Стихотворения. Портрет Дориана Грея. Тюремная исповедь; Стихотворения. Рассказы - Оскар Уайльд

Оскар Уайльд.

РЕДЬЯРД КИПЛИНГ189 

СТИХОТВОРЕНИЯ190

ОБЩИЙ ИТОГ191

Далеко ушли едва лиМы от тех, что попиралиПяткой ледниковые холмы.Тот, кто лучший лук носил, —Всех других поработил,Точно так же, как сегодня мы.Тот, кто первый в их родуМамонта убил на льду,Стал хозяином звериных троп.Он украл чужой челнок,Он сожрал чужой чеснок,Умер — и зацапал лучший гроб.А когда какой-то гостьИзукрасил резьбой кость, —Эту кость у гостя выкрал он,Отдал вице-королю,И король сказал: «Хвалю!»Был уже тогда такой закон.Как у нас — все шито-крыто,Жулики и фаворитыЕли из казенного корыта.И секрет, что был зарытУ подножья пирамид,Только в том и состоит,Что подрядчик, хотя онУважал весьма закон,Облегчил Хеопса на мильон.А Иосиф тоже былЖуликом по мере сил.Зря, что ль, провиантом ведал он?Так что все, что я споюВам про Индию мою,Тыщу лет не удивляет никого, —Так уж сделан человек.Ныне, присно и вовекЦарствует над миром воровство.

МОРАЛЬНЫЙ КОДЕКС192

Чтоб вы не приняли за быльМой стих, скажу я вскользь —Все это я придумал самС начала до конца.

Медовый месяц пролетел, пришлось с женой проститься,Вновь Джонса служба позвала, афганская граница,Там гелиограф на скале, а он связист бывалыйИ научить жену успел читать свои сигналы.

Она красой, а он умом равны друг другу были,В разлуке их Амур и Феб сквозь дали единили.Чуть рассветет, с Хуррумских гор летят советы мужа,И на закате нежный Джонс твердит мораль все ту же.

Остерегаться он просил повес в мундирах красныхИ сладкоречных стариков, не менее опасных,Но всех страшней седой сатир, кого чураться надо, —Их генерал, известный Бэнгз (о нем и вся баллада!).

Однажды Бэнгз и с ним весь штаб дорогой едут горной,Тут гелиограф вдалеке вдруг стал мигать упорно.Тревожны мысли: бунт в горах и гибнут гарнизоны…Сдержав коней, они стоят, читают напряженно.

Летят к ним точки и тире. «Да что за чертовщина!«Моя любовь!» Ведь вроде нет у нас такого чина!»Бранится Бэнгз: «Будь проклят я! «Малышечка»! «Богиня»!Да кто же, тысяча чертей, засел на той вершине?»

Молчит придурок-адъютант, молчит штабная свита,В свои блокноты странный текст все пишут деловито,От смеха давятся они, читая с постной миной:«Не вздумай с Бэнгзом танцевать — распутней нет мужчины!»

Так принял штаб с Хуррумских гор от Джонса передачу(Любовь, возможно, и слепа, но люди-то ведь зрячи),В ней Джонс супруге молодой из многомильной далиО жизни Бэнгза сообщал пикантные детали.

Молчит придурок-адъютант, молчит штабная свита,Но багровеет все сильней затылок Бэнгза бритый.Вдруг буркнул он: «Не наша связь! И разговор приватный.За мною, по три, рысью ма-арш!» — и повернул обратно.

Честь генералу воздадим: ни косвенно, ни прямоОн Джонсу мстить не стал никак за ту гелиограмму,Но от Мультана до Михни, по всей границе длинной,Прославился почтенный Бэнгз: «Распутней нет мужчины!»

МОЯ СОПЕРНИЦА193

Зачем же в гости я хожу,Попасть на бал стараюсь?Я там как дурочка сижу,Беспечной притворяюсь.Он мой по праву, фимиам,Но только Ей и льстят:Еще бы, мне семнадцать лет,А Ей под пятьдесят!

Я не могу сдержать стыда,И красит он без спросаМеня до кончиков ногтей,А то и кончик носа;Она ж, где надо, там белаИ там красна, где надо:Румянец ветрен, но вернаПод пятьдесят помада.

Эх, мне бы цвет Ее лица,Могла б я без заботыМурлыкать милый пустячок,А не мусолить ноты.Она острит, а я скучна,Сижу, потупя взгляд.Ну, как назло, семнадцать мне,А Ей под пятьдесят.

Изящных юношей толпаВокруг Нее теснится;Глядят влюбленно, хоть ОнаИм в бабушки годится.К ее коляске — не к моей —Пристроиться спешат;Все почему? Семнадцать мне,А Ей под пятьдесят.

Она в седло — они за ней(Зовет их «сердцееды»),А я скачу себе одна.С утра и до обедаЯ в лучших платьях, но меня —Увы! — не пригласят.О боже мой, ну почемуНе мне под пятьдесят!

Она зовет меня «мой друг»,«Мой ангелок», «родная»,Но я в тени, всегда в тениИз-за Нее, я знаю;Знакомит с «бывшим» со своим,А он вот-вот умрет:Еще бы, Ей нужны юнцы,А мне наоборот!..

Но не всегда ж Ей быть такой!Пройдут веселья годы,Ее потянет на покой,Забудет игры, моды…Мне светит будущего луч,Я рассуждаю просто:Скорей бы мне под пятьдесят,Чтоб Ей под девяносто.

LA NUIT BLANCHE194  195

Взыскательные говорят:Лишь о себе Певец поетИ персональный рай и адПечатает и продает.Все это так — но и не так:Ведь все, что пел я и воспел я,В себе и в людях подглядел я.Бедняк, глядел я на бедняг.

От вершины до подножья,Каждый пик и перевал,Тари Дэви нежной дрожью,Чуть стемнело, задрожал.Затряслись отроги Джакко,Злясь и глыбясь вразнобой.Дым вулкана? Дым бивака?Страшный суд? Ночной запой?

Утром — свежим, сочным, спелым —Вполз верблюд в мою тоскуАнти-Ньютоновым теломПо стене и потолку.В пляс пошли щипцы с камина,Разлился пиявок хор,И мартышка, как мужчина,Понесла последний вздор.

Тощий чертик-раскорячкаЗавизжал, как божий гром,И решили: раз горячка,Надо лить мне в глотку бром,И столпились у постели —Мышь кровавая со мной,И кричал я: «ОпустелиХрам небес и мир земной!»

Но никто не слушал брани,Хоть о смерти я орал.Оказались в океане.Налетел истошный шквал.Жидкий студень и повидлоРазвезла морская гать,И когда мне все обрыдло,Быдло бросилось вязать.

Небо пенилось полночи,Как зальделый демисек,Разлетясь в куски и клочья,Громом харкая на всех;А когда миров тарелкиКосо хрястнули вдали,Я не склеил их — сиделкиБольно шибко стерегли.

Твердь и Землю озирая,Ждал я милости впотьмах —И донесся глас из раяИ расплылся в небесах,Как дурацкая ухмылка:«Рек, рекаши и рекла»,И луна взошла — с затылка —И в мозгу все жгла и жгла.

Лик заплаканный, незрячийВыплыл в комнате ночной,Бормоча, зачем я прячуСвет, растраченный луной;Я воззвал к нему — но свистомРезким брызнул он во мрак,Адским полчищам нечистымВмиг подав призывный знак.

Я — спасаться от халдеевПрипустился наугад,Ветер, в занавесь повеяв,Отшвырнул меня назад, —И безумьем запылалиСонмы дьявольских светил…Но отхлынуло, сигналяТелеграфом жалких жил.

В лютой тишине гордячкойКрошка-звездочка зажгласьИ, кудахча, над горячкойИздеваться принялась.Встали братцы и сестрицы,И, мертвее мертвеца,Я ничем не мог укрыться,Кроме ярости Творца.

День взошел в пурпурной тоге —Мук неслыханных предел.Я мечтал теперь о богеИ молился, как умел.Вдребезги слова разбились…Я рыдал, потом затих,Как младенец… Сны струилисьС гор для горьких глаз моих.

«Серые глаза — рассвет...»