Историческая традиция Франции - Александр Владимирович Гордон

Напротив, сохранение общинной солидарности у мигрантов в соседних странах, особенно в Великобритании, облегчает процесс интеграции. Сказывается преимущество микросоциальных каналов мобильности, компенсирующих слабость конкурентных позиций молодежи на современном рынке труда. Общинные связи и взаимная поддержка среди меньшинств в Германии и Англии оказались, признает Шнаппер, более эффективными, чем государственная политика «индивидуальной интеграции», присущая Франции[908].

Вместе с тем Шнаппер не считает французскую модель исчерпавшей себя. Другие модели обладают определенными преимуществами, но имеют и свои недостатки (так, интеграция пакистанской общины в Англии обеспечивает индивиду защиту ценой жесткого контроля за его поведением). А главное – каждая модель должна отвечать историческим особенностям страны. Дискуссии 1980—1990-х годов выявили среди европейских политиков и специалистов две основные позиции. Франция склонялась к «интеграционистской модели», подчеркивавшей приоритет сплочения всех индивидов независимо от происхождения; Германия и особенно Великобритания – к «мультикультуралистской модели», отстаивавшей важность групповой идентичности. С тех пор, однако, положение изменилось в сторону конвергенции разных моделей. Все европейские страны, замечает Шнаппер, взяли на вооружение «политику интеграции», которая, «уважая идентичность каждой группы населения», ограничивает тем не менее выражение этой групповой идентичности «в общественном пространстве»[909].

Существует вместе с тем большое различие между политикой интеграции – нацеленной на предоставление иммигрантам средств участия в общественной жизни на основе максимально возможного равенства – как выражением государственной воли и интеграцией как социальным процессом, который, подобно каждому процессу в обществе, неравномерно происходит в различных сферах, отличается противоречиями, попятными движениями и нахождением новых возможностей.

Нет оснований говорить об общем провале структурной интеграции французских иммигрантов, заключает Шнаппер. Обследования фиксируют постепенную интеграцию детей иммигрантов, даже если она имеет специфические черты. Если в Англии, согласно недавно проведенному обследованию, 81 % мусульман заявили, что являются больше мусульманами, чем англичанами, во Франции свою мусульманскую идентичность поставили на первое место лишь 46 %[910].

Однако наряду с этим налицо феномен бунтующего меньшинства, который проявляется в формировании девиантной субкультуры, образовании «банд безработных и деструктурированных подростков», оторванных от культурной традиции предков и не приобретших в школе ни образования, ни социализации. Нельзя, подчеркивает Шнаппер, сводить проблему к особенностям этой молодежи. Они «первые жертвы стагнации французского общества», «дети его экономического, социального и политического кризиса». В их бунтах находит отражение протест против социальной политики последних десятилетий, ориентированной на благополучие старших поколений[911]. Проблемы структурной интеграции иммигрантской молодежи оказываются проблемами общества, закрытого в значительной степени для молодежи, независимо от ее происхождения.

Иммигрантская молодежь, подобно всем членам общества, усваивает демократические нормы, но неудовлетворенность от того, как те осуществляются, приводит к изоляции от национальной политической сферы. А такая изолированность оборачивается либо «десоциализацией», либо «утрированным и бесплодным традиционализмом, индикатором которого становится мужской шовинизм в его грубых формах». Поиск социализации в таких условиях питает тенденции «этнизации» кварталов больших городов и «коммунитаризма»[912]. Соперничество и противоречия на локальном уровне приобретают глобальное измерение, вписываются во «всемирный конфликт между демократическими обществами и исламским фундаментализмом»[913].

Материальное положение современных иммигрантов лучше, чем жизнь иммигрантов из Ближнего Востока, Италии или Польши во Франции в конце ХIХ – начале ХХ вв., а интеграция тех была не менее сложной. Но тогда социальное неравенство не шокировало, поскольку воспринималось укорененным в порядке вещей, а демократическое сознание было менее пробужденным. Безработица оказывается тяжелее, чем бедность, ибо она подрывает личное достоинство. Заменяющая работу социальная помощь «унижает ее получателей», она усиливает их «негативную идентичность», придавая им статус «жертвы». Политика, заменяющая трудовой доход пособием, может обеспечить, подчеркивает Шнаппер, только «интеграцию унижающего свойства»[914].

Негативно влияет на интеграцию выходцев из обществ, где заботы о благополучии семьи были смыслом жизни, свобода нравов и прежде всего межполовых отношений. Она создает представление о снятии всех запретов, о вседозволенности. Провокационную роль играет современная «провиденциальная демократия»[915]. «Воспитанные в преуспевающем глобальном обществе, проникнутом страстью к равенству, дети иммигрантов болезненно воспринимают материальное неравенство; они грезят о легких деньгах; они требуют… незамедлительного обретения благосостояния»[916].

В прошлом альтернативой материального неравенства становились сознание «общей судьбы», политизация общества, его уверенность в себе. Вообще республиканская модель, утверждает Шнаппер, была гораздо успешнее при подъеме национализма и государственном авторитаризме: «Националистическая Франция верила в свое величие и превосходство». Теперь «патриотизм заменяют дискуссии о национальной идентичности… Историки и журналисты охотно осуждают национальную идею как продукт истории, написанной националистами… Обличают империализм, колониальный проект, рабовладение так же, как длительное лишение женщин гражданских прав… Какой бы ни была историческая правдивость этой самокритики и ее нравственная ценность… можно отметить, что подобное самообличение менее эффективно в интеграции иммигрантов, чем… образовательная система, которая призвана была внушить обучающимся, что “Франция – самая справедливая, самая свободная, самая гуманная”» (цитата из учебника).

В этом плане, считает Шнаппер, поучителен опыт США, где «патриотизма» больше, чем в европейских обществах, что и влияет благоприятно на интеграционный процесс, хотя латиноамериканские иммигранты не обнаруживают ни желания знать английский язык, ни поддерживать миф о процветании («американская мечта»).

«Авторитарный социальный порядок, – продолжает Шнаппер, – более эффективен, когда речь идет об интеграции выходцев из народной среды». Индивидуализм больше подходит для преуспевающих категорий, а для малоимущих, у которых недостает средств социального продвижения, он становится деструктивным, «негативным индивидуализмом». В подобных случаях более эффективен государственный патернализм, строгие законы, жесткий социальный контроль[917].

Анализ перспектив решения проблем интеграции подводит авторитетного французского социолога к идеям политической мобилизации французского общества при авторитарной роли государства. Главное – добиться высокого уровня политического сознания и понимания всеми гражданами ответственности перед страной. У Шнаппер есть, однако, сомнения в реальности такого курса. В современном мире по общему правилу политизированность скорее разобщает, и это особенно опасно для Франции, где модель интеграции традиционно базировалась на политических категориях. А для успешной борьбы с дискриминацией во имя торжества республиканской модели требуется не авторитаризм, а демократизация.

Тоталитарные тенденции (как и экономический кризис) обостряют ситуацию с признанием Другого, и, хотя эта ситуация не доходит в демократических обществах до таких форм «эссенциализации», что граничат с расизмом, «бои за демократию против расизма никогда не прекращаются». «Политика интеграции увенчается успехом в той мере, в какой французское общество проявит способность к реформированию и одновременно сохранит собственные ценности, не поддаваясь демагогии»[918], – заключает социолог.

Однако вряд ли может считаться «демагогией» опасность «эссенциализации» ислама, т. е., по словам Оливье Руа, автора книги «Секуляризация и ислам» – тенденция «свести его к неизменной величине, с помощью которой можно объяснить… любые неоднозначные поступки людей с мусульманскими