Как отравили Булгакова. Яд для гения - Геннадий Смолин

Уже никем не оспаривалось, что Моцарт полубольной отправился в Прагу для постановки коронационной оперы «Милосердие Тита». И что его разыскал сухощавый, одетый в серое платье посланец, и что после этого маэстро высказывал подозрения в отравлении, и что 7 сентября 1791 года написал своему либреттисту да Понте исполненное пессимизма письмо, где говорил о том, как перед его взором неотступно маячил облик незнакомца, и он теперь осведомлен о том, что вскоре должен умереть. Если у Моцарта была мания, что Сальери хотел отравить его, то спрашивается, почему тогда Сальери в последние дни свои, якобы впав в помешательство, был мучим уже своей идеей-фикс: будто это он отравил Моцарта. Причем супруга Моцарта самым решительным образом возражала. Итак, полный мрачных предчувствий, Моцарт умер в самый разгар работы над Реквиемом. Действительно, гений скончался при сочинении Lacrimosa от чрезмерной дозы соли ртути, что привело к острой уремии, и осталось только пожалеть лечащих врачей Моцарта, что они не разглядели истинной картины заболевания. И это несмотря на их предполагаемые токсикологические знания, что было бы так естественно для XVIII века. Тело Моцарта начало быстро разлагаться, что однозначно указывало на нефроз, вызванный сулемой, и он был просто и без раздумий похоронен в «могиле для бродяг», которую никто так и не пометил.

В последний путь Моцарта не сопровождала главная скорбящая женщина, его вдова Констанция! Причина поспешного погребения была связана с симптомами отравления, например, опухоли и скопления воздуха под кожей, зловонный запах чрезвычайно быстрого разложения. В самом деле, тело Моцарта стало очень быстро разлагаться. Это избавило д-ра Николауса Клоссета от необходимости следовать предписанию, согласно которому тело «должно сохраняться сорок восемь часов». По этому поводу исследователь Фогель писал: «Между моментом смерти и погребением предписывалась выдержка тела в течение 48 часов, чтобы ошибочно не захоронить человека, погрузившегося в летаргический сон (а такие случаи в Вене были). Принимались основательные меры, чтобы избавиться от этого бича, терроризировавшего целую эпоху. Предписание предусматривало, чтобы помещение, где устанавливалось тело, зимой отапливалось, дабы исключить его переохлаждение; помещение должно было иметь освещение, а дверь – открываться только наружу; гроб должен был стоять без крышки, а тело лежать с открытым лицом, причем связывание рук и ног не допускалось. Те, кто находился поблизости, имели колокольчик, шнур которого с потолка спускался к покойнику и привязывался к его руке; так что при малейшем движении пробудившегося от летаргии звучал колокольчик».

Итак, граф Вальзегг, тайно скупавший сочинения, чтобы выдавать их за свои, направил к Моцарту посланца. Таинственное поведение посланца графа и взвинченные от напряжения последних лет нервы, так же как и общее плохое состояние здоровья, навели Моцарта на мысль, что предложение написать Реквием исходит от потусторонних сил и заупокойная месса предназначена ему самому. С таким настроением он принялся за работу, в то время как состояние его все ухудшалось. Секретарь маэстро Зюсмайр помогал, как только мог. Но Моцарту не хватило отмеренного срока жизни для окончания сочинения… Медицинские причины смерти установлены не были. На следующий день он был похоронен на кладбище св. Марка неподалеку от Вены, в общей могиле… Те немногие, кто сопровождали его гроб, повернули назад уже от храма Св. Стефана… Так гробовщику выпала честь стать единственным, кто проводил в последний путь величайшую личность всей музыкальной истории.

Пройти мимо этих фактов просто невозможно!

Неоднократно высказываемое Моцартом подозрение, что его враг – композитор Сальери, покушался на его жизнь, как и посвященные этому же воспоминания Констанции, привели к тому, что это подозрение неоднократно становилось темой дискуссий в Европе и особенно в России. При этом, должно быть, речь шла о медленно действующем яде, который давался Моцарту с большими промежутками. В либретто «Волшебной флейты», изданном в 1889 году, говорилось о том же. И в самом деле, смертельная болезнь Моцарта имела прямо-таки трагическое сходство с известной нам картиной хронического отравления ртутью, клинические детали которого медицине, собственно, удалось исследовать только в течение последних пятидесяти лет прошлого столетия, благодаря трагедии в 50-х годах прошлого столетия в японском местечке Минамото (она так и стала называться болезнь Минамото). Кроме биографически доказанных симптомов: приступов головокружения и слабости в симптоматологию меркуриализма один к одному укладываются и другие симптомы: сохранявшаяся до последнего момента работоспособность, отсутствие длительных провалов сознания ante finem (перед кончиной), отсутствие жажды, начавшееся в самом конце эминентное опухание тела (острый, токсичный нефроз), далее шли головная боль и рвота, галлюцинации и бред, катастрофическая потеря веса и финальная кахексия с терминальными судорогами. Все это не обошлось и без диффузной сыпи, явствует из диагноза «острая просовидная лихорадка» – болезнь, всегда сопровождающаяся характерными изменениями кожи.

Совершенно ясно, что смертельная болезнь Моцарта тогдашней аллопатией была принята за токсико-инфекционное заболевание. «Просянка» считалась чрезвычайно заразной, потому-то тело и постарались с такой поспешностью вынести из дома, и даже санитарный военный лекарь присматривал за тем, чтобы в пути соблюдались противоэпидемические гигиенические меры (сжигание одежды, запрет на прощание с телом и дома и в церкви, похороны без выдержки срока в 2x24 часа).

Что же нам из всего этого точно известно?

Моцарт 18 ноября 1791 года еще присутствовал на освящении нового храма своей ложи, где им самим была продирижирована кантата объемом в 18 рукописных листов. На 18-й день после этого, 5 декабря, мастера уже не стало. Даже посмертная маска, видимо, является апокрифом. Лечащие врачи не были едины в диагнозе. Вскрытие не проводилось, свидетельство о смерти отсутствует. По-видимому, Моцарт даже не причастился. Затем начались сомнения относительно его якобы последнего сочинения, Реквиема. Все пошло с того, что весной 1794 года обнаружилось тайное письмо его оффенбахского издателя Й. А. Андрэ, в котором сообщалось, что большая часть Реквиема была написана еще в 1790 году, а в его основу положены темы, относящиеся к периоду до 1784 года.

О траурном шествии, погребении и самой могиле ничего определенного сказать нельзя. Документально был опровергнут и пресловутый снегопад с дождем, прошедший якобы 6 декабря 1791 года. Мы не знаем никого, кто проводил бы его в последний путь или бросил горсть земли на его гроб, прежде чем он навсегда не исчез в обшей могиле, место которой на кладбище св. Марка тоже неизвестно. Говорят, хорваты при осаде Вены могли предать огню и кладбищенскую книгу.

Несомненным остается то, что Моцарт умер без 5 минут час в ночь на 5 декабря 1791 года. Зофи, свояченица, оставила нам такую версию: «Когда она вернулась, подле Моцарта увидела Зюсмайра. На постели опять лежал Реквием». Что произошло этой ночью, трудно представить. Думается, кульминацией зловещего спектакля стало утверждение, будто умирающий без причастия Моцарт с невероятными усилиями работал с Зюсмайром над Реквиемом. Если так, то этот момент уверенно можно перенести на более ранний срок.

Наступление по всем фронтам

Habent suafata documenta![33]

Итак, в 1824 году журналист Дж. Карпани в миланском журнале «BibliotecaItaliana» опубликовал в защиту А. Сальери статью, где называл имя одного свидетеля, якобы стоящего у смертного одра Моцарта. Но как было доказано теперь, этого человека тогда в Вене не было. Да и репутация самого Карпани была под вопросом – ведь он состоял на службе венской тайной полиции. Не было недостатка и в «возражениях на Карпаниево возражение». Ясно, что оправдания Карпани, поспешившего на защиту Сальери всего лишь от простых слухов, имели неприятный привкус. И очевидно особенно для неитальянцев, что выступление Карпани не могло остаться без последствий.

Нюансы реакции на Карпаниеву защиту Сальери сегодня оценить трудно. Еще вопрос, были ли для жителей Милана, места появления этой объемистой статьи Карпани, интересны венские «интриги», давно уже канувшие в лету. До Дунайской метрополии путь не близкий, и все, что Карпани преподнес своим читателям, им приходилось просто принимать на веру. Казалось, можно было не опасаться, что последует неудобное возражение.

И все-таки – пусть анонимное и незаконченное – такое возражение нашлось в наследии сына Моцарта Карла Томаса, который до конца жизни прожил в Милане и статью Карпани, конечно, знал. Родившись в Вене в 1784 году, после смерти отца Карл Томас жил сначала в Праге у хорошего знакомого семьи профессора Немечка, но по настоянию матери вынужден был заняться торговым делом, не закончив учебы в гимназии. Не удовлетворившись этим занятием, в 1805 году он перебрался в Милан, учился вначале музыке, но через три года бросил и ее и стал чиновником австрийского правительства. После отказа от музыкальной карьеры Карл Томас вел скромное существование и всеми силами служил славе своего отца. Был он невысоким, хрупким на вид человеком с черными глазами и волосами пепельного цвета, кроме того, прост и крайне скромен в обращении. Вместе с братом в сентябре 1842 года он стал свидетелем открытия памятника отцу в Зальцбурге, в 1850 году ушел в отставку, пережил всю семью и умер холостяком в Милане 31 октября (в день именин отца) 1858 года в возрасте 74 лет. Приведенный ниже документ, объемом в три с половиной рукописных страницы, написан по-итальянски, начинается без вступления и так же внезапно обрывается. Многочисленные зачеркивания и исправления дают основания полагать, что автор только набрасывал свои мысли. Вполне возможно, он предполагал дальнейшую обработку текста, которая сделана все же не была. Владелец оригинала неизвестен, копией располагает венский Интернациональный архив писем музыкантов (IMBA). Его бывший директор, д-р Э. X. Мюллер фон Азов, любезно предоставил автору факсимиле. Текст гласил: