли не в открытую называет меня праздной и надменной мещанкой!» — бушевала Ирис. Потом перечитала статью. Все те же вопросы: чем отношения между мужчинами и женщинами XII века отличаются от нынешних? От чего страдали тогда женщины? Действительно ли они счастливей в XXI веке, чем в XII? Что особенно изменилось? Не губит ли истинную страсть современное равенство? «Женщины сейчас не более защищены в своих привязанностях, чем раньше, — ответила Ирис, — они научились лучше приспосабливаться, вот и все. Единственная возможность защититься — отвернуться от мужчин, не нуждаться в них больше, но это значило бы в некотором роде умереть, по крайней мере для меня». Вот тут неплохо вышло, и совсем не высокомерно: «Идеальных мужчин не бывает. Идеален мужчина, которого любишь. Ему может быть восемнадцать лет, а может девяносто, неважно. Лишь бы он был любим! Я не знаю идеальных мужчин, я знаю просто мужчин, некоторых я люблю, а других нет. — А вы могли бы полюбить девятнадцатилетнего мальчика? — Почему бы и нет? Когда любишь, с возрастом не считаешься. — А вам сколько лет? — Это решать моему любимому мужчине».